Венок любви - Барбара Картленд

Сэр Хереворд, следуя своим привычкам, присвоил себе монополию на ведение застольной беседы, при этом мало заботясь о том, интересуют ли слушателей затрагиваемые им темы.

Обычно он в самом начале трапезы заводил разговор о промахах в ведении хозяйства в собственных поместьях или в графстве в целом. Так продолжалось на протяжении всего обеда, а от остальных присутствовавших за столом требовалось лишь время от времени произносить что-нибудь себе под нос, давая понять, что монолог хозяина внимательно слушают.

По контрасту с этими унылыми застольями Дионе вспомнились обеды в родном доме, когда ее родители шутили и спорили друг с другом не ради самого спора, а чтобы отточить свое остроумие.

Отец старался с малых лет вовлекать и Диону в эти словесные упражнения.

– Чего я терпеть не могу, – как-то сказал он, – так это надутых пустоголовых девиц, которые словечка за весь вечер не вымолвят, а только бессмысленно жуют, стараясь съесть как можно больше!

– Но твоя дочь никогда не была такой! – запротестовала мать Дионы.

– Я хотел бы, чтобы она во всем походила на тебя, дорогая, – любовно глядя на жену, промолвил Гарри Грантли. – Чтобы была такая же хорошенькая и остроумная, как и ты… В этом ни одна женщина на свете с тобой не сравнится!

– Мне очень приятно это слышать, – отозвалась миссис Грантли, – но ты слишком торопишься и требуешь от Дионы невозможного. Всему свое время! Твоя дочь еще очень молода, она совсем не видела света, в отличие от тебя, вспомни, сколько ты путешествовал в молодости! Наша девочка еще по-настоящему и жить-то не начала…

– Да, я уверен, что она всему научится, – убежденно произнес отец Дионы. – А пока будем разговаривать! Я ненавижу колокольчики, которые не звонят, птиц, которые не поют, и женщин, которые не могут связать двух слов!

И оба весело рассмеялись.

Так проходили семейные трапезы в родительском доме. Поселившись у дяди, Диона поначалу жестоко страдала от утомительно однообразных обедов и ужинов, во время которых никто, кроме сэра Хереворда, не произносил ни слова.

Впрочем, в этом была и светлая сторона – зная, что от нее не ждут ни умного слова, ни веселого замечания, девушка могла отвлечься от того, что происходило за столом, и погрузиться в собственные мысли. Чаще всего она вспоминала своих покойных родителей и вела воображаемые беседы с отцом. В свое время оба они получали от этого большое удовольствие.

«Ну что же, – сказала себе Диона, готовясь спуститься к столу, – даже если мне не удастся самой изречь что-нибудь умное, у меня по крайней мере будут интересные собеседники».

Впрочем, она напрасно употребила множественное число, мысленно поправилась Диона. Вряд ли из уст мистера Нейрна можно будет услышать что-нибудь стоящее.

Вот маркиз – другое дело… И хотя Диона немного побаивалась этого человека, она чувствовала, что каждое сказанное им слово – это кладезь ума и остроумия.

У подножия лестницы, по которой спустилась Диона, стоял в ожидании величественный Доусон. Ей показалось, что он несколько пренебрежительно взглянул на ее простое муслиновое платье.

Правда, на нем было сделанное со вкусом украшение. Дело в том, что вскоре после того, как Диона купила это платье, оно показалось ей уж слишком непритязательным, и она попросила белошвейку, служившую в Грантли-холле, пришить к нему оборку из французских кружев, которые в свое время принадлежали миссис Грантли.

Так и было сделано, и теперь кружевная оборка с лентами из голубого сатина, которые в свое время были выписаны из Парижа для матери Дионы, обвивала плечи девушки.

Из остатка кружев Дионе сделали широкие рюши по подолу, и хотя платье мало походило на изысканные вечерние туалеты, изображения которых можно было встретить в «Дамском журнале», все же, на взгляд девушки, оно было очень милым.

С потолка голубой гостиной, куда дворецкий проводил Диону, свисала хрустальная люстра, на которой горели огни сотен свечей.

Комната была залита мягким, уютным светом. Все сверкало и переливалось. Диона почувствовала, как сердце ее радостно забилось в ожидании чего-то приятного и волнующего.

Ступая по роскошному обюссоновскому ковру в глубь гостиной, Диона увидела, что у камина, который по случаю лета не горел, а был украшен цветами, стоят маркиз и Родерик Нейрн с бокалами шампанского в руках.

Заслышав шаги девушки, они обернулись, и Диона с восхищением отметила, как элегантно выглядит маркиз.

Он показался ей гораздо величественнее, чем ее отец, когда, облачившись в вечерний туалет, он отправлялся на охотничий бал или на обед к кому-нибудь из знатных людей графства.

Галстук маркиза был завязан, согласно новой моде, весьма изысканным узлом. На фоне загорелого лица его светлости он казался снежно-белым.

Длинный сюртук, панталоны нового типа «трубочки» облегали стройное тело маркиза, не образуя ни единой морщинки.

Эту моду ввел принц-регент, чтобы избавить джентльменов от необходимости возиться с шелковыми чулками и атласными штанами до колен. Правда, подобная вольность допускалась лишь на непарадных приемах.

Родерик Нейрн тоже выглядел весьма элегантно, но ему было далеко до маркиза, который носил свою одежду так, словно она была частью его самого, и не испытывал при этом никаких затруднений.

Оба джентльмена молча стояли, пока Диона направлялась к ним. Подойдя, девушка присела в реверансе, а маркиз сказал:

– Добрый вечер, Диона! Надеюсь, вам оказали должное внимание?

– Да, благодарю вас, ваша светлость. Все были очень добры, а Сириус просил сказать спасибо за прекрасный обед!

Услышав свое имя, умный пес завилял хвостом. Он ни на шаг не отходил от Дионы, словно полагая, что, коль скоро они очутились в незнакомом месте, его долг – всячески оберегать свою юную хозяйку.

– Сириус? Довольно странное имя для собаки, – заметил маркиз.

– Почему странное? – в свою очередь удивилась Диона. – Вашей светлости, должно быть, известно, что так звали собаку Ориона. Он всегда сопровождал хозяина во время охоты.

Маркиз удивленно поднял брови.

Для него самого, разумеется, не было тайной греческое происхождение этого имени, но вот то, что оно знакомо и Дионе, явилось для маркиза полной неожиданностью.

– А я уже позабыл всю эту древнегреческую чепуху, которой нас пичкали в Оксфорде! – со смехом признался Родерик.

При этом у него был такой вид, будто подобная забывчивость делает ему честь.

– А жаль, – наставительно заметил маркиз. – Значит, ты не понимаешь и того, что имя «Диона» – это несколько измененная форма имени «Дайоне».

Родерик в изумлении уставился на дядю, а Диона рассмеялась.