Стратегии выдающихся личностей - Валентин Бадрак

Но, конечно, вопрос этот весьма индивидуален, потому что известны и противоположные случаи, когда наши герои работали и результаты своего, почти каторжного, труда распределяли на всю семью. Та же Айседора Дункан – старший из четверых ребенок в семье с неработающей матерью – долгое время несла на своих хрупких плечах тяжесть наполнения семейного бюджета. А Антон Чехов кормил всю огромную семью, с досадой отмечая в одном из писем горемычного времени: «Сто рублей, которые я получаю в месяц, уходят в утробу, и нет сил переменить свой серенький, неприличный сюртук на что-либо менее ветхое».

Пожалуй, самой интересной, хотя явно не самой распространенной версией развития мотивации является трансформация в идею увлечений и заинтересованности у определенно гармоничных, вполне социально благополучных детей, выросших в атмосфере любви и уважения. Само явление этой категории выдающихся личностей, представляющих довольно обширную прослойку в среде гениев, свидетельствует о разветвленной и мало поддающейся управлению многофакторности в появлении на свет новых великих имен. Наличие его в природе вещей не только сводит на нет гипотезу Ломброзо об обязательной «ненормальности» гения, но и ясно говорит в пользу того, что гений вполне способен обходиться без уникального набора психических отклонений. Более того – что гений может иметь счастливое детство, жить в почти идиллическом мире без потрясений, стрессов и продолжительной фрустрации. Лев Толстой, Альфред Нобель, Альберт Швейцер, Николай Рерих, Альберт Эйнштейн, Нильс Бор, Владимир Набоков, Владимир Ульянов, Агата Кристи, Астрид Линдгрен — вот лишь небольшой перечень избранных имен, за каждым из которых стоит совершенно различная деятельность. В самом деле, кажется, что никто из них не прошел через болезненную трансформацию личности в виде сотрясающих и зыбких фрустраций в детские годы. Скажем, исследователи творческой активности Эйнштейна акцентируют внимание на его медленном развитии наряду с беспричинными приступами ярости в юном возрасте, его позднем разговорном навыке, затруднениях обучению чтения, заторможенности психики будущего гения вообще. Но при этом у самых скрупулезных искателей неестественных реакций вряд ли возникнет желание намекнуть, что личность автора теории относительности находилась за скобками общепринятого нормального. Точно так же можно, к примеру, сколь угодно толковать о трансах матери Карла Юнга, «расшатанности» личности самого мэтра психоанализа или его «психотических приступах шизофрении» «без грубого дефекта личности», но неверно утверждать, будто бы Юнг мог представлять собой больную личность. В самом деле, среди вышеупомянутых знаменитостей мирового значения сложно отыскать явно ущербных детей, а это означает, что существует категория гениев, которые, казалось бы, не прошли через зону мучительных детских или юношеских потрясений.

Никому не дано сказать о выдающейся личности лучше и точнее, чем это сделает самостоятельно тот, кто добился отметины истории. В равной степени ценными являются и плоды великих наставников человечества, и их собственные оценки происходящего. Первое открывает причинно-следственные связи продвижения в мир новаторских идей, дает понимание привязки творения или поступков ко времени, месту, социальной среде. Второе кажется еще более важным, ибо откровения великих уничтожают искусственно возведенную стену между ними и всем остальным миром, не дают читателю усомниться в том, с кем на самом деле мы имеем дело и каким именно образом произошло в судьбах великих людей то знаменательное превращение, которое и сделало их великими.

французский философ и писатель Жан Поль Сартр утверждал, что «детство решает все». В самом деле, ведь его воспитывал дед, известный мастер словесности, который не просто уделял внуку должное внимание, но и делал это с изысканным вкусом. «О чем рассказывают книги? Кто их пишет? Зачем? Я поведал о своих терзаниях деду, тот, поразмыслив, решил, что пришла пора меня просветить, и взялся за дело так, что навсегда наложил на меня клеймо», – писал нобелевский лауреат в автобиографии «Слова». Там же он восторженно рассказывает о своем становлении сокровенное: «Я начал свою жизнь, как, по всей вероятности, и кончу ее – среди книг». И еще: «Кабинет деда был заставлен книгами… Я чувствовал, что от них зависит процветание нашей семьи».

