Одинокий колдун - Юрий Ищенко

— Спасибо, но не хочется, — ответил Егор, вежливо приостановившись на секунду.

— Думаешь, старая для тебя? Мне всего тридцать. Хочешь, даже денег с тебя не возьму. Ну подойди, не укушу.

Егор нехотя развернулся и сделал несколько шагов по направлению к ней, снял на ходу очки, чтобы разглядеть-таки ее лицо. Из-под шали на него пристально смотрели голодные злые глаза.

— Ну, чего вы хотели? — осведомился Егор.

— Ты, сволочь, иди себе дальше! — женщина почему-то сникла и утратила к нему интерес.

Она щелчком пальцев отбросила окурок. Желтый огонек «беломорины» перелетел через парапет, ударился о лед в реке и погас. Егор засмотрелся на полет сигареты. А тетка вдруг вскочила с цепи, неправдоподобно резко и яростно (видимо, она действительно выглядела старше своих лет) замахнулась и попыталась ударить его кулаком в черной перчатке по лицу. Он резво отскочил.

— Сдурела, тетка! — крикнул, переживая испуг.

— Уходи. Пошел вон! Ненавижу! — протяжно закричала она, приближаясь и готовясь к новой атаке.

Егор торопливо, оглядываясь, пошел прочь. Спустился по ступенькам к реке, перешел на лед, чтобы по нему наискосок через Неву дойти до крепостного острова.

Лед слегка светился, отражая тусклый серый свет неба. Он был очень неровный, шершавый, с буграми вмерзших осенью торосов и изломами, оставленными оттепелями. Егор несколько раз оглядывался, чтобы проверить тетку над парапетом — та стояла неподвижно, развернувшись лицом в его направлении, словно карауля с тыла. Он подумал, что эта баба еще та штучка, надо убираться подальше и побыстрее от нее.

Близилось утро: в просветах облаков выцветала черная мгла, гасли звезды помельче, на реке вдруг стал сгущаться туман. Очертания острова с черными кирпичными бастионами и белыми полосками снега и льда на пляжах постепенно растворялись в молочной жиже, стелющейся над рекой. Лишь надежная, приметная игла собора оставалась отчетливой в предутреннем небе. Но сколько он ни убыстрял шаги, остров не появлялся перед ним, даже не приближался, как бы отплывая куда-то в сторону одновременно с шагами Егора. В воздухе запахло тухлой рыбой (задохлась подо льдом?), водорослями и болотной тиной.

Он неожиданно вышел к краю ледяного покрова на Неве, куда-то к Дворцовому мосту, где широкой излучиной выступила черная, лениво перекатывающаяся вода с поднимающимся паром. Егор решил обрадоваться новому ориентиру, резко свернул вправо, решив, что сразу на Васильевский остров теперь попадет. Но какой-то теплый изворотливый ветер дохнул ему в лицо новыми густыми клубами водяного дыма; исчезла махина моста, на два шага со всех сторон подступила однообразная каша серого тумана. Исчезло светлеющее небо, исчезли огни фонарей на берегах, только гулко, усиленно доносил все звуки туман: гудели и стучали моторами редкие машины, гулко трещал и скрипел лед, сдерживая тугую воду, где-то совсем близко визгливо горланили и били крыльями чайки.

Он пару раз чуть было не провалился в проруби, оставленные на льду рыбаками, а может быть, это уже истончился и рушился лед.

Егор совсем потерял голову. Протирал часто очки, а все равно стекла сразу же запотевали. Запершило в горле от сырого ватного воздуха, он прокашлялся, но и это не помогло. Он вдруг на миг рассмотрел, как что-то массивное, что-то живое и шумное вынырнуло у края льда, совсем рядом, завозилось там и вроде даже махнуло ему рукой (или чем-то другим, не разобрать было). Он побежал в эту сторону — и остановился, когда буквально в двух метрах от него из воды снова вынырнул, шумно сопя и плюясь, человек. Но это был не ночной «морж», не алкаш и даже не самоубийца. Его собственный отец-утопленник махал ему приветственно рукой, с наслаждением и самодовольством резвясь в ледяной дымящейся воде.

— Егорушка, сынуля, где же тебя столько лет носило? Я везде тебя искал! Наконец-то свиделись! — радостно закричал отец, приподнимая над водой бесформенную голову и иногда пуская пузыри.

Крик его был настолько громок и резок, что Егор в смущении огляделся, надеясь, что их никто не видит и не слышит на мосту или на берегах Невы.

Волны бились о лед и притапливали, подминали под лед отца, накрывая его с бульканьем черно-зелеными массами своих тел. Но Егор все равно разглядел, насколько безобразен отец: вздутое багровое лицо с гнилыми дырками вместо глазниц, на вспухших кистях не хватало пальцев, остатки волос на черепе сплелись с водорослями и сором. К утопленнику со всех сторон радостно слетались чайки, кружили, плюхались на воду и подбирались, взбивая лапками пену, вплотную. Птицы нагло клевали уворачивающееся тело, стремясь урвать куски сладкой тухлой плоти. Егор не сдержался, подступил на край льда, нагнулся, нелепо размахивая руками, чтобы отогнать равнодушных к его усилиям птиц. «Кыш! Кыш!» — закричал Егор.

— Ага, давай, помоги-ка мне. Помоги выбраться. К кому мне обратиться, сам посуди, как не к сыну родному, кровинушке, — жалобно залопотал отец, цеплялся руками за лед, чтобы выбраться на твердь. Но волны били его об лед, трясли вверх-вниз, бросая по прихоти, как кусок пенопласта.

Егор согнулся над ним, протягивая руку. И тут же заметил подмену — на руке утопленника вместо простенького семейного кольца крепко сидело другое, с огромной печаткой в виде черепа с провалами глазниц. Утопленник ухнул, увидев судорогу в движении парня, с некоторым сожалением поднял руки, погружаясь обратно в реку, и сразу же пропал из виду. Будто кто-то дернул его со страшной силой, возвращая на дно, так что вспучили воду большие водовороты. Все еще метались чайки, бились волны, скрежетал лед и большой его кусок, на котором стоял Егор, отломился, накренился и сбросил с себя человека. Егор рухнул в воду. От холода и внезапности катастрофы обмер, камнем ушел вниз на пару метров, затем испугался и с усилием вскинул, расправил в свинцовой тяжелой воде руки, забил ногами, вынырнул — и пронзительный холод зажал в тиски его грудь, его бедра, все его тело.

Сразу, как лопнувшие струны, забились звонко, обожгли ноги судороги, немилосердно скрутило и дергало. Ни о чем, кроме боли, нельзя было думать, а он снова погружался в нутро реки, в черную густую муть, сворачиваясь там клубком, чтобы оттянуть носки на ступнях, спастись от судороги, — и каждый раз после такого погружения все немыслимей было заставить себя не захлопать ртом в поисках вдоха, ворочаться, бороться, продираться наверх, чтобы пару раз хватануть воздуха, хлипко по-детски взвыть от боли и ужаса...

И уже казалось, ему не надо наверх, а внизу, в темноте и среди хрустального звона (заложило уши) даже теплее и уютнее, даже можно попробовать не дышать или дышать водой. И, может быть, надо подождать, побыть внутри реки подольше...