У града Китежа(Хроника села Заречицы) - Боровик Василий Николаевич

Таисия опустила голову. Она давно не подымала глаз, в ушах у нее еще звенела песня девушек, которую они пели несколько часов назад, одевая ее к венцу. «Давно ли меня пропили, — думала Таисия, — а уже кончились и сговорены… Совсем еще недавно приезжал Матвей на девичник с конфетами и привезенный пряник с красной отделкой сунул мне в руку. Девушек потчевал вином за сшитую ему рубашку…» И вдруг она вспомнила лес, одинокую в стороне березку, и она с подругами, со слезами на глазах, рубит ее вершинку, рубит, чтобы украсить ее к венчанию цветными ленточками. Потом увядшую березку возьмут и выбросят.

Когда поезжане уничтожили последнее кушанье — сладкий овсяный кисель, в заключение повариха принесла на большом резном деревянном блюде круглый пшеничный пирог. До этого она его ото всех бережно хранила. Поставила его на стол перед поезжанами и сказала:

— Режьте, ешьте, дорогие поезжане, а пирог чтоб цел остался. До него не дотрагивайтесь.

После пирога подали чай, и за самоваром, пока все смеялись и шутили, из-за стола вышла сваха. Она неторопливо взяла со стола пирог, стала завертывать в чистый платок, — везти пирог попу. Под пирог сваха положила вышитое, нарядное полотенце.

— Получше, свахонька, полотенчико-то кладите, батюшка наш любит их, — смеялись поезжане.

Казалось, этим и должно бы все кончиться. Оставалось посадить молодых в сани и ехать к венцу. Ребятишки давно уже заперли ворота, уцепились за невесту и стали ее «продавать». Дружка и им дал на гостинцы. На краю деревни ждали мужики. Они поставили посреди улицы стол, загородили дорогу. На столе стояла пустая четвертная, и только появились кони, мужики закричали: «Налей, дружка!» Яков Максимович дал им на угощенье, и свадебная процессия выехала за околицу. За спиной послышались выстрелы. Про инотарьевскую свадьбу знала вся Лыковщина, с полдня бабы и детишки караулили поезд. Никого не интересовало, что в это время творилось в душе жениха и невесты. Все только кричали: «Едут, едут!» А между тем жених находился еще в тревоге, — его мучила все та же смутная неясность в отношениях с Таисией. Перед ним пока была только большеглазая, разодетая, богатая невеста, голова которой все время опущена.

Поезжане, привыкшие к длинным дорогам, обсуждали свои личные дела, будущую жизнь жениха с невестой. Иные говорили о ценах на лес, предстоящем сплаве, о заготовке древесины.

Было уже поздно, когда свадебный «поезд» остановился у дома жениха. Во дворе молодых встречали Бессменовы. У Михаила Петровича в руках был образ, у матери — каравай хлеба с солоницей. Проводили невесту и жениха за стол. Таисия, низко повязанная, сидела, не подымая ни на кого глаз. Матвей легонько жал ее руку. Время в ожидании родителей Таисии прошло незаметно. Инотарьевы ехали с сундуками приданого. Когда поезжане и родственники вышли их встречать, они были удивлены богатством невесты. Без стеснения разглядывали «макарьевские сундуки» с медным набором на крышках, с замками с музыкой. Поверх сундуков лежали и чесальный гребень, и онучи, и варежки. Когда приданое сняли с саней, две подруги Таисии сели на него.

Долго пришлось дружке, выкупая приданое, прибавлять к пряникам медовую коврижку, московские леденцы, — девушек подкупили только куски мыла «Бодло» с портретом на обложке турецкого султана с черной смоляной бородой. Печатками мыла Швецов сразу покорил подруг невесты. Заглядевшись на обложку, упиваясь запахом подарка, они охотно уступили приданое. Когда перетаскали в избу одежду, взялись за сундуки, носильщики пожаловались:

— Нейдет!

Дружка, предвидя это, стоял уже с вином и подносил по стакану. Они выпили, прошли два шага, и опять у них сундуки «нейдут». Яков Максимович не жалел вина.

— Коли вы помогли, — морщась и сплевывая, уверил один из носильщиков, — теперь сундуки пойдут.

Пока продолжался выкуп сундуков, Ивана Федоровича провели в избу и усадили в передний угол, на почетное место. Когда все наконец уселись, дружка спросил обед. Но и тут появилось препятствие. Из общего традиционного обряда не исключали и родителя жениха. Тот же Михаил Петрович спросил:

— Мы не знали, куда вы ездили, чего привезли и есть ли за што вас кормить-то?

