Кто косит травы по ночам - Галина Артемьева

Как быстро сшить удобный для работы по дому фартук: берутся два прямоугольника из достаточно плотной ткани, края обметываются или подшиваются. Куски ткани сшиваем, оставляя пройму для головы. В нужном месте пришиваем завязки. Можно также пришить два глубоких кармана любой формы… А вот и зарисовка фартучка. Славненький такой, даже рюшечки снизу можно приделать…

Надя ощутила, что погружается в объятия Морфея. Милый этот дневник заставлял прибегать именно к таким оборотам.

Добрый бог сна заставил закрыть тетрадку, сунуть ее под подушку, как залог навсегда уснувшего времени. Она не стала гасить ночник – он не мешает спать, не мешает…

Всю ночь шел дождь…

Всю ночь шел дождь. Шел так, что слышны были его тяжелые шаги.

Вылезать из-под одеяла не хотелось: комната выстыла за ночь, и надо было снова протапливать дом и только потом умываться, завтракать, приниматься за работу. Хотя, если все привезенные ею из Москвы старушечьи архивы содержат практические заметки домохозяек, никакой запланированной работы не получится. По журнальной своей рубрике она подготовила все вчера. Рисовать в осенней серости что-то не тянет.

Ну, проведет здесь еще денек, повыуживает из памяти знакомых с признаками маньяческого поведения, испытает нервы на прочность – и домой. В конце концов можно еще к своим на несколько деньков махнуть.

Надя извлекла из-под подушки тетрадь – не посмотреть ли, какая погода стояла в этот же день сто лет назад? Ого! 8 градусов мороза! Снежный покров. Нет, не так надо смотреть, тринадцать дней полагается отнять, тогда ведь по старому стилю датировали.

«Всю ночь шел дождь».

Вот прямо этими самыми словами. И потом об угле и дровах. И какие продукты выдать кухарке, и порядок обеденных блюд.

Вдруг несколько листков будто по собственной воле перевернулись. На чистой страничке засияли особо тщательно и крупно выведенные строчки:

«Дарю тебе, милый друг Сашенька, эту тетрадь с записками о жизни в Раздольном для описания твоих собственных впечатлений о дальних странах. Разглядывая старые пометки, не забывай родные пенаты.

Расти, дорогое дитя, Отечеству на пользу, родителям на утешение. Благословляю тебя в дорогу. Предчувствую твой долгий и плодотворный жизненный путь, в самом начале которого ты сейчас находишься.

Не потеряй ни минуты.

Не ошибись в выборе дорог и друзей.

Любящая тебя тетя Лидия».

Следующая страничка источала совсем другую энергию. Начинались другие рассказы, другая жизнь запечатлевалась полудетским почерком новой хозяйки дневника – Сашеньки, Александры Александровны, Надиной соседки, которую она и представить не могла иначе, как неприступной и неизменной старушкой.

«Мы едем, едем, наконец-то! – казалось, откуда-то доносится звенящий безоблачным счастьем детский голосок. – Я увижу Альпы, Женевское озеро, Луганское озеро! Средиземное море!

Я так долго ждала этой радости. Не верю. И верю, конечно же, верю. Я глупая. Так сильно радоваться нельзя. Мисс Фармер мне все время делает замечания по поводу моей несдержанности. Но пусть я несдержанная. Я же доверяю эти чувства только дневнику. Это не напоказ. Только для себя. Так вот, мисс Фармер: Ур-р-ра! Ур-р-ра! Ур-р-ра! Мы все-таки едем!

Потом когда-нибудь я перечитаю свои впечатления и, возможно, сама над собою посмеюсь. Но, скорее всего, нет. Что смешного, если радуешься далекому путешествию?

Мы едем всей семьей, маленького братика тоже берем. Не знаю, что он поймет и запомнит в свои два годика. Тетя Лидочка все предлагала оставить его у себя, но мамочка даже слышать об этом не хотела. Хотя это лишние всем хлопоты.

За что я всю жизнь буду благодарна моему дорогому доброму папе, так это за то, что он взял с нами Нелечку, вернее, теперь Наденьку. Я так счастлива, что мои родители такие милосердные благородные люди. И Нелечку я люблю как сестру. Больше, чем сестру.

Я уже должна спать. Мисс Фармер уверена, что я сплю. Но я обязана описать историю Нелечки, чтобы мои дети и их дети помнили о хороших поступках своих предков.

Нелечка на год младше меня. Она была дочкой нашего дворника. Они жили, конечно, бедно, но достойно. Мне разрешали с ней играть, мы все время были вместе. У Нелечки три уже взрослых брата, пятнадцать, семнадцать и восемнадцать лет.

И вдруг ее мама умирает от родов. Вместе с младенцем. Это был такой ужас. Я случайно услышала, как мама говорит мисс Фармер об этом.

