Самый длинный месяц - Олег Игнатьев

Чувствовал себя Климов хуже некуда. Зря поверил россказням безумной женщины, вторгся в чужую квартиру… Теперь, чего доброго, придется отвечать за свои действия перед прокурором.

— Ну?

Шевкопляс выкликнула мужа:

— Вов, иди сюда!

Легостаева перестала всхлипывать и быстро отерла ладонями щеки.

— Поверьте, это он.

И столько нестерпимой, жгучей муки было в ее голосе, что Климов утвердительно кивнул. Он уже вспотел в своем плаще и, не спрашивая разрешения, стащил его с себя.

— А!.. Делайте, что хотите, — передернула плечами Шевкопляс, и кот, мяукнув, спрыгнул на пол. Климов думал, что она уйдет из «залы», но она, вместо того, чтобы уйти, взяла с чайного столика пачку сигарет «Пэлл Мэлл» и закурила.

— Слышишь, Вова?

Тот заглянул: что надо?

Она кивнула в сторону Климова.

— Ему видней.

— Подойдите, пожалуйста.

Когда он приблизился, Климов встряхнул перекинутый через руку плащ и предостерег хозяина дома от дачи ложных показаний.

— Это в связи с чем? — нерешительно поинтересовался Шевкопляс и оглянулся на жену. Эта его постоянная оглядка на нее была непонятна. Мужчина он в конце концов?

— А в связи с тем, — подпуская в голос галантной учтивости, пояснил Климов, — что я веду расследование одного весьма запутанного дела и в последний раз спрашиваю: признаете вы себя Легостаевым Игорем Валентиновичем, как на этом настаивает ваша мать, или же отказываетесь от своего имени? И попрошу смотреть в глаза! Ну, живо!

Шевкопляс отшатнулся от него и снова глянул на жену.

— Простите…

— Вы отрекаетесь от матери?

— Это вымогательство какое-то! — сломала в пальцах сигарету Шевкопляс, и ее муж невидяще уперся взглядом в стену.

— Я ее не знаю.

— Посмотрите ей в глаза.

— Пожалуйста, — внезапно треснувшим голосом ответил он, и Климов уловил перемену в его тоне.

— Вы не Легостаев?

— Нет, — сомнамбулически бесстрастно отозвался Шевкопляс.

— Сынок…

Елена Константиновна качнулась, зарыдала вновь. На нее страшно было смотреть. Не глаза, а мертвая пустыня. Жуткая, чудовищная обида зажимала ее сердце, и она широко раскрывала рот. Она хватала воздух, не в силах ничего сказать, и слезы быстро и отчаянно бежали по щекам, по скулам, затекали в углы рта и скатывались вниз по подбородку. Климову нелегко было сознавать свое бессилие перед тяжелым горем, страшным заблуждением отчаявшейся матери.

Это был не ее сын.

Привыкший подчинять свои действия профессиональной логике, он присел к столу, чтобы составить протокол. Чувствовал он себя паршиво. Так, наверное, чувствует себя рыбак в дырявой лодке далеко от суши: заплыть заплыл, а как спастись, не знает.

— Распишитесь. Вот здесь и вот здесь.

Для большей наглядности он отчеркнул ногтем нужные места. И этот его жест успокоительно подействовал на Легостаеву. Недоверие и гнев, смешавшись, исказили напряженные черты ее лица,

— Спасибо, сын.

Тот сделал вид, что не расслышал.

С трудом поднявшись из кресла, Елена Константиновна смахнула с лица слезы и, глядя прямо перед собой, тихо сказала, что чудо жизни в том, что и от немилых рождаются безумно любимые дети.

Так переживают уже пережитое, точно смотрят на себя со стороны. Уныние, подавленность и безысходность прозвучали в ее голосе.

Климов надел плащ.

— Пойдемте.

Он хотел взять ее под локоть, но она отвела руку.

— Ни к чему,

Затем, все так же глядя прямо перед собой, по-матерински нежно, с ласковой задумчивостью пожелала сыну счастья. По его глазам было видно, что он мучительно решает, как ему быть. Промолчать или что-то ответить.

Вывела его из оцепенения жена:

— Ступай, картошка пригорит.

Легостаева шатнулась, и в комнате звеняще прозвучал ее наполненный страданьем голос:

— Все равно я докажу, что это ты!

