Живи! - Артем Белоглазов

Игра продолжается; красные всё же забили гол, и христианская часть толпы восторженно гомонит, обмениваясь веселыми комментариями насчет другой команды, которой, по их словам, к концу матча так надерут задницу, что… Разобиженные мусульмане сплоченно ревут что-то невнятное. Кое-где даже вспыхивают потасовки. В общем, обычное поведение болельщиков на любой игре.

Вскоре объявляют перерыв; футболисты поднимаются на мостки, туда же спускаются и облепившие деревья зрители. Я, немного потолкавшись в толпе, вслушиваюсь в обрывки разговоров.

— Хорошо, хорошо сегодня игра пошла, а ставок, ставок столько!

— Небось, заработал неплохо?

— Еще бы!

— А как Салим играл, видели? Тот еще попрыгунчик.

— Медали таким давать надо.

— Эй, Салим, слыхал? Медаль тебе, идиоту, надо дать!

— Так давайте! — весело отзывается чернявый паренек. Он из «мусульман», в синей форме.

— Ха! Давайте. Выиграй матч, тогда и дадим!

— Судью на мыло! — задорно пищит какой-то мальчуган, прицепившийся к ветке ногой и рукой, как заправская мартышка. Болельщики и игроки хохочут. Странно, сейчас не видно никакой враждебности, и мусульмане, и христиане ведут себя по отношению друг к другу весьма приветливо. Игроки обмениваются рукопожатиями, смеются, хлопают друг друга по плечу. Идиллия.

Только один игрок в красных шортах и майке стоит в стороне, его старательно обходят. На нем маска, сплетенная из ивовых прутьев, похожая на хоккейную, это вратарь. Он вдруг поднимает руки и, срывая маску, кричит:

— Надерем синим жопы!

Оживление спадает. Люди замолкают, даже красные воспринимают слова своего игрока кисло. Синие смотрят на вратаря с ненавистью, а я — с изумлением. Это Лютич. Он замечает меня и подмигивает, складывая большой и указательный пальцы левой руки в кружок: всё в порядке, мол. Уныло машу ему рукой. Кажется, и меня теперь обходят стороной. «Вратарь Лютич» — пробую словосочетание на вкус, оно кажется мне надуманным, таким же невероятным, как и «палач Лютич». Как он всё успевает? Лютич и мусорщик, и вратарь, и палач… Перед глазами опять проносится сцена с наказанием Ловица: злой шепоток скопившегося народа, косые взгляды, сумка с прорезями на голове палача, рука, упавшая в кастрюльку… Мне становится не по себе, и я спешу уйти, мимолетно подумав: у вратаря синих маски как раз не было. Откуда это желание скрыть лицо? Или, наоборот, привлечь внимание? Сумка, маска… За спиной протяжно и гулко надсаживается труба, топочут ноги, шуршат листвой потревоженные дубы: на них вновь ловкими обезьянками карабкается пацанва, да и взрослые не отстают. Начинается следующий тайм. Но мне уже не до футбола — я спешу убраться отсюда.

К месту работы выбредаю совершенно случайно. Стóит мне только окинуть взглядом широкую площадку, на которой толпится с десяток человек, и узреть два плаката с крестом и полумесяцем, вывешенных по бокам от прочной двери с позеленевшей бронзовой ручкой, как на меня снисходит просветление. Мой кабинет! Помещение, где я лечу горожан.

— Доброе утро, доктор! — нестройно приветствуют меня собравшиеся.

— Доброе, — откликаюсь. — Извините, задержался. Подождите минут пять, скоро начну прием. — Мне нужно время, чтобы оглядеть свой кабинет, «узнать» его.

Нашариваю в кармане брюк массивный ключ с хитроумно вырезанными бороздками и вставляю в замочную скважину. Ключ со щелчком проворачивается, я внимательно прислушиваюсь — звук мне, несомненно, знаком. Берусь за бронзовую ручку и, с усилием толкнув дверь, вхожу.

Гомон за спиной стихает, как отрезанный. Да тут замечательная звукоизоляция!

Обстановка внутри прямо-таки спартанская, простенькая и непримечательная: стол, два стула со спинками, обитыми потертым бархатом, — для посетителей, кресло на металлической вращающейся подставке — для меня. Голые, выкрашенные в блекло-синий цвет стены утыканы плакатами на медицинские темы. И стулья, и кресло старинные, чиненые-перечиненые, того еще времени, когда мне было лет четырнадцать, и я учился в школе. Помнится, у директора школы, господина Филина, стояло подобное кресло. Мебель и окраска стен наводят тоску одним своим видом, а разве не задача лечебного учреждения — дарить людям надежду? Впрочем, в моем случае дело не в надежде.

Сажусь в кресло и, отталкиваясь ногами, делаю оборот — забавное ощущение. Кресло подо мной неуловимо знакомо поскрипывает, чуть-чуть проседает. В углу цокают секундной стрелкой часы с фальшивой позолотой.

