Небеса рассудили иначе - Татьяна Полякова

– Ну… помнит ли кто, как он молодым сюда приезжал, и все такое. Я про Надьку сказала, потому что, кроме нее, никто из местных к Чадову не хаживал. Она к ней после этого и пошла.

– Чудеса, – фыркнула сестрица. – Папаша ее жив-здоров, и о днях своей юности мог бы и сам рассказать.

– Видать, не мог. Или не хотел.

– А вы о вражде между двумя семействами что-нибудь слышали? – спросила я. – Чадовы и Смолины друг друга не жаловали.

– Вона как? Ишь ты… Откуда ж нам знать такое… А девчонка что ж, против родительской воли с Денисом-то связалась? И получилось, что не к добру?

– Пока еще ничего не получилось, – проворчала Агатка, но, так же как и я, чувствовала: клиент наш в дерьме по самые уши. Даже если находок уже не будет, и того, что есть, за глаза. К примеру, шарф пропавшей Софьи со следами крови. Уверена, вскоре выяснится, что это ее кровь. Чьи-то останки, а теперь еще и свидетель, который видел машину примерно в то время, когда Софья исчезла. То есть Туров мог убить подружку под горячую руку, спрятать где-то неподалеку, а ночью перевезти тело в более укромное место. И не забыл шарф в своем сарае припрятать. Я бы решила, что шарф – явная подстава, а вот показания свидетеля – это серьезно.

У Татьяны мы пробыли часа два, и чаю попили, и даже щей поели. Пора было выметаться, нельзя же, в самом деле, беспардонно пользоваться чужим гостеприимством. Это мнение сестрицы, а вовсе не мое. Между тем суета на чадовской даче продолжалась (так я стала называть ее по примеру Татьяны), а новости все не приходили, точнее, незаметно было, что они появились.

Я отправилась на разведку: участок приобрел малопрезентабельный вид, хотя и до того особо взор не радовал, но, судя по кислым лицам слуг закона, чужую собственность они портили зря. Агатка, которая никогда особым терпением не отличалась, начала ворчать.

– Весь день насмарку… Поехали отсюда.

Мне уезжать не хотелось из-за детской убежденности, что стоит тебе уйти, как непременно начнется все самое интересное. Но сюда мы прибыли на одной машине, а начальству лучше не перечить.

– Отвезу тебя и сюда вернусь, – предложила я.

– Зачем?

– Хочу с Надеждой поговорить.

– А смысл?

– Софья к ней приходила и о чем-то расспрашивала.

– О молодых годах родителя. Может, она книгу о нем решила написать.

– Как-то сомнительно.

– Почему? Встречаются еще благодарные дети.

– Ага. Не то что мы с тобой. Я говорила, что иногда ты очень похожа на нашу маму?

– Говорила раз двести, но можешь еще сказать, если тебе от этого станет легче.

Мы загрузились в машину и отправились в город, на этот раз выбрав короткий путь.

– Чувствую, повозимся мы с этим делом, – ворчала Агатка. – С одной стороны, никаких прямых улик, не считая этого шарфа, да и то хрень полная, а не улика. Но рожа у нашего клиента совершенно разбойничья. Надо ему сказать, чтоб волосы отрастил…

– Пусть очки наденет с простыми стеклами, – предложила я, не к месту вспомнив дорогого друга Сергея Львовича. В очечках он симпатичный парень, эдакий интеллигент в третьем поколении. А вот когда очки снимал… когда он снимал очки и тот, настоящий, которого я не знаю и знать не хочу, смотрел из глубин волчьим взглядом, становилось очень не по себе. Как в фильмах-ужастиках, когда за человеческой оболочкой прячется иная сущность. Само собой, все это мои дурацкие фантазии, но основания они точно не лишены. И сам Берсеньев об этой своей особенности отлично знал и с очечками не расставался. Снимал их редко, при мне всего несколько раз, но я запомнила. – Сергей Львович, кстати, считает, что никакая машина мимо не проезжала, когда Туров с подружкой ссорился. А скорее всего стояла за кустами, ближе к повороту. Но, чтобы увидеть наших Ромео и Джульетту, надо из машины выйти и специально наблюдать.

– Не веришь, что Туров ее убил?

– Есть сомнения. А у тебя уже нет?

– Куда им деться.

– Я склоняюсь к мысли, что это проделки Софьи. И, вероятно, ей кто-то помогает.

– У нее приступ белой горячки?

Я пожала плечами.

– Она совсем еще девчонка. Вся эта история с враждой двух семейств могла здорово на нее повлиять, вот она и решила непременно познакомиться с Туровым.

– И? – хмыкнула Агатка.

