Концерт для баритона с оркестром - Максуд Ибрагимбеков

Не меньше часа, с наслаждением вдыхая напоенный волнующим ароматом влажный воздух, я бродил между рядами кактусов, останавливаясь перед табличками с краткими сведениями об их происхождении и личной биографии, ни разу не уколовшись, гладил то лоснящуюся, то бархатистую поверхность прохладных упругих стеблей, любовался огромными пушистыми цветами.

Я вышел из оранжереи и поблагодарил его.

- Спасибо. Я получил большое удовольствие.

Он ничего не спросил: ни о моих впечатлениях, ни о причинах визита. Не нарушив ни одного из законов сегодняшнего утра, он пожал мне руку, улыбнулся и пригласил приходить и впредь.

Было почти девять, когда я пришел в дом отдыха. Я постучал в дверь номера, но никто мне не ответил. Тогда я спустился на первый этаж и зашел в столовую. Он с женой сидел за вторым столом от входа. Наверное, их удивил мой приход, но виду они не подали. Но что уж совершенно точно, в этих делах я никогда не ошибаюсь - они мне ужасно обрадовались. Все-таки это очень приятно, когда тебе радуются. Никогда к этому не привыкну. Мне и вправду есть не хотелось, но пришлось с ними позавтракать, хотя я и отказывался изо всех сил. Мы говорили о всяких пустяках, а я тем временем собирался с духом. Самое трудное - не знаешь, с чего начать, когда нужно сказать что-то неприятное хорошему человеку. Наконец я выбрал подходящий момент, хотя, наверное, он был никакой не подходящий, - это когда его жена ушла в номер, собирать вещи к отъезду, - и говорю:

- Вы только поймите меня правильно... - и замолчал. У него брови поднялись, он приготовился слушать, но продолжения не дождался.

-- Ну-ну, - сказал он. - Ты не беспокойся, я постараюсь тебя правильно понять. Что-нибудь случилось?

- В том-то и дело, что со вчерашнего дня ничего не случилось. Только мне будет очень неприятно, если вы подумаете, что я какой-то наглый тип или неблагодарный... Вы из-за меня звонили, кого-то просили, я же понимаю...

- Это не имеет никакого значения. - Он сразу меня перебил. - Ты раздумал ехать. Почему?

- Я очень хочу поехать, - сказал я чистейшую правду. - Только не могу. Я много думал и понял, что до сентября я никуда уехать не сумею.

- То есть до конца гастролей? - усмехнулся Николай Федорович. Он посмотрел на меня, и я удивился, как быстро у него изменился взгляд. Только что был добрый и рассеянный, а тут стал твердым и настороженным. - Ребята, что ли, против твоей поездки ?

- Они, наоборот, все рады за меня!

- Чудак!-сказал он и засмеялся. - Я же с Давудом при тебе все выяснил, они на твоем отъезде ни копейки не потеряют.

-Дело не в деньгах, - сказал я. - Дело в том, что они мои старые знакомые, мы вместе работаем... В общем, они май друзья...

Я посмотрел на него и замолчал. Думаю про себя: "Неужели вы не понимаете, что ничего, кроме этого, я вам сказать не могу. Ведь недаром же у вас седая голова и блестящие теплые глаза? Неужели вы сами не поймете, что дело не в деньгах? Не буду же я рассказывать, что если я уеду и гастроли закроются, то все на этом кончится и ребята опять начнут чувствовать себя музыкантами второго сорта. Они не знают, что почувствуют это, а я знаю. Слава богу, опыт в этом смысле у меня богатейший. И еще я знаю, что никогда, если уеду, никогда у меня больше не будет такого настроения, как сегодня утром".

- Только ты напрасно думаешь, - сказал Николай Федорович, - что я в твоих ребятах не разобрался, они действительно хорошие музыканты. И вы правильно делаете, что держитесь друг за друга. - Он улыбнулся непонятно чему. - И еще я хотел тебе сказать, чтобы ты не пил ни водки, ни вина, ни пива. Особенно по утрам. Ты должен очень беречь голос. Это большое богатство. И мне нельзя, категорически нельзя! - Он остановил официантку, попросил принести бутылку шампанского. - Кроме сегодняшнего утра! Мы сейчас с тобой выпьем. За тебя и за твое будущее!

Мы еще долго сидели. В столовой уже ни одного человека, кроме нас, не оставалось, а мы сидели, и уходить не хотелось.

Я вошел в свой номер и сразу же остановился на пороге при виде перекошенной физиономии Адиля. Он сидел за столом, мрачно разглядывая неподвижную и, судя по его сосредоточенному виду, очень ценную точку пространства.

- Что-нибудь случилось, неврастеник? - спросил я, вложив в свой голос предельное количество ласки и дружеской теплоты.

Взгляд его задержался на мне лишь на одно мгновение, но и этого мига оказалось достаточным, чтобы насекомое почувствовало, что его разглядывают. Насекомому это не понравилось. Я прошел мимо него в спальню и начал раздеваться, одновременно с этим пытаясь доискаться причин плохого настроения друга и соратника.