Кладу чемодан на стол и вытряхиваю несколько пузырьков с таблетками — они подписаны, на этикетках указаны состав, срок хранения, в общем, всё, как полагается. На столе лежат книги, журнал, пачка бланков, имеется письменный прибор, графин с водой и два граненых стакана. Ополоснув стакан, наливаю в него воду, принюхиваюсь — вроде нормальная, свежая, и отпиваю. Бегло читаю надписи на развешанных без всякого порядка плакатах: «Мойте руки перед едой», «Ешь лук и чеснок — убей в себе микроба», «Чистите зубы пастой «Креоблин»! Она эффективно позаботится о ваших зубах и предотвратит кариес!». Плакаты чересчур нелепые, вызывающие. Но они давнишние, доигровые, а значит, ценятся жителями города — простыми обывателями. Иконы новой эпохи.

Рассеянно листаю журнал — в нем сведения о пациентах и назначенных им лекарствах. Отлично! Буду ориентироваться по записям. Что ж, пора за работу, больные, скорее всего, уже нервничают.

Я не помню, как работал раньше, и доверяю подсознанию — оно должно подсказать, как и что делать. Встав с кресла, отворяю дверь со словами: «Заходите. Прием открыт!» Мимо меня в помещение тут же протискивается тщедушный мужичок в черном головном платке, пыльном сером костюме и рыхлых, почти развалившихся кроссовках — нелепейший наряд. Посетитель, недолго думая, усаживается на стул, вытягивается в струнку и кладет руки на колени — ангелок, не иначе. Обхожу его, присматриваясь украдкой: невыразительное лицо, отцветший взгляд, жидкая бороденка и сероватая кожа, покрытая красными воспаленными прыщами. Совсем его не помню.

Сажусь в кресло-вертушку и нарочито бодрым тоном спрашиваю:

— Ну-с, на что жалуемся?

— Да вот, доххтор… — произносит он, превращая «к» в долгое, произнесенное как-то странно, носом, «х». — У меня тут… ну вы сами знаете.

— Продолжайте-продолжайте, — подбадриваю я.

Мужичок чешет нос, а его глазенки — темные, помаргивающие — беспокойно бегают.

— Да вот, с Людочххой опять это… кхх… покххувыркххался… ну и…

— И? — Мне становится почти весело.

— Ну и… это… кххапает.

— Так прям и капает? А не подскажете, милейший, что именно капает?

Мужичок под моим взглядом тушуется, скрючивается. Ерзает на стуле, опустив голову:

— Ну… это. Доххтор, вы не издевайтесь, а лучше помогите, хорошо? Знаю, знаю, сам виноват, но в последний раз, а? В кххонце кххонцов, вы давали клятву Гиппокххрата! — Он чуть-чуть повышает голос, заметив, что мое лицо покраснело от возмущения. То есть ему кажется, что я рассержен, на самом деле я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Оказывается, я доктор самого широкого профиля! Лечу всё, начиная с простуды и заканчивая венерическими заболеваниями. Пожалуй, собой можно гордиться.

Заметив, что его слова не оказали на меня ровно никакого влияния, мужичок снова прячет голову в плечи и начинает хныкать:

— Ну доххтор… ну, пожалуйста.

— Ладно уж. Раз такое дело… помогу, конечно. Однако ж… хоть бы раз доброму доктору магарыч принес! — намекаю шутливо.

— А кхак же, кхак же! — Мужичок поспешно кивает и вытаскивает из-за пазухи плоскую полулитровую бутылку без этикеток с бурой жидкостью внутри. Горлышко бутылки запечатано сургучом — на ум тотчас приходят старинные приключенческие романы, всякие там Робинзоны Крузо и прочие несчастные, потерпевшие кораблекрушение и оказавшиеся на необитаемом острове, ведь именно таким образом они пытались связаться с внешним миром. — Вот, господин доххтор, орехховая настоечкхха, кхак обещал, собственного приготовления, сорок три градуса… орешек там, травкхи всякие, полезная штучкха…

— Градусником мерил?

— Эхх… простите, что мерил?

— Крепость настоечки своей градусником мерил? — Я, наклонив голову, усердно роюсь в чемодане, чтоб посетитель не заметил широкой, от уха до уха, улыбки.

— Ну… эхх…

— Небось, и сорока нет, а ты — сорок три!

— Эхх… ну…

— Давай сюда, — приказываю.

Мужичок отдает бутылку. Разлив настойку в стаканы, протягиваю второй пациенту.

— Пей.

— Но доххтор… мне через полчаса на работу.

— Пей, говорю. Я выписал из Миргорода особые таблетки. Исключительно с алкоголем против такого дела действуют.

— Ахх… — Мужичок боязливо вертит стакан в руках. — Но босс-то, босс… заметит, унюхает! Вы бы, доххтор, справочкху мне выписали, что по лечебному, значит, делу настойкху с вами пил, а не запросто так!