Что такое мышление? Наброски - Андрей Курпатов

160. Русалочка и Свинопас Ганса Андерсена фрустрированы отсутствием ответного желания объектов их любви, которое, по их мнению, не могло не возникнуть. Причем именно это «не могло не» и есть здесь ключевое противоречие.

На уровне состояний (значений) этот отказ прошел бы естественным образом, на уровне одних только абстрактных представлений – тоже. Но то, что эти мои состояния увязаны с представлениями – и не позволяет этому противоречию разрешиться: «Как так?», «Почему?» и то самое, уже известное нам: «С какой стати?!».

Там, где раньше всегда можно было увильнуть, перестроиться, адаптироваться, наконец, просто тешить себя иллюзиями, теперь мы вдруг наталкиваемся на непробиваемую стену реальности – «реальности Другого».

Как говорил Гераклит: «С сердцем бороться тяжело, ибо исполнения чего оно вожделеет, то покупает ценою жизни». Очень образно, но суть конфликта указана верно, причем настолько давно, насколько мы вообще можем проследить существование нашей цивилизации. И понятно, что подобные глупости – «покупать ценою жизни желаемое» – это порождение культурно-исторического пространства, а не биологической эволюции.

161. Не знаю, есть ли другой механизм подобного столкновения с «реальностью Другого». Возможно, что да – серьезное социальное давление, принуждение, унижение, последовательность каких-то фрустраций и разочарований.

В любом случае принципиальным здесь является не какой-то конкретный инициирующий фактор – что именно заставило меня ощутить в себе указанное противоречие, а сама та предуготованность, которая возникает в системе.

По сути, это некий базовый конфликт: нарастающей структурированности моих представлений, с одной стороны, и плотности связи этих представлений с моими фактическими состояниями (значениями), которые организованы и функционируют по каким-то своим правилам – с другой.

Впрочем, каким бы ни был повод, благодаря которому это системное противоречие заявляет о себе, это, как мне представляется, всегда связано с «Другим» – с тотальной неподконтрольностью его желания.

162. Допустим, что мы принимаем это условное разделение психического пространства человека на уровень знаков (наших суждений, сознательных представлений) и уровень значений (тех наших собственных состояний, которые этими знаками означиваются).

Очевидно, что «уровень значений» является в этой системе базовым и определяющим, а потому на «уровне знаков» мы всегда можем ожидать предельный уровень конформности: стремясь к достижению консенсуса с фактическими состояниями (переживаниями, ощущениями, интенциями), они создают «подходящие» объяснения возникающим в системе противоречиям.

И потому, видимо, только «Другой», существующий в нас одновременно на этих двух уровнях, способен проявить конфликт фактических содержаний нашего психического пространства (значения) и их интерпретаций (знаки).

По сути, мы взаимодействуем с «другим человеком» на обоих этих уровнях – и наших состояний, и нашего сознания. Если мы сознательно думаем о нём (о наших с ним отношениях) что-то, оно в принципе должно соответствовать тому, что мы в отношении него ощущаем и чувствуем, то есть тем состояниям, которые в нас в связи с ним – этим «другим» – возникают.

Если же на уровне наших представлений (знаков) у нас возникает одна «картинка» наших отношений с «другим», а на уровне состояний (значений) – какая-то иная, сильно отличающаяся, мы можем оказаться не в состоянии согласовать «ситуации» («картинки») этих двух уровней.

163. Как в таком случае будет ощущаться это противоречие? Это парадоксальная ситуация – понятности и одновременного непонимания. Как будто бы неизвестен какой-то секретный ингредиент, который, если его добавить в систему, всё объяснит.

Но этот ингредиент как раз и не обнаруживается, создавая в наших отношениях с Другим этот странный зазор, эту неопределенность. Причем именно этот «зазор» и превращает другого человека (как интеллектуальный объект нашего внутреннего пространства) в неподконтрольную нам силу, живущую в нас же, но как бы по своим, неизвестным нам правилам.

164. Обычно, если речь идет о стандартных, привычных для нас ситуациях, мы не сталкиваемся с проблемой – как согласовать наши, условно говоря, мысли и чувства. Мы всегда находим какое-то решение, которое устроит нас, наше личностное «я», позволит нам всё происходящее как-то себе объяснить.

