Крысолов - Михаил Ахманов

Признаюсь, что к этому фокусу я не был готов. Совсем не был! Хоровод цветных футлярчиков мелькнул перед моими глазами; черный и голубой будто выпрыгнули из сейфа в Промате, а остальные присоединились к ним, покинув продранный карман, и закружились надо мной по эллиптическим орбитам. Двигались они неторопливо, будто давая возможность как следует их разглядеть и даже пересчитать, так что я смог убедиться, что память меня не подводит, что их по-прежнему шесть, и пестрый никуда не делся — вот он кружится за белым и золотым, подмигивая разноцветными полосками.

— Никак ты привидение увидел? — с насмешкой произнес Борис, хлопнув меня по руке. — Знакомое привидение, а? — Он перевел взгляд на Бартона, но тот разглядывал пестрый цилиндрик с явным недоумением. Потом спросил:

— Это что такое?

Видимо, Боря-Боб понял вопрос по интонации, так как тут же откликнулся:

— Это такая штука-“веселуха”, которой у нас в любом ларьке торгуют.

Погляди-ка!

Он отвернулся и вытряхнул на ладонь что-то крапчато-полосатое, искристое, с плавными округлыми обводами, напоминающее маленькую фигурку енота или иного зверька, кошки или белки, причем было абсолютно неясно, где у этой кошки-белки хвост, а где голова. Она показалась мне такой забавной, такой смешной, что на губах волей-неволей родилась улыбка; потом, не спуская глаз с широкой ладони Бориса, я рассмеялся и наконец захохотал. Бартон вторил мне гулким басом. Говорят, что смех — ужасное оружие, но где пределы его власти? Смех способен вызвать слезы, героя превратить в паяца, владыку-в глупого шута; из красавицы смех сделает дурнушку, из академика — кретина; он может привести к дуэли, к самоубийству или драке, разжечь костер ненависти, уязвить гордость; еще он умеет жалить, жечь, ранить, унижать и убивать. Но все это — фигуры речи, включая смерть; мы понимаем их иносказательно, и потому нам мнится, что смех сам по себе безвреден.

Но это не так.

Наш смех не был обидным, злобным или мстительным, издевательским или саркастичным. Мы просто смеялись; первые две минуты с удовольствием, причем хохотали так, что скамейка тряслась, а с тамариска осыпалась половина цветов. В следующие две минуты удовольствие приуменьшилось, но мы не могли остановиться, мы смеялись с натугой, еще не понимая, чем кончится внезапное веселье. Затем смех принялся выворачивать нам внутренности, и наступило время испугаться, но испуг был каким-то вялым, заторможенным, неспособным бороться со смехом: мы хохотали по-прежнему, зачарованно глядя в ладонь Бориса, наши расслабленные тела содрогались, пот заливал глаза, а из разверстых глоток рвался хриплый каркающий рев.

Наш мучитель сжал кулак, и мы в изнеможении откинулись на спинку скамьи. В горле у меня хрипело и клокотало; Бартон то ли постанывал, то ли повизгивал, и с нижней его губы стекала на подбородок слюна. В данный момент все его мускулы, крепкие кости, непрошибаемый череп, могучие челюсти, как и умение пользоваться этим добром, не значили ровным счетом ничего; он был беззащитен, словно новорожденный младенец. Мешок с трухой, и только.

Впрочем, и я оказался не в лучшей форме.

— Ну, повеселились, и хватит, — сказал Боря-Боб, прибирая пестрый футлярчик в карман. — Пощипали перышки кое-кому… всяким хитрожопым умникам… Глядел он при этом не на Бартона, а на меня, так что не приходилось сомневаться, кто тут хитрожопый умник. Дмитрий Григорьевич Хорошев, специалист по части крыс, полировальщик рогов, великий химик и токсидермист… В этот момент я и в самом деле готов был содрать с Бориса кожу и набить чучело. Ведь он меня купил! Купил со всеми потрохами! Я мог долдонить сколь угодно, что знать не знаю о штучках Арнатова, но у противной стороны будет иное мнение: теперь им известно, что я их видел. А раз известно, они меня дожмут. Навалятся скопом, устроят допрос и выдавят истину пытками… хотя бы той же веселухой… Такой вариант полагалось обмозговать, и я, шатаясь, поднялся. — Хрр… Ты, Боря, лучше фруктами торгуй. Серьезное занятие, там не до смеха… Опять же грыжу не наживешь… — Я-то не наживу, — с усмешкой сообщил Борис. — Ты о себе позаботься, химик!

— Вот это правильно, с этим я согласен. Главное — забота о здоровье, так что пойду-ка я спать. Смех продляет жизнь, если подкреплен долгим сладким сном. Я развернулся, но тут Бартон пришел в себя, вытянул длинные ноги в коричневых замшевых башмаках и хриплым голосом спросил:

— Что это было, Гудмен? Меня словно перышком щекотали… по пяткам и в других местах… Даже внутри, по селезенке… О-ох! Брюхо до сих пор сводит… — Магия и колдовство, колдовство и магия, — сказал я, мстительно улыбаясь Борису. — Это, Дик, был тот самый раритет ценою в десять тысяч долларов. Переведи их для Боба в банкирский дом “Хоттингер и Ги”.

— А формула?

— Формула за мной.

Зулус поскреб курчавый затылок, достал непочатую жвачку в золотистой обертке, медленно развернул и кивнул Борису — мол, угощайся, друг дорогой. Перешагнув через его ножищи в гигантских башмаках, я потащился к лестнице и лифтам, чувствуя, как в животе что-то екает, подпрыгивает и раскачивается, словно кишки затеяли футбольный матч с желудком. По дороге я нагнал девиц и полковника — он тоже тащился на полусогнутых, опираясь на хрупкое плечико Эллочки.

