Дети Древних - Татьяна Мудрая

Он крикнул куда-то в сторону стволов:

— Дольфи! Вернер! Вернер Раубаль, с вами говорит Верхний!

Из щели между змеестволами вынырнул человек. Не такой длинный, как рабочие в товарно-машинном зале, но куда более тощий, волосы редкие, от природы тёмные, однако с проседью.

— Дольфи, твой сын здесь?

— Снова в госпитале, простите, Верхний.

— Ничего, так даже проще. Вот, проводи фройляйн по залам, открытым для посещений, и будь с ней почтителен. Это моя невеста Мари, Мария.

И убежал.

— Радиофон, особенно если он выходит за пределы плюс-минусовой нормы, не чета радиотелефону, — человек усмехнулся в редкие, еле заметные усики. — Строго говоря, это вообще разные феномены. Вам мой акцент не мешает, фройляйн? Вы не полагаете, что на свете должен существовать один-единственный?

Мари недоумённо кивнула.

— Да-да или да-нет? Видите ли, я был знаком и с болгарскими геноссе, у которых всё наоборот, чем у русских. Даже свежий хлеб именуют черствым. Стандартный допуск новичка подразумевает ещё один зал, самый роскошный: злаковые и медоносы, прочее факультативно. Но нам, очень надеюсь, не туда. Зеркала признали вас за свою и открылись — это до чрезвычайности много нам значит.

— Я поняла про зеркала. И ещё про утечку радиации. Но про вас самих…Кто вы такой, Дольфи?

— Садовник из Нижних, не более того. Буду вам весьма благодарен, если вы станете именовать меня Адольф. И, покорно прошу вас — не бойтесь. Для страха у нас нет времени: Вернер вовсе не в госпитале, это он отвлекает на себя вашего мужчину. И как долго ему это удастся — вопрос времени. Здешнего времени.

Он крепко взял Марину за руку и повёл сквозь деревья.

— Ваш друг теперь рядом с паковочным помещением, так что не стоит попадаться ему на глаза. Мы перейдём сразу в Зеркальный Зал, хорошо?

Среди мерцания и терпких запахов, которые начали-таки доходить до Мари, Адольф сразу отыскал нужный.

— Стекло своё покажите. Лицом к лицу. Нет, в самом деле: там ваши черты отпечатаны, лучше всякого считывания по сетчатке.

Она вытянула морской подарок из прятки, взяла за ручку, наставила на переливающееся полотно.

Дверь не отодвинулась — просто растворилась в радуге.

Купол из светлого камня с сиреневыми бликами и прожилками сотней крыльев взлетал ввысь. Берег из белого кристаллического песка круто обрывался книзу. И перед людьми предстало озеро.

Тёмное, с такой гладкой поверхностью, что она казалась искусственным льдом, как в Зале Статуй. Но была настоящей. Истинная поверхность истинного озера, от которой веяло тонким холодом. Что-то вроде тумана или изморози, отчего разглядеть то, что внизу, было трудно.

— Верхние сюда боятся приходить ещё сильнее, чем к Обликам. А новичков и вообще не водят. Потому — сказано: что немцу здорово, то поморяну смерть, — странно хихикнул старик — в голубоватом свете из пластин, укрепленных под низким потолком, его возраст стал более чем очевиден.

— Теперь, девочка моя, придётся цвай минут подождать. А пока вот что: мы настоятельно просим у вас не только личной храбрости, но доверия, которого, по правде, не заслуживаем. Рискуем мы порядочно, а уламывать вас некогда. Здесь можно находиться долго, но всё ж не до бесконечности.

Мари кивнула ещё раз, соглашаясь.

— Эта купель сообщается с огромным озером Восток, как малый сосуд с большим. Но не только физически. Открыли и её, и многие залы верхнего яруса нацисты. Ну да, те самые. В тридцать восьмом. Обрадовались раю земному, обустроили помещение и в конце концов решили перевезти сюда то, что осталось от Третьего Рейха. А оставалось многое… до тех пор, пока мы… они не разбудили хозяев. Нет, никаких таких ужасов. Не все были в достаточной мере младенцами, чтобы выдержать прикосновение. А младенцы, то есть достаточно невинные, не так чтобы очень замаравшие пелёнки, — с ними был заключён строгий договор всеобщего метаморфоза. Я так понимаю, потому что не нашлось лучшего сырья.

Нам вручили тысячелетиями хранимое достояние. Новая Швабия и прекрасный город Окмарон вверху, базальтовые гроты, ледяные своды и насыщенные плодотворными силами озёра внизу. Письмена и их приблизительную расшифровку. Приблизительную — оттого что язык был скорее поэтическим, чем научным. Образы, вернее — образы образов: непостижимые хозяева здешних глубин не хотели для нас позора идолатрии. Шли на риск частичного непонимания ради будущего торжества правды. Залежи урана, красной ртути и самородного золота. Излучения и пища, побуждающие организм к развитию и долголетию. Наконец, вот это.

Озеро внизу покрылось мелкой рябью и водоворотами, будто со дна забили ключи, вода заходила ходуном. Нежная аквамариновая флюоресценция сменилась яростным багрянцем, потом возобладала тёплая, солнечная зелень.

