Монолог о пути - Дан Маркович

Делать часть дела и так уж просто приходилось: вычитываешь в журналах и бежишь дальше... Мне был неприятен весь этот ажиотаж - люди слетались как мухи на что-то, вовсе не ими открытое и начатое! Я не переносил соревнований. Если бросался вдогонку за кем-то, а это приходилось делать при нашей отсталости, то тут же терял свой "объект внимания" - уже не понимал, что делаю, следую ли логике самого дела или бегу по дорожке, стараясь быть первым. Работать вместе, складывать все в общую копилку... или вырывать из чужих рук, как эстафетную палочку?..

Я не хотел.

Это я теперь понимаю ясно, а тогда возмущался собой, своей странной ленью, нежеланием общаться, ехать куда-то ради более современных методов, ходить по чужим комнатам, работать на чужих приборах... Наука требовала от меня разделения труда, знакомств, поездок, постоянных разговоров, спешки, необходимости улавливать, откуда ветер дует, что самое последнее сказано...

Общее дело! - я не мог с этим примириться, и это было странно! дико! смешно! и мне самому непонятно. Все, что было неприятно делать, я откладывал, тянул, волынил, предпочитал сидеть в своем углу - делать меньше, похуже, поуже, но так, чтобы все дело было в моих руках. Мне было трудно преодолеть свое нежелание, тошноту перед естественным и нужным для науки поведением. Я напрягал всю свою волю - заставлял себя, терпел, кое-как преодолевал... Но, преодолевая, сжимался, как пружина, только и думал, как бы скорей убежать обратно в свои уютные комнатки, где ждут меня мои приборы, пусть не лучшие, но с ними я могу вести неторопливый ночной разговор.

Странные чувства, когда ты в деле, принадлежащем многим. Но именно так я чувствовал, хотя не позволял себе так думать. Мне было стыдно, что я совершенно выбиваюсь из нужной колеи.

Таким образом я усиливал, обострял ту изоляцию, которая возникла из-за условий работы, из всей нашей жизни. Я сам усугублял свои трудности, и ничего с этим поделать не мог. Я не только был вынужден все делать сам, но и постоянно толкал себя к этому. Предпочитал независимо ни от кого копаться, надеясь, что спокойствие, погруженность в себя и упорный труд дадут результаты. Иногда я, действительно, додумывался до небольших, но вполне оригинальных работ, но чаще копался без просвета.

Это мое стремление жить только своим делом было непреодолимым. И малозаметным для меня, потому что я всегда находил отговорки, причины, объяснения... а возникшие по собственной вине трудности воспринимал как свалившиеся с неба, почти естественные... как жизнь в нищей и закрытой стране.

12

Вторая моя черта связана с первой и вытекает из той же сосредоточенности на себе. Я уже где-то назвал ее "ОТБРАСЫВАНИЕМ". Я отбрасываю от себя, отталкиваю все, что уже понимаю, знаю, умею. Не интересно, а главное, мешает сосредоточиться на нерешенных проблемах. Я не могу удерживать в сфере внимания многое, это тоже звучит уже привычно. И потому оказывается, что я постоянно делаю не то, что лучше всего могу сделать, а то, что еще непонятно и с трудом дается. Такое поведение кажется естественным для человека, исследующего новое, но я говорю о крайности, когда отбрасывается слишком многое, и каждый раз начинаешь почти что с нуля.

Так я принял несколько крупных решений, не считаясь с разумными доводами и осторожностью. Я просто не думал о будущем, бежал за своим интересом, не соизмеряя его с возможностями - оборудованием, подготовкой, образованием. Сам толкал себя на тот "скользкий лед", о котором говорил.

Решение поступить в аспирантуру к М.В. закрыло передо мной дорогу в медицинскую химию. Она потеряла в моих глазах привлекательность при сравнении с более фундаментальными, глубокими проблемами. Доводы в пользу своей "большей пригодности", подготовленности, казались мне трусливыми и чересчур разумными. Молекулярные проблемы полностью захватили меня. Если же рассуждать здраво, то еще в Тарту я должен был хотя бы пару лет полностью отдать подготовке по математике и физике, заложить прочные основы. Но я выбрал эксперимент, биохимию, а точными науками занимался урывками и мало что успел.

Вторым необдуманным решением было - продолжить в Пущино работу на молекулярном уровне. Если бы я ушел в "мембраны", то сдвинулся бы в сторону клеточной науки, для которой был лучше подготовлен. Я же, продвигаясь все дальше - от биохимии к молекулярной биологии, биофизике и молекулярной физике, оказался перед такими сложностями, одолеть которые основательно уже не мог. Я плохо знал основы, это мучило меня каждый день. Но в эксперименте я "вывертывался": во-первых, знал, зачем я это делаю, во-вторых... мои знания шли в дело прямо, что называется, "с колес". То, что я вычитал ночью, тут же, утром, пробовал в деле. В результате получилось несколько статей, за которые мне не стыдно. Несколько из многих десятков.