Дядя Сартра, один из самых крупных ученых ХХ века Альберт Швейцер, вспоминал в книге «Жизнь и мысли» о приобщении к эстетическим формам миросозерцания следующим образом: «С пяти лет отец стал давать мне уроки на стареньком рояле… В восемь, едва мои ноги стали доставать до педалей, я начал играть на органе». Тесная духовная связь с отцом, в восемь лет прочитанный, данный им же Новый Завет, раннее приобщение к музыке и пониманию Природы привели к формированию иерархии ценностей, которую он представлял как «Отец, Иисус, Бах, Гете». Отсюда берут истоки главные вопросы, которые в конце концов привели к неистребимому стремлению мыслить и творить добро.

Путь героя представляет собой судьба Джека Лондона. «Место мое в обществе было на самом дне. Жизнь здесь не обещала ничего, кроме убожества и уродства тела и духа, ибо тело и дух здесь в равной мере были обречены на голод и муки. Надо мной высилось громадное здание общества, и мне казалось, что выход для меня – это подняться вверх. Проделать этот путь я решил еще в детстве», – писал преуспевающий американский писатель в очерке «Что значит для меня жизнь». «Читать и писать я научился‚ когда мне шел пятый год. Читал я все подряд‚ главным образом потому‚ что книг было мало и я радовался всему‚ что попадало мне в руки. […] В основном я занимался самообразованием‚ другого наставника‚ кроме себя самого‚ у меня не было… […] Никогда не бывал без книги» – вот дифирамб своим истинным учителям, который можно назвать вполне уместным.

«Главное, я родился мертвым», – писал Марк Шагал в книге «Моя жизнь». Старший сын в многодетной нищенской семье, поглядывая с невыносимой болью в сердце на «всегда утомленного, озабоченного» отца, «думал о своем несчастном художестве, о том, что со мной будет». Отец-грузчик неутомимо и машинально, как обреченная на медленное умирание кляча, таскал бочки с селедкой, старший сын содрогался и мысленно искал свой, но обязательно другой путь. «Я посмотрел на свои руки. Они были слишком нежными… Мне надо было найти себе такое занятие, которое бы не закрывало от меня небо и звезды и позволило бы мне понять смысл моей жизни». И конечно, он нащупал тропу, а тяжелые переживания и подавление отцом заметно ускорили становление личности, корректировку жизненного сценария. «Захватив двадцать семь рублей – единственные за всю жизнь деньги, которые отец дал мне на художественное образование, – я, румяный и кудрявый юнец, отправляюсь в Петербург… Слезы и гордость душили меня, когда я подбирал с пола деньги – отец швырнул их под стол».

Софья Ковалевская связывала свое явление миру как математика с детскими беседами с дядей, старшим братом отца. «Я считалась его любимицей, и мы, бывало, часами просиживали вместе, толкуя о всякой всячине… Из разных книг набрался он кое-каких математических сведений и любил пофилософствовать по их поводу, причем ему часто приходилось размышлять вслух в моем присутствии», – писала она в «Воспоминаниях детства». Дядюшка Петр Васильевич и привил девочке «благоговение к математике как к науке высшей и таинственной, открывающей перед посвященным в нее новый чудесный мир, недоступный простым смертным».

Пути к идее и личной миссии могут быть весьма различны, и в том числе это может быть единственный, спасительный путь для сохранения зародыша личности. Об этом прекрасно в воспоминаниях рассказала певица Галина Вишневская, которая была брошена родителями, воспитывалась бабушкой, пережила смертельную военную блокаду Ленинграда. «С первых же классов школы стала непременной участницей всех школьных концертов, и сразу ко мне прилипло прозвище Галька-артистка. […] В первом классе я получила первую премию за пение – три метра ситца, белого в горошек, и бабушка сшила мне из него платье с воланами. Пение стало моей страстью. […] Предоставленная себе в этом круговороте человеческих страстей, видя рядом разврат и возвышенную любовь, я поняла, что мне остается либо опуститься на самое дно, либо выйти из этого месива недосягаемой и сильной. И я чувствовала, я знала, что помочь мне может только искусство. […] Я любила пение и тот мир, который я чувствовала в себе и который создавала. Тот живой мир, который жил в моем воображении, который не мог быть фальшивым, ибо был нематериален, и к нему нельзя было прикоснуться», – пожалуй, к этим цитатам, выражающим ощущения в разное время становления и развития личности, мало что можно добавить.