Однако когда возникает ситуация, что мы не можем совладать с Другим – например, мы ждем его желания, а оно не возникает – любое наше «объяснение» натыкается на нерешенность этой нашей внутренней проблемы, на реальность нашего желания (желания желания Другого), и таким образом Другой заявит нам о себе как о реальности, которую нельзя отрицать, но нельзя и определить.

165. По существу, то, с чем мы имеем здесь дело, это процесс внутрипсихического формирования интеллектуального объекта нового типа.

Если прежде другие люди имели в моём психическом пространстве тот же статус интеллектуального объекта, как и любой другой, сходный с ним по сложности, то сейчас вдруг у этого интеллектуального объекта, представляющего в нас «Другого», обнаруживается принципиально новое свойство.

Если все прочие объекты, как мы уже сказали, были детерминированы непосредственно нашим собственным психическим содержанием, то есть по большому счету, являясь нашими собственными производными, были в рамках нашего внутреннего психического пространства (плоскости мышления, нарождающегося пространства мышления) нам предельно понятными, то этот новый тип интеллектуального объекта демонстрирует, находясь в нас же самих, высокую степень собственной, неподвластной нам, активности и неопределенности.

§ 4

166. Теперь на феномене «понятности» надо остановиться еще раз. Поскольку все интеллектуальные объекты, с которыми мы имеем дело, произведены нашей психикой внутри нее же самой, они априори являются для нас чем-то понятным.

Дело не в том, что мы понимаем соответствующие этим интеллектуальным объектам эффекты реальности правильно или что мы действительно что-то понимаем так, как это, возможно, следовало бы, если учитывать «мир интеллектуальной функции» («культурно-историческую среду»), в котором мы находимся.

Нет, дело в нашем собственном «чувстве понятности», которое точно так же включает и нормальное понимание непонимания. То есть, например, я могу прекрасно понимать, что не понимаю химию, что, впрочем, не оставляет мне никакого зазора для состояния озадаченности – мол, да я понимаю, что не понимаю химию, и что с того? Не всё же мне понимать!

167. Речь, иными словами, идет не о том, что я понимаю или не понимаю «объективно», а о том, есть ли во мне соответствующая озадаченность, некое специфическое недоумение, или же мне все «понятно», пусть даже «мне понятно, что мне непонятно».

Дело не в некой «истине», дело в том, как я ощущаю этот интеллектуальный объект. Если я ощущаю его как сложный, или скучный, или неинтересный, мне этого вполне достаточно, чтобы не чувствовать никаких внутренних напряжений. Ну не знаю я, как отличить китайские иероглифы от японских, и что с того?

168. Иными словами, нам следует отличать «непонятность» от действительной «озадаченности». «Непонятность» – это, в каком-то смысле, констатация факта, нечто, что финализирует процесс, замыкает круг, закрывает гештальт – я хотел понять, но у меня не получилось, «видимо, не мое» (отрицательный результат, как говорится, тоже результат).

«Озадаченность» – состояние иного рода, и она всегда зиждется на некоем странном противоречии, когда существует своего рода конфликт между разными «понятностями». Это состояние может быть выражено лишь парадоксальным образом: «мне понятно, но мне непонятно», «я вроде бы понимаю, но не понимаю», «вроде бы всё понятно, но почему-то не работает».

То есть, даже если какое-то понимание возникает, народившийся гештальт не схлопывается, сама ситуация, в которой я оказываюсь, словно бы не имеет решения.

169. Состояние возникающей здесь неопределённости, очевидно, некомфортно. Причем, возможно, такого рода состояния возникают в нас регулярно, однако мы используем целый арсенал каких-то уловок для нейтрализации подобной озадаченности.

Соответствующие противоречия могут или просто игнорироваться (отбрасываются как несущественные), или рационализироваться с помощью выведения ситуации в другой контекст, или усложняться с помощью дополнительных интеллектуальных объектов до неразличимости базового парадокса.

170. Впрочем, это не так интересно, куда важнее то, почему вообще такие ситуации – ощущаемого нами противоречия и последующей озадаченности – возникают?