Одинокий колдун - Юрий Ищенко

И снова после репетиции пили портвейн. Егор впервые настолько выложился, до чертиков устал, так что пришлось сходить в туалет и ополоснуться ледяной водой. Когда вернулся, получил наполненный стакан. К нему подсела Фелиция, сморщив носик, стала следить, как он понемногу цедит запашистый сладкий напиток.

— Слушай, сил нет смотреть. Разве так пьют? — не выдержав, укорила его девушка.

— Да-да. Я просто не умею пить, не привык еще, — повинился Егор.

— Так давай научу, — предложила актриса. — Пора делать из тебя нормального парня. Хотя сегодня, думаю, нам всем стало ясно, насколько ты не прост. Даже таинственен. Откуда ты взялся, такой смешной и странный?

— Я уже говорил, из Новгорода.

— Дивный город, я там бывала. В центре здорово: церкви, кремль. Зато на окраинах полно жутких хибар и грязи. И река засрана.

— Ой, не говори так, — смущенно попросил Егор. — Страшно неприятно, когда девушки ругаются.

Фелиция скорчила маловразумительную рожу.

— А я там, где самая грязь, и жил, — поспешно продолжил рассказ парень. — В двухэтажных хрущевках. Дворником работал, хорошо было.

— Ладно, давай пей вместе со мной. Я тебя лично прошу! — почти с гневом она большим глотком допила свой портвейн и стала ждать.

Егор перестал вертеть в ладонях граненый стакан. Преданно глядя на нее, тоже сделал гигантский глоток. Не успел проглотить, как в стакан опрокинули бутылку, наливая новую дозу. Егор замахал рукой, затряс головой, пытаясь отказаться, поперхнулся и закашлялся. Сопли вперемешку с красным пойлом брызнули из носа и изо рта. Свалились под кресло очки, нагнулся и стал ползать, нащупывая их. Когда поднялся, мокрый и с заляпанными вином очками, девушки рядом уже не было. Пила и веселилась с более веселыми собеседниками, отряхивая кофту от его портвейна. А к нему пробирался пьяный Гамлет, показывая новую непочатую бутылку:

— Давай на брудершафт, Призрак. Такую махину сегодня сдвинули, так здорово. Причем, с твоей подачи. И кличь меня запросто Гришей, пора бы...

Егор вздохнул, подставил стакан. И выпил налитое в три судорожных глотка. Что-то рассказывал Гриша, а совсем рядом Света-Офелия скинула сценический наряд, оставшись в лифчике и колготах (в туалетах или в фойе было гораздо холоднее, а ключей от кабинетов администрация актерам не доверила). Сквозь колготы на выпуклой попе просвечивались крохотные кружевные трусики. Егор густо покраснел и отвернулся — все еще не мог привыкнуть к естеству театральной жизни... Сам он переодевался за пыльным черным занавесом.

У Егора имелись свои личные ключи от квартиры Гаврилы Степановича, и оказанным доверием он очень гордился. Никого не беспокоил, возвращаясь заполночь с репетиций, шел на цыпочках в свою комнату, хлебал холодный чай из чайника, зажевывал краюхой пшеничного хлеба с куском колбасы или с конфетой (вообще-то он был сластеной). Вернувшись в этот раз, посидел, поглядел в конспекты лекций и в учебники. Учеба потихоньку уходила на задний план, оттираемая театром — все остальные члены труппы, например, учились очень плохо, и это же светило и ему на следующей сессии. Понял, что снова не сможет спать. Игра, выпивка, разговоры, картинка полуобнажившейся Светы — все это будоражило его. Встал у окна, вдыхая морозный воздух сквозь открытую форточку.

На проспекте не гудели машины, исчезли люди с тротуаров, словом, убрали все, что раздражало и пугало его, и он мог смотреть в окно, любоваться темнотой, домами, тишиной, темно-серым небом, чьи тучи колыхал и разгонял резкий ветер. Совсем не было чувства опасности, и по первому же позыву он ушел из квартиры, гулять.

Было очень холодно, от пара изо рта запотевали стекла очков. Сухой черный асфальт подернулся тонким бесцветным льдом. У Егора то и дело разъезжались ноги, и иногда приходилось бухаться на бок. Понадежней запахнулся в старый кожаный плащ, подаренный отчимом (раскопали в кладовке среди залежей старья). Плащ сильно вонял нафталином, кожа на плечах растрескалась, обнажив серый матерчатый подклад. Кстати, и тяжелые ботинки с прибитыми железяками на носках и каблуках были добыты из той же кладовки. Егор слегка жалел, что некому увидеть его роскошный наряд, и в одиночестве вышагивал по проспекту, громко цокая подошвами по тротуару.

Ночью ему становилось радостно. Он даже снял очки на минуту, напряг зрачки и сделал маленький фокус (со стороны это выглядело так, будто бы зрачки сузились в щелки, как у кошек на солнце, а потом снова распахнулись, отливая особенным блеском) — теперь он видел в темноте как днем: улица обнажила всю себя, любую черточку и любую жизнь, движения и намерения. Черное небо, в котором отмокали серые замоченные простыни, вспыхивали и гасли мелкие бисеринки звезд, — это небо было привычным и подбадривало. Он мог подолгу с наслаждением смотреть в небо. А потом стоять и смотреть на улицы, арки, подворотни; изучать трещины, пятна и лепку на суровых отсыревших особняках Литейного проспекта. Редкие парочки все же оглашали пустое мерзлое пространство воркующим шепотком и всхлипами смеха. Заиндевелые милиционеры косились на одинокого, куда-то неспешно бредущего Егора. Он испугался и опять нацепил очки — в темноте его глаза иногда светились отраженным блеском, как у тех же кошек. Он шел к Неве.

Там, у противоположного берега, стояла «Аврора». Ее освещали сразу три мощных прожектора. Серое, невзрачное издалека суденышко было приковано ко дну и к чугунным сваям на берегу черными, провисшими цепями, будто замер в кандалах каторжанин. Егор очень жалел корабли, насильственно удерживаемые на приколе. Дальше виднелся Финляндский вокзал. Егор пошел по набережной в сторону острова с Петропавловской крепостью.

Пожилая женщина в изношенном драповом пальто и серой пуховой шали курила, присев на покачивающиеся цепи между столбиков. Дым и пар плотно окутывали ее голову, так что Егор не мог разглядеть лица, хотя ночью он становился очень любопытным до людских лиц.

— Эй, парень, — окликнула женщина, когда он уже прошел мимо нее. — Пошли со мной, не пожалеешь. А не пойдешь, лучшую ночь в жизни упустишь.

— Спасибо, но не хочется, — ответил Егор, вежливо приостановившись на секунду.

— Думаешь, старая для тебя? Мне всего тридцать. Хочешь, даже денег с тебя не возьму. Ну подойди, не укушу.

Егор нехотя развернулся и сделал несколько шагов по направлению к ней, снял на ходу очки, чтобы разглядеть-таки ее лицо. Из-под шали на него пристально смотрели голодные злые глаза.

— Ну, чего вы хотели? — осведомился Егор.

— Ты, сволочь, иди себе дальше! — женщина почему-то сникла и утратила к нему интерес.