Сваха, сидевшая рядом с невестой, сняла с нее белую шелковую шаль и, улыбаясь, показала молодую. Ее густые черные косы аккуратно уложены на голове. На молодой — белое нарядное платье. Ее глаза блестели, но не от радости, а от скрытой печали. Она уже знала весь дальнейший ход событий: войдут в церковь, дьячок прогнусавит правило, споют «Исаия ликуй», «Гряди, гряди от Ливана невеста»… Дружка расстелет новину — подножье. Молодых поставят на новину, на головы положат венцы и запоют: «Положил еси на главы их венцы». Затем станут водить вокруг аналоя, наденут на руку кольцо и заставят целоваться.

Одного боялась Таисия: когда ее станет спрашивать священник: «Волей ли идешь?» — она не скроет правды. Но все равно она знала — ей наденут кольцо, напоят теплым вином, поп заставит целоваться. Бабы засмеются, и на них даже никто не покосится. Не скрывая улыбки, батюшка скажет жениху: «А тебе „большаком“ в доме надо быть». Когда все окончится, Яков Максимович снимет с аналоя икону и поведет молодую к попу в дом. Там заплетут невесте две косы, и с девичеством все будет кончено. Поп повяжет невесту платком и проводит до крыльца. Дружка подойдет к передней лошади, к дуге прилепит воску от венчальной свечи, и повезут поезжан на пир…

Пришло время ехать к венцу.

— Ты, родной батюшка, и ты, родима матушка, благословите вашего Матвея к венчанию ехать.

Отец одернул рубашку, ощупал позади, на поясе, ключ от подголовника, взял в руки закоптелый образ. Мать в это время не знала, что делать. Руками, в которых она держала каравай хлеба, ей хотелось то ли потрогать свой давно не надеванный сарафан, то ли удержать сына. Она поворачивала голову в сторону Михаила Петровича, заметно была недовольна холодностью невесты. Ей хотелось бы увидеть на ее лице слезы или улыбку.

Когда молодые упали родителям в ноги, Бессменова впервые услыхала голос Таисии:

— Благословите нас.

«Уж скорее бы отправлялись», — думала про себя мать.

Дружка подошел к столу, налил стакан вина и, обращаясь к поезжанам, вскричал с обычной своей внезапностью:

— Маленьки ребятки, запачканы запятки, голые пупки! На печи сидели да нас проем ехали. И вы, девицы, криночны блудницы, пирожны мастерицы, снохам досадчицы! Кто слышал и видел, што тут происходило, тому стакан вина.

— Я слышал, дружка, — ответил кто-то из поезжан.

Швецов передал ему вино и обратился к остальным:

— А вы, ременны уши, чего вы слушали, не слыхали, не видали ничего? Встать бы нам, добрым молодцам, из-за скатерти шелковыя, из-за естьвы сахарныя, из-за напитка медвянаго, вступить бы нам, добрым молодцам, на част калинов мост, на лесенки брусятчатые, выйти бы нам на широкий двор. Взять бы нам и надеть на добра коня узду шелкову, наложить бы седельчико черкасское, растворить бы нам ворота тесовы, пошатить бы нам дверцы дубовые. Выехать бы нам, добрым молодцам, на волю, сесть бы на добра коня, взять бы нам в одну руку плетену вожжу, а в другую руку — шелкову плеть. Бить бы нам добра коня по крутым бедрам, направлять бы добра коня на добры дела, ехать бы нам по дорогам, темным лесам, через быстры реки, по зеленым лугам, по черным грязям, приехать бы нам ко апостольской церкови.

Оживление нарастало. Изба тонула в вечернем сумраке. На стене, в стороне от киота, висела старинная лубочная картинка, изображающая обряд прославления русского богатыря.

Когда гости расселись по санкам, дружка снял шапку и пошел в обход свадебного поезда, читая вслух молитву. И когда он сказал: «Аминь», поезд тронулся.

После венчания Таисия переоделась в другое платье, и, когда снова появилась среди гостей, ее встретили криками «горько!».

— Гости дорогие, спасибо за ваши добрые речи и хозяину дома спасибо! — воскликнул дружка. Он налил стакан красного вина, подошел к жениху и просил выпить вино. Рядом с невестой стояла сваха с тарелкой, посредине тарелки, потрескивая, горела восковая свеча. Жених передал молодой стакан с вином, а дружка пробасил: — За родимого батюшку — где он у нас? — и родиму матушку!