Произнесено это было с такой суровой обреченностью, что вслед за этим с ее уст должны были сорваться если не проклятия, то что-то сумасшедше-злое, но горловая спазма не дала ей досказать. Отчаяние и боль опять шатнули ее в сторону, и, чтобы не упасть, она уперлась рукой в стену.

Обрести и утратить надежду — это ужасно!

Глава 15

Однажды, будучи в командировке в Тарту, Климов из любопытства зашел в костел. В православных храмах он бывал, а вот католическую церковь видел впервые. Хорошо, что не было богослужения, иначе он ни за что бы не отважился смущать своим праздным визитом прихожан. Кто страждет в суете мирской услышать глас Господень, тот очень нетерпим к людскому любознайству. Раньше ему казалось, что по сравнению с пышным благолепием русских соборов католический храм должен выглядеть инквизиторски-зловеще, мрачно-устрашающе, но в тот солнечный июньский день костел представлял собой своеобразную школу верующих, с очень высокими, бедно убранными стенами и плесневелым сквозняком, гуляющим в проходе. Скамьи для прихожан узкие, жесткие, выкрашены в черный цвет. Кафельные полы истерты сотнями подошв. Стоя в пустоте костела, он запрокинул голову, чтобы рассмотреть свод потолка, но в это время из боковой ниши к амвону неслышно прошел служитель. Он был в черной длинной сутане и, набожно сложив ладони, остановился перед деревянным распятием Христа, даже не глянув на одинокую фигуру Климова. Неприятно-стыдливое чувство подглядывания заставило тотчас повернуться и поспешить на волю, под языческий шелест берез и яркий летний свет небесной высоты…

Вот с таким же чувством покидал он дом супругов Шевкопляс. Только вместо солнечного полдня на улице его встречал вечерний мрак.

Андрей явно затомился в машине и, увидев Климова, включил подфарники. Помогая открыть дверцу, у которой заедал замок, сочувственно спросил: Не он?

Климов буркнул «нет» и дал возможность Легостаевой сесть позади Гульнова. Она все еще не могла прийти в себя от потрясения.

Высадив Елену Константиновну возле ее дома, Климов поплотнее закрыл дверцу «Жигулей».

Муж да жена — одна сатана.

— Вы о Шевкоплясах? — спросил Андрей, трогаясь с места.

— А то о ком же? — вопросом на вопрос ответил Климов и сказал, что эта парочка чего-то не того, не договаривает. По крайней мере, жена вертела мужем, как хотела. Он вспомнил, как тот беспрекословно подчинялся ее воле, вспомнил постоянную его оглядку и подумал, что за этим самым мужем надо присмотреть. Лучшее орудие женщины — беспомощный мужчина.

Глава 16

Через два дня, поочередно вызывая к себе на допрос всех, кто так или иначе попал в круг подозрений, Климов установил, что в день ограбления квартиры Озадовского лифтер Семен Петрович на работу не выходил, был на больничном, но в лифтерской, как донесла одна старушка, кто-то «шебутил». Голос был «мужчинский», вроде как «Витьки — могильщика». «А может, я и проглупилась, — туг же пошла на попятную старушка. — Не возьму грех на душу». Но Климов и этой информации был рад. В нем уже возникло и теперь жило своей особой жизнью предчувствие открытия, а какое оно будет, время покажет. Рано или поздно он развяжет тайный узел, докопается до сути. Как говорят спортсмены, главное, не сорваться со старта до выстрела. Это что касается квартиры, а вот семейка Шевкопляс вызывала двойственное чувство. С одной стороны, обыкновенная бездетная пара с мещанским стремлением к благополучию, а с другой… в тайне их взаимоотношений сам черт ногу сломит. Андрей указал на одну несообразность: муж работает барменом в гостинице для иностранцев, а жена — вот странно, правда? — санитаркой в психбольнице. Возникает вопрос: что ее там держит? С такими данными, как у нее, а женщина она внешне эффектная, она свободно могла стать официанткой или горничной в той же гостинице, где трудится ее супруг. Для семейных пар такого склада это очень характерно: быть в одной системе и иметь возможность контролировать не только поведение друг друга, но, главное, чаевые. Ну и, разумеется, валюта.

Озадаченный подсказкой Андрея, Климов посоветовал ему заняться Валентиной Шевкопляс вплотную. Узнать, в чем заключается ее работа санитарки, и, конечно же, прощупать связи: деловые, родственные и так далее. Затем он разыскал Червонца и расспросил о Шевкоплясе: кто он, что он и откуда? Заодно спросил, нет ли у того на теле особых примет? Родинок, шрамов, рубцов.