- Может быть, украли саксофон? - громко спросил я у себя и сразу же ответил: - Да нет, вот он, развалился на моей выутюженной сорочке... Наверное, невоспитанный Сеймур попросил кое-кого при посторонних дамах сбегать за сигаретами. - Этого он не вынесет, или я не знаю Адиля. Так и оказалось.

- Где ты шатаешься, черт тебя побери?! -сказал он, входя в спальню. - Он уже улегся! Всю жизнь ты был эгоистом!

Я не успел узнать у Адиля, почему я эгоист, - пришли Давуд Балаевич и Сеймур. Давуд Балаевич, в отличие от своего ехидно улыбающегося спутника, был чем-то чрезвычайно взволнован.

- Лежи, лежи, - приветливо сказал Сеймур, хотя я и не собирался вставать. - Мы на минутку, поглядеть на тебя! Уходим, извини за беспокойство! - Он замолчал, но яд продолжал капать с его языка и к концу их визита образовал на паркете небольшую лужицу.

Давуд Балаевич обращался ко мне на "вы" и разговаривал изысканно вежливо. О" сказал, что всегда испытывал большое уважение к правам взрослого человека и никогда на них не посягал, но в коллективе должны существовать элементарные правила дисциплины и этики, да, да, этики, и пренебрегать ими никому не позволено. Если человек уходит куда-то на всю ночь, это его дело, но предупредить об этом он обязан.

- Никуда я на всю ночь не уходил! - давать объяснения из постели оказалось делом непривычным и трудным, но я, по-моему, с этим справился вполне сносно. Вот этот человек,- сказал я, пальцем показав на Адиля, - ввел вас в заблуждение. Я проснулся рано и вышел погулять. Все переглянулись и с осуждением посмотрели на потупившегося Адиля.

- И даже дежурная тебя не заметила? - с некоторым сомнением спросил Сеймур.

- Она спала... так же, как и Адиль.

- Странно, - сказал Давуд Балаевич, - все спали, кроме тебя. - Я заметил, что он снова перешел на "ты", и понял, что прощен.

- Давуд Балаевич весь город обегал, - сказал после их ухода Адиль, - жутко переволновался.

Спать мне расхотелось, я 'встал и пошел за ним в гостиную.

- А теперь объясни, почему я эгоист?

- А кто ты? - он ухитрился произнести эти слова без интонации вопроса, и я почувствовал к нему уважение. - За целую неделю не соберешься дать телеграмму родной сестре.

Последняя фраза представляла собой не что иное, как запрещенный демагогический прием, и на нее можно было бы не обращать внимания, но я с присущим мне великодушием ответил, что давать телеграмму из Ялты никакого смысла не было, я это понял, как только разглядел на конверте почтовый штемпель. Сестра Лена приехала в Тбилиси на неделю, и вернулась в Иркутск за день или два до того, как мы прочли дядино письмо. Может быть, сказанное не соответствовало действительности, но звучало очень убедительно.

- Ладно, - безразличным тоном сказал Адиль. - В конце концов, это твое личное дело. Пойду. С утра ничего еще не ел.

После его ухода я почувствовал, что радостное возбуждение утра покинуло меня окончательно. Мне стало неуютно, и я подумал, что давно уже не испытывал гнусного состояния одиночества. Я пошел в ресторан, но Адиля там не оказалось, и сразу же вернулся. Некоторое время просидел в бездействии перед раскрытым роялем, потом вышел на балкон. Праздничный пестрый поток струился по набережной, глядя на него, мне вдруг показалось, что все люди, составляющие его, каждый человек в отдельности, хорошо знакомы между собой и сейчас все одно временно участвуют в общем веселом разговоре. Все, кроме меня.

Когда пришел Адиль, я сидел за столом и в очередной раз пытался написать письмо. Он молча подобрал с пола разодранные в клочья листы и отнес их в корзину. Вернулся и сел напротив.

- Дорогой дядя... - сказал Адиль.- Нет, так не годится, нехорошо...

Я подумал, что он шутит, но, посмотрев на него, сразу же понял, что это не так, хоть он и улыбался, глаза его смотрели на меня внимательно и серьезно.

- Пиши! - сказал он. - "Дорогие дядя и тетя! Я очень вас люблю и поэтому часто вспоминаю и думаю о вас". Написал? "Мне неприятно, что мы до сих пор живем в разных городах и из-за этого видимся очень редко. Это неправильно. Близкие люди должны жить вместе. А ближе вас у меня никого нет. Мне кажется, что наступило время вернуться в Баку в нашу прежнюю квартиру..."

Я писал под его диктовку, и все предложения, которые получались, казались мне примитивными и неуклюжими. Он кончил диктовать и замолчал. Я перечел написанное. Странное дело, мне не захотелось его разорвать, даже в голову не пришло. Он молча наблюдал за тем, как я подошел к письменному столу и вынул из ящика конверт.