Концерт для баритона с оркестром - Максуд Ибрагимбеков

Мы поселились в гостинице "Ореанда" на самом берегу моря. Валера раздал нам ключи, и тут выяснилось, что в отдельных номерах будут жить три человека: товарищ Тагиев, Сеймур и я. А всех остальных селят по двое. Я подошел к Валере, тихо, так чтобы Адиль не слышал, попросил, чтобы нас поселили вместе Адика и меня. Валера приветливо улыбнулся и сказал, что тут и устраивать нечего, все и так в полном порядке, на двух человек в моем номере места хватит с избытком.

Товарищ Тагиев объявил, что на размещение и обед нам дается, он глянул на часы, пятьдесят минут, после чего все должны собраться в его номере. Со дня первой встречи с товарищем Тагиевым я начал довольно-таки быстро привыкать к приятным неожиданностям, и, все-таки войдя в номер, мы в очередной раз с удовольствием испытали эту ощущение. Из всех окон обеих комнат виднелось безбрежное море с налипшими там-сям на его темно-синюю поверхность белыми треугольничками парусных яхт. На минуту показалось, что не существует ни набережной перед гостиницей, ни парапета над морем и что прохладная вода с веселым плеском ударяется под окнами о стены здания.

Из-за этого шикарного вида-открытки я не сразу заметил, что в углу просторной, обставленной добротной мягкой мебелью гостиной стоит рояль. И не какой-нибудь используемый в декоративных целях лакированный ящик с дребезжащим и стонущим содержимым, а весьма приличный по звучанию старый "Циммерман". В этом я убедился немедленно, взяв несколько аккордов и не без лихости проиграв два-три пассажа. Я сидел и что-то наигрывал, а мысли мои тем временем, легко расставшись с роялем, занялись тем непривычным, что с самого утра ощущалось в поведении Адиля. Судя по шуму воды, доносившемуся из-за приоткрытой двери ванной, он принимал душ. При этом не напевая, не насвистывая и ни разу не заговорив со мной. Это раз! Десять минут назад он раскладывал в спальне вещи. Молча. В самолете почти сразу же я заснул, но теперь вспомнил, что и в аэропорту, и. в период моего кратковременного бодрствования вид у него был довольно-таки угрюмый.

Это два и три!

Глядя на ровную поверхность зеленого дерна с проросшими сквозь него ромашками и одуванчиками, самому наблюдательному человеку не пришло бы в голову, что могила находится именно в этом уголке большого фруктового сада. Не догадался бы и я, если бы не хозяин сада, начавший устанавливать на моих глазах скромное надгробье с надписью - перечнем основных замечательных качеств экстерьера и нрава погребенной здесь собачки. Пообедать мы не успели, потому что, когда я окончил допрос, результаты которого не принесли мне никакой радости, наступило время идти к товарищу Тагиеву.

- Наплюй, - посоветовал я. - Если хочешь знать мое мнение, она тебя не стоит. Да, да, да! - заорал я, заметив, что Адик хочет возразить. - Со стороны виднее. Наплюй и забудь! - Я произносил классическую формулу утешения с убежденностью в голосе и во взоре, но без малейшей веры в душе в ее целебные свойства.

- Она мне сказала, что ей нравился и нравится только один человек. Это ты! - сообщил мне Адиль.

- Видишь! Теперь ты убедился, что она за человек? Нарочно придумала, чтобы вызвать у тебя ревность.

- Очень ей нужна моя ревность! - вяло усмехнулся Адик. - Это "правда. Она мне и о ночном телефонном разговоре рассказала. - Он с упреком посмотрел на меня, и мне совсем уж стало его жалко. - Почему ты от меня скрыл? Если бы я знал, что она звонила, может быть, мне не пришлось бы с ней вчера разговаривать.

- Пошли, - сказал я, вытянул его за руку из кресла и повел к двери. - Я все равно скажу, хочешь - обижайся ни меня... Она дрянь. Тупая бессердечная дрянь. И вкус у нее паршивый, если она о таком человеке, как ты, не разобралась толком. - Только человек, близко знающий Адика, а таких людей, считая вместе со мной его родителей, было трое, мог представить себе; его теперешнее состояние, и во что оно может вылиться. До этого "кадра в желтом" ему давно никто не нравился. В последний раз, с ним это произошло два года назад на целине. В то лето мы только-только отслужили в армии и с нашего согласия нас, нескольких полковых музыкантов, перед отправкой домой откомандировали из Орска в совхоз "Северный", что в Домбаровке Актюбинском области. Мы дали там несколько концертов, выступали мы уже в штатском, и Адик заменил армейский кларнет на саксофон, репертуар у нас был довольно-таки ограниченный - "Бухенвальдский набат", "Хотят ли русские войны" и еще пять-шесть песен... Через неделю нас послали в соседний совхоз, где мы должны были дать последние два-три концерта для студентов и механизаторов. Мы приехали туда вечерам на. грузовике, новеньком ГАЗ-23 с двумя бензобаками и с мотором усиленной мощности. Вел эту замечательную машину Жора, бывший моряк Балтийского флота, наш друг, покровитель и шофер.

