Сестра моя Каисса - Анатолий Карпов

Ставшее предметом потребления, знание обработано на все вкусы, отмеряно на все случаи жизни. Как масло: этому только на бутерброд – получи 20 граммов, тому хочется иметь в холодильнике запас впрок – получи полкило. И все это расфасовано и красиво упаковано, и зафиксировано в картотеках и наисовременнейших банках данных. Куда ни глянь – происходит всеобщая вакханалия потребления знаний: грандиозная обжираловка знаниями. Ешь – не хочу…

И тут вдруг я со своим скепсисом.

Я пишу это только потому, что хочу быть правильно понятым.

Я не против информации и не против езды на сделанных кем-то другим велосипедах (разделение труда – удобнейшая штука!). И книги я люблю – и беллетристику, и философию. Ну а моя шахматная библиотека (другую такую найти непросто) – это вообще особый разговор, это предмет моей гордости и постоянных забот. Не стоит думать, что тут мной руководит прагматизм: копается, мол, в редких изданиях, ищет заповедные ходы. Отнюдь. Это совершенно платоническая любовь; никакого меркантилизма. Если не считать возни с почтовыми марками (мое хобби), я не знаю лучшего занятия, чем без определенной цели копаться в книгах, сопоставлять издания, отыскивать и перечитывать любимые места, разглядывать шмуцы, заставки, фронтисписы и прочий антураж. Поверьте, я знаю в этом толк. Да и по делу я с удовольствием перерою ворох книг, отыскивая нужную мне информацию.

Но ведь я веду речь о другом. О принципе: между мной и делом не должно быть третьего.

Я знаю, что миллионы людей придерживаются совершенно противоположного принципа: новое – это хорошо забытое старое; следовательно, не стоит понапрасну истязать собственные мозги, достаточно знать, где искать ответ, полученный в трудах и муках другими. Но я все же полагаю, что правота на моей стороне. Потому что, во-первых, жить в соответствии с моим принципом интересней; во-вторых, результат получается не одноразовый, а на всю жизнь; в-третьих, с каждой самостоятельно решенной задачей вырастаешь, становишься уверенней, начинаешь дерзать на все более высокие цели, недоступные тем, кто привык есть с чужой ложечки.

И всем этим – установке на самостоятельность, на импровизацию, на отыскание собственного ответа – я обязан шахматам. Более того – своему первому, вроде бы бессознательному, знакомству с ними. Просто поражаешься иногда, анализируя свою жизнь и вдруг открывая, от какой малости, от каких тончайших нюансов зависит порою твоя судьба.

Кстати, хочу снять возможные возражения. Потому что сразу напрашиваются два вопроса: 1) а разве отец не был моим первым учителем в шахматах? 2) и разве не его игра была тем коридором (значит – посредником – третьим между мною и шахматами), который меня к шахматам и привел?

Если слепо следовать фактам и прямолинейной логике – это так. Но у каждого факта есть еще и содержимое, от которого и зависит истинный смысл.

Отец был и остается моим первым Учителем, и во многом – эталоном. Учителем в науке жизни – но не в шахматах. Да, это наблюдая его игру, я узнал ходы; да, это он преподал мне первые уроки шахматной борьбы. Однако познавая игру, я был совершенно свободен и самостоятелен. Если бы я разгадывал игру, как кроссворд, если бы от отца я воспринял бы только принципы «правильной» игры, я бы пришел к однозначному ответу. К законченности. К пространству от и до. И игра стала бы для меня жесткой конструкцией с ограниченным числом свобод.

К счастью, я был занят совсем другим.

Как я сейчас понимаю, сидя на отцовских коленях я был занят поиском соответствия, поиском мостов, поиском общего знаменателя между двумя мирами: созданным моим воображением и реально функционирующим на шахматной доске. В том-то и парадокс – и мое счастье! – что ходы закономерности в этом узнавании были не самыми главными. Важнее было ощутить жизнь, раскрывающуюся на моих глазах на шахматной доске. Вначале ощутить – и лишь затем понять. Поверить ее гармонией.

И тут следует подчеркнуть наиважнейший момент: ничего б этого не было, если бы мой отец и его друзья знали теорию. Но Господь миловал. В их партиях царила очевидная необязательность; это она прежде всего ощущалась мною и пленяла меня. От этой их игры так и веяло свободой. Они играли – как им хотелось, как Бог на душу положит. И это ощущение свободы, находящее высшее свое выражение в кураже (не путать с импровизацией! – которая суть полет мысли, тогда как кураж – полет души), – самое драгоценное, что дарят мне шахматы. А это возможно лишь при полном слиянии, при растворении в игре. Когда между вами никого третьего нет.

Здесь надо бы ответить еще на один вопрос, который вот уже двадцать лет снова и снова задают мне журналисты и любители шахмат: какую роль в моем становлении как шахматиста сыграла специальная литература?

Из педагогических соображений я часто отвечал: большую. И в подтверждение называл книги, которые, на мой взгляд, стоило бы изучить шахматному неофиту. Со временем список менялся, но одна книга фигурировала в нем непременно: «Избранные партии Капабланки», составленная Пановым. Я не жалел для нее похвал, подкрепляя их личными впечатлениями, и так преуспел в этом деле, что вскоре в каждой статье обо мне обязательным атрибутом стали рассуждения о воздействии на меня стиля Капабланки, о сходной постановке партий, построенных на накоплении мелких преимуществ и перенесении кульминации борьбы на эндшпиль, причем кульминация может оказаться смазанной, обычному любителю вовсе незаметной, – короче говоря, преснятина, сушь и прагматизм.

Я не спорил, хотя, что я по этому поводу думаю, не стоит объяснять.

Не хочу утверждать, что своею игрою я старался опровергнуть подобных комментаторов. Я просто играл. Играл как мог, как хотел, как позволяли обстоятельства. Я люблю острую игру, и, когда она – самый рациональный способ решения сложившихся на доске проблем, – с удовольствием на нее иду. Но насиловать партию лишь ради того, чтоб кому-то понравиться, – нет уж, увольте. Я привык доверять своему вкусу, привык полагаться на него. Естественность (значит – свобода) и гармония (значит – целостность) – вот мои ориентиры, вот створы, через которые я всегда стремился провести корабль своей игры. Классический стиль. Его открыл не Капабланка и завершится он не на мне, но мы оба – мастера этой прекрасной школы, где за простотой рисунка, за четкостью и ясностью линий, за прозрачностью колорита скрыты глубины, конденсирующие в своих идеях колоссальный энергетический заряд. Вот почему истинно классическую партию никогда не скучно смотреть: ее прозрачность позволяет нырять глубоко, насколько хватит ваших легких, но стоит через какое-то время – уже в новом качестве – попытаться нырнуть глубже, – и вам откроются новые глубины и новые перспективы.