Рылеев - Анастасия Готовцева

Подобный образ жизни не мог не сказаться на отношении Анны Федоровны к людям и в первую очередь к мужчинам, Видимо, она, обеспечивавшая себя сама, полагала, что имеет право пренебрегать светскими условностями. Кропотов писал о ней как о «девушке не молодой, но ветреной», принесшей много хлопот своему брату. Еще более резко отзывался о Крыловой злоязычный современник, журналист и баснописец Александр Измайлов: он считал Крылову «зрелой девой и наскучившей своим девством»{178}.

К 1825 году относится фрагмент из переписки Пушкина с Рылеевым и его другом Александром Бестужевым. В письме Бестужеву от конца мая — начала июня Пушкин отмечал, что он «шестисотлетний дворянин» и потому имеет право требовать уважения от своего одесского начальника графа Михаила Воронцова. На это пушкинское замечание Рылеев отвечал довольно пространно: «Ты сделался аристократом; это меня рассмешило»; в другом письме: «Ты мастерски оправдываешь свое чванство шестисотлетним дворянством; но несправедливо. Справедливость должна быть основанием и действий, и самых желаний наших. Преимуществ гражданских не должно существовать… Чванство дворянством непростительно, особенно тебе. На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе подражают. Будь Поэт и гражданин»{179}.

Эти строки многократно комментировались исследователями, отмечавшими «неприязнь» Рылеева к аристократии. Однако вне сферы их внимания осталось весьма важное обстоятельство: сугубая литературность антидворянских высказываний Рылеева. В повседневной жизни он следовал иным поведенческим моделям.

Известно, что в конце февраля 1824 года из-за сестры поэт дрался на дуэли с девятнадцатилетним прапорщиком лейб-гвардии Финляндского полка Константином Шаховским. История этого поединка достаточно хорошо документирована; сохранились не только мемуарные свидетельства о событиях, но и современные им письма. Анна Федоровна жила тогда в квартире брата на Васильевском острове, в угловой комнате, выходившей «окнами на улицу».

Согласно мнению большинства современников, поводом для дуэли послужили любовные послания Шаховского, перехваченные Рылеевым. Соответственно, поединок интерпретировался как реакция брата на события, задевавшие честь сестры. Однако Александр Бестужев, секундант и ближайший друг Рылеева, утверждал, что поэта больше всего возмутил не сам факт любовной связи прапорщика с сестрой, а то, что Шаховской «осмелился надписывать к ней письма на имя Рылеевой». Получается, что поэт оскорбился не опорочением репутации сестры, а обращением к ней как к представительнице рода Рылеевых. Александр Измайлов, вероятно, увидевший этот подтекст, о дуэли повествовал иронически: «Кн. Шаховской не хотел было выходить на поединок, но Рылеев, с позволения сказать, плюнул ему в рыло, по правой, по другой, пинками… Друзья-свидетели розняли и убедили того и другого драться по форме». Это свидетельство подтверждено Бестужевым: «Сначала он (Шаховской. — А. Г., О. К) было отказался, но когда Рылеев плюнул ему в лицо — он решился».

Известно, что условия были весьма жесткими: противники стрелялись «без барьера», на трех шагах. Каждый из дуэлянтов сделал по три выстрела, первым выстрелом Шаховского Рылеев был ранен в ногу, затем «пули встречали пистолет противника». Несмотря на ранение, Рылеев хотел «драться до повалу», и Бестужеву с трудом удалось предотвратить смертельный исход поединка{180}.

Согласно сообщению анонимного мемуариста, дуэль так сильно поразила мать поэта, что «она схватила горячку» и спустя несколько месяцев умерла. Автор утверждал, что «Кондратий Федорович весьма упрекал себя за дуэль, которая была причиной ее смерти», причем именно эта потеря «отчасти» спровоцировала вступление Рылеева в заговор{181}.

После дуэли отношения Рылеева с сестрой фактически прервались. Можно предположить, что ей не понравилось столь грубое вмешательство брата в ее частную жизнь. Рылеев же имел все основания винить в смерти матери не только себя, но — и прежде всего — сестру Переехав в 1824 году с Васильевского острова на Мойку, в дом Российско-американской компании, он не взял Анну Федоровну с собой — хотя, согласно Кропотову, она и «получала от него средства для безбедного существования»{182}. Впрочем, средства эти были невелики, и она по-прежнему зарабатывала на жизнь частными уроками.

В 1826 году отношения Анны Крыловой с попавшим в тюрьму братом едва не дошли до полного разрыва по финансовым причинам: находясь в Петропавловской крепости, Рылеев пытался привести в порядок свои запутанные дела. До самого конца следствия он не подозревал о смертном приговоре — иначе бы просто написал завещание, где объяснил бы, какая часть его наследства достанется жене, а какая — сестре.

В апреле 1826 года он предложил Крыловой принять в собственность дом в Киеве, доставшийся ему от отца. Сестре также предлагалось стать владелицей векселя «на иностранца Книппе»{183}. Это предложение, по сути, было издевательским: документы на отцовский дом были потеряны, а тяжба с князьями Голицыными далека от окончания. Анне Федоровне предлагалось нанять поверенного, завершить с его помощью тяжбу, восстановить документы и продать дом. Купец же Книппе, которого Федор Рылеев снабдил деньгами, оказался несостоятельным должником — в счет его долга был описан его собственный киевский дом{184}, и, чтобы получить с него деньги по векселю, требовалось вступить в новую многолетнюю судебную тяжбу.

Отдавая сестре киевское наследство отца, Рылеев попросту снимал с плеч жены лишние хлопоты. «Чтоб однажды и навсегда кончить с А[нной] Ф[едоровной], ты покажи ей это письмо и ей ли самой или кому она доверит выдай доверенность как на ходатайство по делу с князем Голицыным, так и на продажу дома, если она рассудит его продать, и пусть она делает сама, как хочет, тебе же не следует в это мешаться», — советовал он жене{185}.

Естественно, Наталья Михайловна последовала этим рекомендациям и показала письмо сестре поэта. О ее реакции Рылеева написала мужу: «…недовольна и говорит, что она не привыкла хлопотать о таких вещах, которые неверны; говорит, что я должна хлопотать, а не она, и написала мне предерзкое письмо. Я после этого с нею не виделась». «Ради Бога, наставь меня, что делать с нею», — просила она и называла Крылову в числе тех, кто «радуется ее погибели, готовы всё отнять»{186}.

Рылеев отвечал: «От Анны Федоровны не ожидал я таких поступков, как дурно ни думал о ней», — и просил напомнить сестре, что «ничем не обязан устраивать участь ее, что она не имеет никакого права делать какие-либо требования» и что если он и отдает ей «дом и прочее из имения покойного батюшки», то делает это «по собственной воле»; «из имения же матушки я не вправе ей дать и копейки, потому что у меня дочь»{187}.