Выбор Пути - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Человек из АХЧ нам обрадовался, и тут же указал фронт работ: выносить из здания ящики, это первое, и стулья — это второе. А потом приедет грузовик и всё увезет Куда Надо.
Ящики оказались тяжелыми, килограммов по сорок. Вчетвером разве таскать. Нас, парней, пятеро, четверо носят, пятый в очередь стоит. А стулья оставим девушкам. Один стул не так уж и тяжёл. Осилят.
Что в ящиках? Интересно было не только нам, несколько ящиков были кем-то вскрыты прежде.
Противогазы, вот что было в ящиках. И не простые, а изолирующие, так сказал Женя Конопатьев. В них воздух не фильтруется, а восстанавливается в специальном патроне. Но именно такие противогазы он видит впервые. Неудивительно, противогазы времен войны, поди. Патроны, ясно, давно скисли, да и резина состарилась. Потому на выброс.
Мы и рады стараться. Носим, а сами по сторонам смотрим. Сохранился корпус неплохо. Даже хорошо сохранился. Воздух затхлый, но не сырой. Потёков на потолках и стенах нет. Полы прочные. Мышиного помёта нет. Есть паутина, но ни мух, ни пауков не наблюдается. Полумрак: окна целы, но пыли и копоти за двадцать лет на стеклах скопилось немало.
Носим дружно и весело, вспомнился московский цирк и Никулин с Шуйдиным, таскающие бревно. Кстати, не пародия ли это на товарища Ленина? И кто из этих двоих Ленин? Шуйдин?
Двадцать пять ящиков мы перенесли за два с половиной часа. По шесть минут на ящик. И стали помогать девушкам. Стулья носить нетрудно, но вот отыскать их… Часть комнат просто заперты, это ладно. Раз заперты, нам туда не надо. Но в других комнатах потемки: ВЛК обесточен, мало, что окна запылились, так ещё шторы, плотные, мрачные. И девушкам всё кажется, будто бегают крысы.
Я по крысам невольный знаток, и потому крепко сомневаюсь. Крысы, кончено, существа живучие, но им, крысам, кушать нужно каждый день. И пить. Водопровод в лаборатории отключен, еды никакой, что им здесь делать? И запаха крысиного нет.
В комнатах были и столы, разные — канцелярские, лабораторные, препараторские. Была и химпосуда, и штативы, и бунзеновские горелки, и даже аппараты неясного назначения. Судя по всему, немецкие, сорок четвертого года выпуска. Трофеи. Возможно, портативные рентгеновские установки. Возможно, всякие дарсонвали и диадинамические установки. Возможно…
Собрали мы с полсотни стульев, и хозяйственник, вручив Жене топор, пожелал, чтобы мы эти стулья привели в полную негодность. Нет, не бриллиантов ради, а — положено. При списании вещь нужно сломать. Сделать непригодной для дальнейшего использования. И составить об этом акт.
Стулья, конечно, были так себе. Не музейные, не мастера Гамбса. Но в студенческом общежитии бы пригодились. По одному стулу на комнату, и то не хватит. Женя чуть не плакал, да и мы все загрустили.
Поставил Женя стул на землю, взмахнул топором — и опустил.
— Не могу.
— Ты и курице голову не отрубишь, студент?
— Куриц на то и разводят, чтобы есть, отчего ж и не отрубить голову? А стулья — для того, чтобы на них сидеть. Зачем же их ломать-то?
И никто топора в руки не взял.
Хозяйственник если и огорчился, то виду не подал, мол, не хотите, и не нужно. Но и сам рубить стулья тоже не стал. Просто велел ждать машину на погрузку, а сам куда-то ушел.
Ушел, и ушел. Времени — полдень, джентльмены пьют и закусывают. И леди тоже.
Конопатьева и Шишикина отправили за провиантом в ближайший гастроном. Недалеко. А остальные стали отдыхать. Расселись, благо стульев в избытке, и начали говорить о том, о сём. Земля наша велика и обильна, вот бы еще порядку побольше — стало бы совсем хорошо. А то — рубить хорошую вещь, разве это порядок?
Я послушал, послушал, да и вернулся в ВЛК. Посмотреть повнимательнее, где работали люди двадцать лет назад. И вообще…
Поднялся на второй этаж. Та же тишина, потолки без протечек, умели делать.
Проверил, все ли комнаты заперты. На всякий случай.
Одна лишь прикрыта. Открыл дверь, зашёл. Полутьма, даже на четыре пятых тьма — полуденный свет едва-едва пробивается по краям шторы.
Три табуретки, металлические, винтовые. Стол письменный. Стол секционный малый — мы на таких столах на кроликах острые опыты ставим. Три тумбочки. Книжный шкаф. Лабораторный шкаф с вытяжкой. Пол кафельный. Стены до двух метров тоже кафельные. В общем, обычное помещение, где можно работать с мелкими животными. Лягушек вскрывать, крыс, максимум — кроликов. Гильотинный нож, лотки… Раковины, водяные краны.
Я сел за письменный стол. Машинально открыл ящик. Ничего. Второй — ничего. Впрочем… Я просунул руку подальше. Блокнот. Умеренной толщины, в дерматиновом переплете. Раскрыл. Ага, записи на немецком. В полутьме и видно плохо, и почерк ещё тот.
Ладно, сунул в карман курточки. Курточка у меня брезентовая, с карманами. Для рыбалки. Или вот для субботника.
Собрался уже уйти, но захотелось посмотреть на секционный стол — каков он. Какие новинки. Почему новинки? Потому что в нашем институте, во всяком случае, на тех кафедрах, которые я знаю, оборудование дореволюционное. Рабочее, но дореволюционное.
Стол был накрыт клеенкой.
Я откинул её. Ага, на станке была фиксирована крыса. Чепрачная. Так и есть, ставили острый опыт. За двадцать лет она должна была либо сгнить, либо мумифицироваться. Мумифицировалась. То ли воздух сухой, то ли вводили сильные антисептики, или бальзамирующие составы. Или побочный эффект какого-то опыта?
А станочек неплохой. Тоже немецкий. Неужели и это выбросят? Нужно бы намекнуть на кафедре физиологии, у них-то станки похуже будут. Прямо скажу, никудышные станки.
Наклонился, чтобы разглядеть название фирмы, выгравированное на станке.
И…
Крыса шевельнулась! Едва-едва, да и, фиксированная, она не могла бы шевельнуться сильнее, но она двигалась. Безусловно.
Взял лежащий рядом со станком пинцет, потрогал лапку. Та дернулась — насколько позволял станок.
Первым желанием было побежать, позвать, показать.
Но — стоп.
Есть тайны, прикосновения к которым убивает, вспомнилась строчка