— О, кажется, получается, выходит, — пробормотал старик. — Признали своих. Каждый раз боюсь, понимаете.

Озеро последний раз колыхнулось и стало ясным. До самых глубин — и гигантская золотая фигура на дне как бы всплыла навстречу.

Свастика. Повёрнутая по ходу солнца и отливающая тихой радугой, отчего насечки узора на ней мерцали и расплывались.

— Вот это самое важное из наследия предков. Знак Древних. Что вы знаете о свастике, Марихен? Да: Мари — ваше истинное имя? Нет, я понял. Возможно, вам следовало бы призвать вашу умную сестру-королеву, чтобы она подсказала вам.

— Я и одна сумею, — пробормотала Мари. — Один из самый древних символов, который использовался разными народами. Знак жизни, движения, пожелания благоденствия и удачи. Также это говорит о присутствии Шамбалы — страны, что является своеобразным центром мира, в котором находится некий кристалл или субстанция, дарующая всему жизнь и обновление. Признанные граждане Шамбалы встают на дорогу к бессмертию и безграничной власти.

— Что значит интернетное и, возможно интернатное образование, простите за каламбур, — хихикнул Адольф. — Свобода от шор и уверенное лавирование во всякого рода выдумках.

Мари тем временем стояла как зачарованная, ощущая, как с нею и, безусловно, с Риной говорят через зеркало…

Нет, без зеркала и очень ясно, хотя ни одного знакомого слова, вообще слова, состоящего из звуков, не разобрать. Просто они впечатываются в кровь и плоть. В душу.

Адольф молчал, потом произнёс.

— Великое Делание. Вы подверглись тройной инициации лучами Света, алхимическим камнем и живым золотом. Теперь вглядитесь в свастику — глаза ваши прояснились.

Она послушалась — и увидела выпукло выступающий на поверхности знака прямой клинок. Нет, даже не рельеф…

— Меч Максена. Калибурн короля Артура, — сказала она без тени сомнения.

— Вам открыто, — подтвердил старик. — Это не для вашей битвы, однако вы имеете право выбрать ему наследника из своих потомков, многочисленных, как обитатели неба. А вот этим, сверху, он так и не дался в руки!

Меч и символ подёргиваются дымкой, исчезают в зыби.

— А вот теперь я буду говорить о своём. Когда после войны то, что вверху, передали поморянам в качестве то ли контрибуции, то ли возмещения проторь, они наткнулись на то же, что и мы. И на нас самих. Сначала при виде ужасающих статуй и под воздействием смертоносной радиации погибло несколько человек, но им было наплевать. Они рвались к дарам. Они вынудили нас объяснить им кое-что насущное и завладели этим. Реликвии, дарующие относительную неуязвимость. Сверхспособности. Вы не подумали, каковы натуральные морозы в Антарктике? До восьмидесяти восьми по Цельсию. Здесь же вообще ледяной щит! Жидкое топливо обращается в белую негорючую кашу. Ртуть в термометре становится крепким шариком. Дыхание замерзает почти в самих лёгких человека, воздух опаляет рыхлую губку и выходит из уст шорохом. И вдобавок на такой высоте слишком мало кислорода. Самый высокий континент изо всех, мечта Ноя! Только забудь про то, как дышать.

Но вот ваши добрые знакомцы круглый год бегают рысцой да трусцой, как летом. Это вам ни о чём не говорит?

Мари хотела ответить, но вдруг её осенило:

— Это не простая адаптация, правда? Владигор и другие, те женщины и молодые ребята, которых под уколом привозят «тарелки»….

— Они воруют. Нет, неточно. Они забрали ту силу, что была связана, ну, скажем так, с Причастием Соли. Морской воды. Овладели техникой — летающие тарелки, авианосцы, ядерные бомбы. Потеснили Людей Договора, то есть нас, и добились, чтобы Владыки их терпели до времени. А сами думают — вечно. Мы, живущие в тепле, закабалены. Почти что их рабы. Поморяне говорят, это нам за прошлые грехи. Ну что же, мы принимаем. Вот они не принимают на свой счёт ничего.

— Я поняла, — проговорила Мари почти с ужасом. — Ваш народ — те самые наци. Фашисты. А вы сам — Гитлер?

Адольф усмехнулся:

— Боялись понять раньше? Нет. Наш народ — да, они те самые первые немцы-колонисты: учёные, профессиональные вояки, что держались подальше от концлагерей, жёны ученых и вояк, члены гитлерюгенда. А меня и мою Еву Браун привезли сюда в виде угольного порошка, насыпанного в два контейнера, и опустили в Главное Озеро. Здешняя магия способна породить существа, которые ничего не забывают из прошлого, но оно стоит от них в стороне — как прочитанная о себе история, полная шума и ярости. Так что кто я и кто Ева — решайте сами, фройляйн. Я не намерен отнекиваться. Но вот Вернер, сын Евы, выношенный вновь рождённой Гели… Он чист. Наши грехи его не измарали, наши дурные комплексы он не перенял.