– Дальше возможны варианты. Например, она влюбилась, а он нет. Или просто вел себя не так, как ей хотелось бы. Или…

Тут Агатка свела глаза у переносицы и продемонстрировала язык, как любила делать в детстве, чем доводила меня до легкого бешенства.

– Но зачем ей тогда прошлым родителя интересоваться? Должна быть причина, – разозлилась я.

– Возможно. А возможно, и нет. Ты ж сама говоришь: она еще ребенок и что там в ее голове… Подозреваю, там пусто. Ты вот намного старше, но голова у тебя…

– Светлая, – подсказала я.

– Ага. Пустой и светлый чердак. Я бы добавила: пыльный. Если Софья жива и подставляет Турова, то по очень банальной причине: он не признал ее ребенка. Все остальное – хрень, так что не теряй на это времени. Внутренний голос подсказывает, ничего они сегодня на даче больше не найдут.

– Туров, кстати, тебе о вражде семей ничего не рассказывал?

– Она меня не интересовала.

– В следующий раз все-таки спроси. Берсеньев тоже считает: вражда для романов, а действительность гораздо прозаичней.

– Правильно считает, – удовлетворенно кивнула Агатка.

– Но у него возникла еще одна версия: дело не в Турове, а в Софье. Убрать с самого начала хотели ее, а Туров – побочный продукт, удачно подвернулся, вот на него стрелки и перевели.

– Посоветуй Сергею Львовичу романы писать, – с сомнением глядя на меня, заметила сестрица.

– Сама советуй. Но Берсеньев так и сказал. Цитирую практически дословно.

– Софья у нас богатая наследница?

– Не похоже.

– Уточни. Со здравым смыслом Сергей Львович дружит, вдруг это не желание соригинальничать, а провидческий дар?

Мысли о Берсеньеве, как видно, затронули лучшие струны Агаткиной души, потому что, когда мы подъехали к офису, она спросила:

– Все-таки думаешь вернуться?

Я молча кивнула, а она с легкостью согласилась:

– Валяй. – И вышла из машины.

Я развернулась и вновь отправилась в Приволье. Энтузиазм граждан в форме таял на глазах, что было заметно невооруженным глазом. Постояв немного возле оградительной ленты, я побрела по улице, ежась от холодного ветра. Заходить к Татьяне не стала, уверенная, что дом, где живет Надежда, смогу разыскать и без нее.

Деревня, кстати, довольно большая, кроме кафе здесь был и клуб, и аж три магазина. В одном из них я и решила попытать счастье. Человек пять стояли у прилавка и живо обсуждали новость.

– Да, прикупил земли Денисыч, теперь затаскают, – весело хихикая, заметил дюжий мужик в телогрейке.

– Уж мог бы сообразить, что ничего хорошего от такого места ждать не приходится, – кивнула продавщица. – Дурное место, раз ребенка убили.

Тут граждане обратили внимание на меня и замолчали.

– Не подскажете, в каком доме живет Надежда, ветеринар, кажется. У нее мать инвалид.

На мгновение повисла тишина. Я было решила, что мой вопрос так и оставят без ответа, но продавщица заговорила:

– Прошли вы его. Двадцать третий дом по этой стороне.

– Спасибо, – улыбнулась я и покинула магазин, не сомневаясь, что обсуждение продолжилось и я в нем буду непременно задействована.

Подходя к двадцать третьему дому, я заметила возле калитки женщину в инвалидном кресле, рядом с ней стояла женщина постарше, она то и дело кивала в сторону чадовской дачи, что-то увлеченно рассказывая. Деревня после сегодняшней находки гудела как растревоженный улей. Я поздоровалась и спросила, где Надежда. Женщина, та, что постарше, с любопытством меня разглядывала, мать Нади смотрела с подозрением.

– Зачем она вам?

Не успела я ответить, как из дома выбежала ее дочь и направилась к нам.

– Идите за мной, – сказала мне сурово.

Женщины переглянулись, а я вошла в предусмотрительно распахнутую калитку. Мы поднялись на крыльцо и вскоре оказались в просторных сенях. Надежда кивнула на лавку возле стены.

– Садитесь. Сюда мать сама не поднимется, значит, подслушать не сможет.

В голосе раздражение и даже враждебность. Вспомнив ее историю, я решила: отношения с матерью, должно быть, неважные.

– Чего вам надо? Только давайте побыстрее, у меня дел невпроворот.

– Вы были знакомы с Денисом Туровым? – спросила я.

– Это деревня, здесь все со всеми знакомы.

– Мне показалось, вы из-за него переживаете. Нет?

– Переживаю. Это по-христиански переживать за ближнего, попавшего в беду.

– То есть дружбы между вами не было, вы просто соседи, и все?

– Какая дружба? – хмыкнула она. – Я лет на двадцать старше.