Вполне возможно, что и через много-много лет я останусь при убеждении, что эти две теплые августовские недели до приезда в Баку были одними из самых приятных и беззаботных в моей жизни... Адиль? Так вот, как раз на территории этого совхоза, куда мы приехали в тот вечер, рядом с зернохранилищем, на танцплощадке, освещаемой фарами трех комбайнов и двух тракторов, Адику впервые за долгое время понравилась девушка. Я сразу это понял, как только увидел их вместе после концерта.

В ожидании следующего танца Адиль вел беседу со своей дамой, миловидной и стройной, студенткой ленинградского медицинского, института. Причем в отличие от многих будущих врачей всех специальностей она была почти на два сантиметра ниже своего собеседника, что неизмеримо усиливало воздействие ее обаяния и женственности.

В полной мере наслаждаясь жизнью, Адик станцевал еще один танец. В перерыве его отозвали в сторону. Внешне это сильно походило на сцену во дворе большого дома, во время которой серый в яблоках дог, занимающийся с самого щенячьего возраста до нынешнего периода возмужания и расцвета боксом, штангой и дзю-до, уговаривал кота по кличке Рыбка, впервые выпущенного во двор по случаю генеральной уборки, сходить потолковать за угол.

- Иди-ка сюда, саксофон, - повторил собеседник и завлекательно поманил пальцем.

- Не ходите, - она ухватила Адиля за рукав. - Это жуткий хулиган. Все время пристает, гадости говорит. Не ходите! Его здесь все боятся.

- Я не саксофон, - терпеливым тоном попытался во второй раз рассеять это нелепое заблуждение Адик.

- Верно, - неожиданно согласился собеседник. - Какой из тебя саксофон? Шмакодявка, вот ты кто! Карлик! Угадал?

Доля справедливости в словах местного хулигана, пристающего к приезжим девушкам с неприличными предложениями, была - Адик и на самом деле весит ненамного больше взрослой кошки, но это обстоятельство, как незамедлительно довелось убедиться на практике его собеседнику, никаких существенных преимуществ не дает.

...Мы с Жорой подоспели тогда, когда Адик в ритме шатуна паровоза бился головой о ненавистное лицо, используя в качестве парового котла, передаточных механизмов и вспомогательных рычагов все части своего тела, и главным образом руки, мертвой хваткой вцепившиеся в борта вражеского пиджака. Когда вышеупомянутые оба борта и вместе с ними Адика удалось оторвать от пиджака и отнести за пределы ристалища - танцплощадки, выяснилось, что противник оказался мужественным человеком. Оказав себе первую медицинскую помощь в виде платка, прижатого к носу, он сделал заявление, суть которого сводилась к обещанию в ближайшее время совершить по отношению к Адику одно из тягчайших уголовных преступлений. Оратор был вынужден прервать выступление из-за помехи в виде Адика, за которым гналась толпа миротворцев. В свете фар можно было разглядеть, что в правой руке он держит полуметровую железку вызывающе антисанитарного вида. Позже я узнал, что это была чрезвычайно дефицитная деталь, отложенная для ремонта самоходного комбайна.

Зрители все до одного замерли - бегун с факелом, поднятым над головой, подбегал к чаше в центре стадиона, еще одно мгновение, и заполыхал бы олимпийский огонь, но быстрее, чем успел иссякнуть этот самый последний миг, чаша хрюкнула и сорвалась с места.

Всю ночь до рассвета мы с Жорой рыскали на машине по степи, прежде чем нам удалось найти Адиля. Первое, что он нам сказал: "Уедем отсюда сейчас же". И мы уехали. В то утро - в совхоз "Северный", а через несколько дней - в Баку. С ленинградкой он не попрощался - сказал, что ему стыдно...

Я порадовался про себя своей предусмотрительности, благодаря которой мы с Адиком жили в одном номере, и решил с этой минуты не оставлять его в одиночестве. Номер, занимаемый товарищем Тагиевым, был очень похож на мой, если не считать отсутствия двух деталей - рояля и шикарного вида, - окна ;комнаты, в которой мы собрались, выходили на обычную городскую улицу.

Валера включил радио, и я услышал свой голос. Передача началась с "Цветов добра". Потом вкрадчивый женский голос начал рассказывать о нашем оркестре. Я плохо понимал, о чем говорит диктор, потому что немного растерялся от неожиданности. Я в первый раз услышал себя по радио. Я даже не сразу сообразил, что передается запись, которую сделали в Баку перед самым отъездом. Передача продолжалась минут пятнадцать. Товарищ Тагиев слушал с недовольным видом и по окончании сказал, что запись сделана не очень качественно, плохо прослушиваются солирующие инструменты.