Она иногда забывает, что я говорю по-английски, и общается с мисс Фармер так, чтобы посторонние не поняли, слуги и тому подобное.

Вот она сказала. Я постаралась сделать отсутствующий вид. Но мое сердце кровью обливалось за Исая – отца Нелечки – и за всех них.

Потом Нелечка стала жить у нас. Она была такая тихенькая. Хотя она всех нас знала раньше, конечно же, ее никто не обижал, теперь она стала очень боязливой, все плакала. Еще бы! Такое горе. Просто невозможно пережить. Я бы ни за что не пережила. Я про себя знаю, что совершенно не могу переносить боль, ни физическую, ни душевную.

Нелечка уже четыре года с нами живет. Мы вместе занимаемся с мисс Фармер, с мадемуазель Дюри и со всеми русскими учителями. Она хорошо успевает. И вот когда решили ехать за границу на целый год, я сначала совсем не обрадовалась. Я боялась, что Нелечку не возьмут с нами. Но оказалось, что папа поговорил с ее отцом и предложил ему, что наша семья удочерит ее. Это большая честь, ведь наш род очень знатный, мы можем даже родниться с членами императорской фамилии. Однако Исай вполне был способен отказаться, все-таки это его дочь. К тому же ее тогда надо было крестить в православие и нарекать христианским именем. К счастью, он согласился. Он даже сказал, что Иса на их языке значит Иисус и что Иисус у магометан почитается как пророк. Странно, что его имя и фамилия в честь Христа. Исаев – значит Иисусов. А у православных нельзя давать младенцу имя Христа или Богородицы из глубочайшего почтения к ним.

Главное, он благословил свою дочь жить в нашей семье. Потом это долго оформляли. Нелечку крестили, и она теперь Наденька, только я никак не привыкну. Она теперь моя законная сестричка. Я – Александра Александровна, она – Надежда Александровна. И фамилия у нее наша. Вообще-то Нелечка счастливица. У нее теперь два отца и четыре брата, а у меня всего по одному: одна мама, один папа, один братик и одна сестричка Наденька. Многая всем им лета. Кажется, идет мисс Фармер.

Все. Я сплю!»

Надя с сожалением оторвалась от чтения. Разбирать почерк прячущегося от гувернантки ребенка, пишущего наверняка впотьмах, было трудно. Надо сразу заносить все в компьютер, а потом уже прочитать все, что получится.

Тем более что пора все-таки встать и заняться собственным бытом.

И тут только она глянула по сторонам.

И почувствовала что-то не то. Что-то определенно выглядело не так, когда она ложилась спать. Какая-то невнятная деталь отсутствовала. Что-то незначительное. На стене, крепко прикнопленный яркой кнопкой, топорщился лист бумаги, на котором она самолично вчера вечером черным фломастером вывела телефон Никиты.

Но сейчас лист был абсолютно бел и чист. Пуст.

– Да быть такого не может! – возмутилась Надя. – Совсем я, что ли, с ума сошла? Ведь был номер! Или чернила во фломастере испаряющиеся? Никита смотрел, как я записывала, проверил, верно ли.

Хотя все может быть, всякие идиотства случаются.

Она однажды в самолете познакомилась с очень милой француженкой. Всю дорогу проболтали, как сто лет знакомые. Конечно, хотелось продолжить знакомство, обменялись координатами.

Сунули друг другу листки со всеми телефонами, адресами, потом помогали одна другой с багажом, тепло попрощались. Уже в такси Надя развернула бумажку с адресом новой подруги и увидела собственные данные. Дообменивались!

И все. Так друг для друга и пропали. И тут наверняка такая же дурь произошла. Аберрация. Тот листок она, вполне возможно, сунула Никите, а вывесила этот, пустой, уверенная, что на нем телефон.

Но она же видела собственными глазами!

Так всегда думаешь, когда кажется.

Жутко захотелось уехать. Не в Москву, не в Египет. К маме. Ни о чем не думать, не просчитывать. Надоело. Нет, что-то здесь не так. Мотать надо скачками от этого холода, дождя, безумия.

Она с опаской подошла к двери, предполагая увидеть развороченный замок. Дверь оставалась надежно запертой. И вообще все было в порядке, за исключением этой белой бумажки на стене.

Чудес на свете не бывает. Так отец любил повторять.

Всему всегда можно найти логическое объяснение.

В данном случае объяснение возможно только одно: писать-то она номер писала, это запечатлелось зрением, даже в памяти угнездились некоторые сочетания цифр.

Но к стене прикнопила чистый лист. И надо как-то собраться с чувствами, жить по-намеченному. А то всю жизнь за чужими спинами: мама-папа, деда-баба, муж. Должна же быть хоть какая-то самодостаточность, что-то надо самой решать, с чем-то самой справляться. А то так и жизнь пройдет, и останешься до старости девочкой-припевочкой.