— Т-ты, ммуж-жик… — произнес полковник Гоша, уперев в меня мутный взор. — В-вы, ммуж-жики… ч-чего там рр-жали? Анн-хдот ннов-вый, х-хе? — Самый новый, — сообщил я. — Про Афган. Как моджахед ставил клизму одному интендантскому полковнику.

Эллочка хихикнула, а Гоша, хоть и был крепко пьян, побагровел. — Т-ты н-на что н-намекаешь, щ-щенок? Я бы объяснил, на что, но тут кишки забили гол желудку, и мне пришлось срочно юркнуть в лифт.

Глава 10

Я проснулся в восьмом часу от истошного визга. Он был громким, паническим, но довольно мелодичным — похоже, вопила женщина с незаурядным вокальным даром. Мне чудилось, что где-то подо мной, на нижних этажах, ведет бесконечную партию колоратурное сопрано: визг то поднимался до самой высокой пронзительной ноты, то смолкал на мгновение, как будто визжавшая набирала побольше воздуха в грудь, то начинался с новой оглушительной силой.

В чем был, я выскочил на балкон.

Визжала толстая немка.

Не знаю, что побудило ее подняться в такую рань — может, неистребимая немецкая пунктуальность или гигиенические соображения. Нормальный человек, который находится в отпуске, обычно спит до девяти, потом неторопливо продирает глаза, завтракает, пьет чай и только после этого лезет в бассейн купаться — с полной гарантией, что он проверен ответственными лицами. Теми, которым положено осматривать и проверять бассейны, а также беречь постояльцев от нервных стрессов. Если же вы пренебрегаете этим правилом, то можете наткнуться на что-то неприятное — скажем, на дохлую крысу или кошку, на жабу, собачьи фекалии или, как в данном случае, на свежий труп.

Труп прибило к бортику, и с моего восьмого этажа он был отлично виден с тыла. Человек лежал в воде ничком: майка обтягивала мощную спину, руки были распластаны, ноги в синих линялых джинсах дрейфовали вслед за квадратным корпусом, как две баржи за широким кургузым буксиром. Стриженый затылок напоминал чугунное ядро, приделанное к короткому толстому основанию шеи, зад был приподнят, а плечи опущены, словно утопленник с разбега нырнул в бассейн вниз головой. Вода в бассейне была прозрачной, дно выстлано голубоватой плиткой, и на этом пастельном фоне труп казался каким-то темным инородным включением — гигантский жук, угодивший по случайности в миску с формалином. Немка продолжала визжать.

Я протер глаза, сглотнул и убедился, что не ошибаюсь: там, в бассейне, раскинув конечности и тыкаясь носом в дно, плавал мой земляк Боря-Боб, безгласный и недвижимый, точно останки шкафа, распотрошенного и выброшенного за ненадобностью. Эта картина была резкой и четкой, однако какой-то неестественной: во-первых, я еще не осознал случившегося, а во-вторых, увиденное опровергало все уверения Леши и Гриши о безмятежном отдыхе в испанском королевстве. Теперь приходилось признать, что если тапок и полотенец в Коста-дель-Соль не воровали, то все же здесь случались иные неприятности.

К немке подскочил дежурный портье, глянул вниз, отшатнулся и что-то завопил по-испански. Прибежали еще люди, кажется, из местного персонала: двое, бережно обняв немку за талию, принялись ее успокаивать, потом повели к Санчесу, уже спешившему к ним со стаканом воды; остальные склонились над трупом, будто хотели его выловить, но портье прорычал: “Полисиа! Дотторе!” — и один из служащих метнулся в холл отеля — видимо, к телефону.

Когда, торопливо умывшись и одевшись, я спустился вниз, полиция и медики уже приехали, а Борю выловили из воды и положили на носилки. В гостиничном холле, выходившем на две стороны, к шоссе и к парку с бассейном, толпилось человек десять — видимо, немка разбудила не всех. У выхода в парк стоял полицейский в роскошной форме с серебряными шнурами, не пропуская желающих взглянуть на мертвеца. Самую яростную активность проявляли Лев и Леонид — с отчаянными лицами пытались что-то втолковать служителю закона, однако тот лишь отмахивался от них и время от времени рявкал: “Но, сеньоре! Но!” Меня он пропустил — когда Санчес, которого допрашивал какой-то тип в штатском, ткнул рукой в мою сторону и разразился воплями сначала на испанском, а после на английском. Из слов его можно было понять, что покойный сеньор выпивал прошлым вечером с доном Диего и чернокожим американским доном, что они веселились и хохотали, а потом дон Диего — вот он!.. в дверях стоит!.. — ушел, а чернокожий дон остался. И беседовал с русским сеньором тихо-мирно, хоть оба были в приличном подпитии — в чем у него, у Санчеса, нет сомнений, повидал он всяких сеньоров, и русских, и финских, и американских, и на ушах, и на бровях. А после он, Санчес, закрыл бар и тоже ушел, и что случилось, не знает, но думает так: американский сеньор отправился спать, а русский, наверное, еще добавил — по этой части русские сеньоры будут покруче американских Добавил он, значит, и пошел прогуляться, а по дороге свалился в бассейн. И решил, что самое Время поспать… Вот чернокожий сеньор из Америки то же самое скажет… Чернокожий сеньор из Америки был тут как тут, стоял слева от детектива в штатском и кивал с печальным видом А также грустно причмокивал губами, мотал головой и закатывал глаза, будто собирался огласить окрестности протяжными звуками спиричуэлс. Портье, врач в белом комбинезоне и детектив тоже кивали — видимо, изложенная Санчесом версия устраивала всех, как не грозившая крушением туристскому бизнесу в Коста-дель-Соль.