Черный шар - Юлия Вертела

– Дочка боится посторонних, думает: сделают больно, – пояснила мамашка недавней знакомой. – Врачи говорят: потом она все забудет. Вырастет девка с нормальными руками и ногами, не поверит, как было на самом деле, – мать заулыбалась. – Это Степка надоумил ехать в город, в роддоме не разрешил от ребенка отказываться. А я-то, дура, испугалась, не знала, что делать, страшно такую растить. А Степка мужик упрямый, нас в охапку – и в Питер. Теперь пишет, что дочку очень хочет увидеть. Через полгода она уже ножками пойдет, врачи обещают, я верю. Так хочется, чтобы она побежала навстречу папке, больше ничего и не надо! – Наташка задавила гадюку-слезу и снова засияла.

Катя по-доброму позавидовала их семье. Не всем маленьким пациентам так повезло. Большинство лежали на отделении без родителей, те давно от них отказались. И все же, зомбированные водянкой мозга, тяжелыми внутренними болезнями, зачастую с изуродованными конечностями, дети оставались все теми же детьми, добрыми и озорными. Мальчик без ног с удовольствием играл в мяч, ловко подпрыгивая на коротких культяшках. Трехпалый малыш, брошенный сразу после рождения, был ласков невероятно и тянулся к каждому, кто подходил к кроватке. Врачи обещали сделать ему протезы, чтобы он мог выполнять элементарные действия. Девочка после шунтирования мозга бродила по коридору, качая резинового пупса. Никто не давал гарантии, что она доживет до детородного возраста, но как нежно она баюкала куклу.

В нездоровых человеческих ростках не было озлобленности к миру, отвергнувшему их за несовершенство. Они благоволили к нему, благодарные и за малость. А жизнь, несмотря ни на что, продолжала сурово скалиться, давая понять, что в ее саду слабакам не место. Уж если родители отказали им в любви, то чего же ждать от остальных?..

Черный шар

Ирина знакомым маршрутом выруливала к больнице. Как стройное дерево, выросшее на воле при равномерном освещении и питании, она радовала глаз избытком жизненней силы – в теле, лице, движениях. На таких экземплярах безукоризненно сидит любая одежда, каждое дело они делают играючи; даже если им не везет, окружающим кажется, что везет всегда и невероятно много.

Впрочем, если бы кто-то знал, что творилось в душе у роскошной дамы, он ужаснулся бы и пожалел ее. Ирина мучила себя до головокружения, до холода во внутренностях. Она находилась в состоянии одержимости, когда привычные нормы отступают и только одна навязчивая идея цепко держит мозг в постоянном напряжении. Ирина продолжала машинально готовить еду, не чувствуя вкуса, и одеваться по погоде, не замечая в ней перемен. На работе она бессмысленно перекладывала документы с места на место и часами выводила на бумаге странные узоры. Черкание ручкой помогало ей сосредоточиться. Рука вырисовывала какие-то кружочки, треугольники, полоски. Потом Ирина рвала их, но мысли, как стеклышки в детском калейдоскопе, складывались в четкий узор.

Последние десять дней Ирина почти не спала, сны пугали ее не меньше действительности. Она четко продумала план, и все в нем выглядело настолько естественным, что вряд ли кто стал бы искать подвох. Она уже держала в руке ЧЕРНЫЙ ШАР. Оставалось только бросить его под ноги тем, кому он предназначался…

Профессор в который раз просматривал рентгеновские снимки черепа Марии Тумановой. По истории болезни он не мог до конца определить, что же именно смущает его в данной ситуации? Бабушка настаивает на операции, мать не против, и вроде бы можно сделать, но цель… Какова цель? Девочка безнадежна в том смысле, что не будет нормальной никогда, возможно, операция облегчит ее состояние, возможно… Каковы шансы? 50 на 50, или нет, не то… Шансов очень мало.

Профессор снова разложил перед собой результаты обследований, решение так и не приходило. Уже две недели мать с ребенком лежали в больнице, и все это время он старался избегать Катю, не замечать ее пылающих надеждой взглядов. Как трудно привыкнуть к тому, что матери ждут от тебя чуда.

Живой организм в миллион раз сложнее любой техники, и уж если в нем что-то разладилось, причины и следствия надо искать в вечности. Природа допускает непоправимые ошибки, отзывающиеся кривизной человеческих судеб, и разве можно исправить их все с помощью скальпеля и хирургической нити?