Может, хорошо, что я не довольствовался легкой добычей, ведь что-то все-таки получилось?... Но в этом непрерывном беге была и моя беда. Я не мог очертить границу, закрепиться, что-то разработать, усовершенствовать, утвердиться в новых знаниях, почувствовать опору под ногами... Ослабить напор, заняться образованием? Где будет наука через два-три года? Как я смогу догнать, если сейчас отступлю, промедлю?..

Но, честно говоря, серьезных мыслей об отступлении "ради образования" никогда не было. В Тарту, я не мог и дня представить себе без четвертого этажа химического корпуса, запаха вивария, вечерней тишины, скрипа старого дерева, писка мышей... и моих пробирок в круге света. И теперь, в Пущино, как я мог закопаться носом в книжку, когда не было чистой воды! реактивов! не было ничего, и через день работа стояла! Разве я мог притормозить, если каждый день видел, как меня обгоняют все новые люди, появляются новые статьи... Я был буквально в истерике от этого.

Я не могу сказать определенно, даже теперь, в какой мере все эти сложности были реальными, а в какой преувеличенными или воображаемыми. Но в сущности, ЭТО НЕВАЖНО. Главное, что они мешали мне и создавали то самое ощущение тупика. Реально все, что влияет на нашу жизнь и может ее изменить. Важно то, что я сделал гораздо меньше, чем хотел сделать. Я не говорю "мог сделать" - об этом я мало что знаю.

Забегая вперед скажу, что не избавился от склонности "бежать все дальше" и тогда, когда начал рисовать. Мне было чрезвычайно трудно не то, чтобы использовать чужой опыт - приспособить к делу свой собственный. Каждую картинку я начинал "из ничего", пренебрегая всеми своими достижениями. В этом было много от дилетантства, но было и другое: я легко забывал о своих достижениях потому, что подсознательно отталкивался от них. Они мне мешали делать новые вещи. Я не понимал, почему мне так "лень" заглянуть в старую папку, скучно повторить композицию, чтобы улучшить цвет... И вообще - как-то стыдно повторять себя.

13

Таким образом некоторые черты моей личности способствовали состоянию, которое я назвал ощущением тупика. Я все дальше забирался туда, где мне было все трудней работать профессионально. И вместо того, чтобы остановиться, оглядеться, принять разумные решения, вгрызался еще ожесточенней, усугубляя свое положение. При этом исхитрился сделать несколько неплохих работ. С другой стороны, у меня пропадала масса "общих соображений", до которых я со своим неуклюжим и ограниченным экспериментом добраться не мог. Они таяли у меня в руках, как снег: люди брались и решали то, что я вынужден был отставлять в сторону.

Теперь же, глядя из конца, я вижу, что черты, которые так мешали мне, на самом деле помогли. Во-первых я все же сделал те несколько работ, о которых говорил. Во-вторых... разве не благодаря безрассудности и напору я успел добраться до своего тупика в науке в считанные годы?.. И разве моя наглость не была вознаграждена? Ведь я попал в совершенно новую страну начал рисовать! писать прозу! И все потому, что не стоял, подглядывая через дырку в заборе, а вломился. Несмотря на неудачи и провалы, все-таки несколько раз удивил себя.

14

После всего, что я говорил здесь, может показаться непонятным, как я еще так долго удерживался в науке и почему ничего не понимал!

А что я должен был понимать? Ведь все это были какие-то ощущения, настроения, сомнения, намеки... Это теперь они выделены, очищены, прояснены - и, конечно, усилены, потому что рассматриваются под увеличительным стеклом. Тогда же большую часть времени я был увлечен своими опытами и счастлив /хотя не люблю это слово/. Мне было не до намеков, кроме, разве что, моментов уныния после неудач. Но я почти сразу встряхивался, вскакивал на ноги и снова надеялся. Мне вообще не было свойственно прислушиваться к таким мелочам. Жизнь меня не баловала, неприятных ощущений всегда было предостаточно, но перед входом в лабораторию они отступали. К тому же я умел себя принуждать и не считал это ненормальным - всего лишь проявление воли по отношению ко всему слабому, нерешительному и ленивому во мне. Все это, нерешительное и ленивое, конечно, было, так что, как тут разобраться... Но я и не пытался. Воспитание приучило меня к строгости к себе. Увы, хорошие привычки имеют дурные продолжения... Свои трудности я преодолевал привычными усилиями, продвигался, добивался успехов, пусть небольших, в институтской среде считался, если не талантливым, то компетентным, упорным и успешно работающим. Я стал профессионалом, это признала даже власть, давшая мне рабочее место в институте и платившая деньги неизвестно за что. И сам я так думал, хотя временами мне бывало тяжко.