Врач знал, что пределы его усилий ограничены, однако хирургу нельзя быть пессимистом. Операции, которые он делал, давали положительный результат, правда, не в столь запущенных случаях. Он почти физически ощущал ауру Катиного ребенка – едва мерцающую, зыбкую, прикосновение к которой чревато…

В операционной руки и мозг профессора работали автономно от души. Есть тело, есть история болезни, и нужно выложиться до конца, пытаясь приблизить больную плоть к выздоровлению и совершенству. Конечно, он сделает все от него зависящее, но до конца никто не может сказать, что там внутри… Никакие снимки не дадут полного представления о состоянии трепещущей живой ткани, которую он будет держать в руках. Иногда удачи бывают случайными, а смерти неожиданными. Быть может, мозг, безумно сдавленный нерастущими костями, просто разорвет от перепада давления, когда он вскроет черепную коробку. Не все зависит от мастерства, но многое от тайны, скрытой внутри одушевленного материала…

Для хирурга очень заманчив шанс сделать редкую и сложную операцию. Он должен их проводить, чтобы учиться спасать тех, кого еще можно спасти. Формально противопоказаний не больше, чем показаний, хотя интуиция подсказывает…

Врач захлопнул карту, устало бормоча: “Собачья работа”.

В извилистом лабиринте, где девочка блуждала уже несколько недель, стены везде были одинаково неприступны – ни провалов, ни щелей, ни выпуклостей, ни впадин… Коричневая монотонность одуряла сознание.

Повсюду царила тишина, лишенная даже внутреннего звучания. Неба над ней и вовсе не было видно. Стены поднимались ввысь, смыкаясь вдали над головой, от этого движение по узким проходам становилось особенно унылым. Тянуло в сон, и Маша то и дело впадала в дремоту. Пространство казалось настолько непроницаемым, что девочка не сомневалась – выхода нет.

Но из прошлых снов Маша знала, что рано или поздно бесконечность кончается или сменяется другой бесконечностью, что в общем-то одно и то же. И однажды стены вправду разомкнулись так неожиданно, что девочка застыла в нерешительности.

В проеме показался свет, сотканный в лазурную, прохладную ткань, пронизанную золотыми нитями. Прежде Маша не видела такой ослепительности. Будто миллионы сияющих звездочек кто-то сгреб рукою воедино и протянул ей на ладони.

Однако ощущение, что все не так просто, заставляло девочку оставаться неподвижной. И она не обманулась. Невесть откуда на ткани появилось темное пятно. Оно постепенно сгущалось, наливаясь смолистым соком. Теперь это был ШАР. Он дымился, разбухая едкой чернотой. Достигнув определенных размеров, шар стражем застыл в проеме, загородив собою путь.

Маша старалась не смотреть на него, но больше смотреть было не на что… Взгляды ребенка приклеивались к вязкой непрозрачной темноте, в которой могла бы утонуть и вся девочка, пожелай шар этого.

Маша понимала, что мимо шара не пройти открывшимися воротами. Он здесь для нее… Но она по-прежнему не двигалась с места, зная, что все решится помимо ее воли. Оставалось только ждать, когда этот сон сменится на другой.

Управлять снами было не в ее власти…

“Любовь – дитя, дитя свободы…”

Анатолий Петрович, лысеющий мужчина лет пятидесяти, работал в больнице анестезиологом меньше года. После развода с женой он переехал из Москвы в Ленинград к матери. Вдвоем они ютились в однокомнатной квартирке, и Анатолий взирал на будущее без оптимизма. Зарплата в больнице была невысока, но он исправно делал свое дело – по той причине, что ничего другого не умел. И пожалуй, жизнь думала о нем больше, чем он о ней.

Сидя в ординаторской, Анатолий Петрович в очередной раз переживал свое незавидное положение, мусоля в голове наболевший вопрос: “Где б деньжат по-легкому срубить?”, когда в дверь вошла весьма недурная женщина, окруженная облаком дорогих духов, и представилась:

– Я бабушка Маши Тумановой, Ирина Викторовна.

– Присаживайтесь.

– Вся семья волнуется за девочку, вы же понимаете…

“Ах, это по поводу годовалой нерастущей девочки из седьмой палаты, сейчас начнутся слезы”, – Анатолий нехотя кивнул и ждал продолжения, такого знакомого… Дама уселась на стул, склоняя к врачу холеные плечи в открытом платье.

– Мой сын и невестка намучились с этим ребенком, это очень тяжело, а главное – безнадежно. Они еще молодые, вся жизнь впереди… А девочка так слаба, понимаете?.. – Лицезрея прелести Ирины, врач с трудом воспринимал ее монолог. “Боже мой, какая женщина! Мне бы такую “бабушку”!..” Он с тоской подумал о том, что давно не прижимал к себе бабу, а ведь силенки еще есть. С каким бы удовольствием он ее потрепал! Анестезиолог кивал в такт собственным мыслям, а посетительница, приняв это за добрый знак, перешла в атаку: – Я не уверена, что ребенок перенесет операцию. Наркоз и здоровому в тягость, а с ее показаниями…