Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I - Александр Наумов

Совершенно еще юнаго Михаила Ѳедоровича избрали въ Симбирскіе Уѣздные Предводители Дворянства, гдѣ онъ сразу же проявилъ свои незаурядныя дѣловыя способности и привлекательныя душевныя качества. Вскорѣ онъ вынужденъ былъ покинуть эту службу за массой хозяйственныхъ обязанностей по управленію дѣлами и имуществомъ своей матери. Скромный, выдержанный, Михаилъ Ивановичъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ и любовью симбирскаго общества, что и выразилось избраніемъ его въ 1910 году Губернскимъ Предводителемъ Дворянства. Но революція 1917 года захватила и его въ числѣ другихъ симбирцевъ, заставивъ бѣжать въ Сибирь вмѣстѣ съ матерью и другими родными.

Моимъ сверстникомъ въ семьѣ Бѣляковыхъ былъ Александръ или „Капка”, о которомъ я въ своемъ мѣстѣ упомянулъ. Неразлучной спутницей его дѣтства была его сестра, Маня, годомъ его моложе, постоянная участница нашихъ дѣтскихъ игръ въ ихъ обширной городской усадьбѣ. Самой младшей въ ихъ семьѣ была Ольга, на нѣсколько лѣтъ моложе насъ и рано отданная матерью въ Москву, въ Елизаветинскій институтъ. Съ ней мнѣ приходилось рѣдко встрѣчаться. Судьба столкнула насъ во время революціи въ Крыму, когда она, измученная болѣзнью своего мужа, лежавшаго въ чахоткѣ, имѣла видъ совершенно больной старухи. Похоронивъ мужа, она бѣдная вскорѣ ослѣпла, и въ такомъ состояніи добралась все же до своихъ семейныхъ въ Харбинъ.

Вернусь къ старшей ея сестрѣ — Маріи, игравшей въ годы моей юности исключительную роль, а по окончаніи Университета, волею судебъ, оказавшей на всю послѣдующую мою жизнь рѣшающее значеніе, но объ этомъ скажу позже...

Свѣтлая шатенка съ чудной косой, естественно вьющимися на лбу и вискахъ волосами, средняго роста, статная, крѣпкая, Маня имѣла рѣдко привлекательное лицо, не столько по внѣшнимъ красивымъ его очертаніями, сколько по выраженію ея умныхъ, искреннихъ, правдивыхъ глазъ, то искрящихся жизнерадостнымъ весельемъ, то бездонно-темныхъ въ минуты огорченія. Глаза ея безъ утайки отражали сложность ея темперамента и вмѣстѣ съ тѣмъ, всю красоту ея вольной, но хорошей души... Характера она была веселаго, но своенравнаго.

Кончина Александра Бѣлякова на Маню сильно повліяла, долго и много она о немъ тосковала, и это еще болѣе сблизило насъ съ ней, такъ какъ въ моемъ лицѣ она видѣла нѣкоторое отраженіе ея прошлой совмѣстной жизни съ братомъ.

Маня воспитывалась дома. Пробовали ее отдать въ одинъ изъ лучшихъ пансіоновъ столицы, но вскорѣ она вернулась въ свою семью и брала уроки на дому.

Домашняя обстановка Мани была самая патріархальная — масса старой прислуги и челяди, изъ которыхъ наиболѣе памятны двѣ Дарьи: Дарья Петровна — камеръ-фрейлина тети Маріи Ивановны, важная, малокровная персона съ бѣлой туго-накрахмаленной наколкой на тонкой головѣ; и другая — Дарья Андріановна — горничная Мани, рябоватая, большеглазая, чрезвычайно подвижная, худая женщина, смотрѣвшая на свою барышню, какъ на свою собственность, вникавшая и вмѣшивавшаяся во всѣ мелочи ея жизни. Въ общемъ, Дарья Андріановна была добрая и милая женщина, и мы всѣ ее любили.

Выросши изъ озорного „мальчика” въ 16-тилѣтнюю красивую, здоровую, смугло-краснощекую дѣвушку, Маня осталась по характеру своему „вольницей” и своенравной”. Ея любимое занятіе было общеніе съ хозяйствомъ, природой. Она обожала лошадей, собакъ, кошекъ, любила верховую ѣзду и охоту. Всѣ ея помыслы сводились къ деревнѣ, деревенскому быту, а жизнь въ городѣ она органически ненавидѣла... Тѣмъ не менѣе, по зимамъ, Манѣ приходилось жить въ Симбирскѣ, участвовать въ общей городской жизни. Общества и веселья она не чуждалась, но сходилась лишь съ тѣми, кто болѣе или менѣе отвѣчалъ ея природнымъ вкусамъ.

Маня Бѣлякова была центромъ вниманія всей пашей молодежи. Про себя могу лишь сказать одно: мои отношенія къ ней изъ дѣтскихъ дружескихъ вылились въ старшемъ возрастѣ, приблизительно къ 16-17 годамъ, въ чувство болѣе сложное и глубокое... Я ее полюбилъ такъ, какъ только можетъ полюбить впервые забившееся чистое юношеское сердце. Зародившееся чувство я хранилъ въ себѣ, какъ нѣкую святыню, не только не говоря объ этомъ ей, но стараясь всячески не выдавать себя. Надо думать, что чуткая Маня догадывалась объ этомъ. Временами казалось отвѣчала она мнѣ взаимностью, но вспоминаются и иные моменты, когда приходилось моему юному сердцу до извѣстной степени „страдать” — и виновникомъ тому былъ не кто иной, какъ Германъ Молоствовъ, мой лучшій другъ изъ всей компаніи моихъ гимназическихъ сверстниковъ.

Германъ, какъ и всѣ его семейные, былъ смуглый брюнетъ, средняго роста, статный и красивый. Одѣтый въ военную форму „съ иголочки”, онъ умѣлъ себя держать франтовски и молодцевато. Бодрый и жизнерадостный, онъ всегда приносилъ съ собой въ общество веселый подъемъ и задоръ, а своимъ пріятнымъ юношескимъ баритономъ, напѣвавшимъ чувствительные романсы, доставлялъ намъ всѣмъ немалое удовольствіе. Мы всегда дѣлились другъ съ другомъ самыми задушевными мыслями и сокровенными чувствами. Молоствовъ зналъ о своемъ увлеченіи, а онъ, въ свою очередь въ мельчайшихъ подробностяхъ сообщалъ мнѣ о своихъ нѣжныхъ симпатіяхъ къ сосѣдкѣ по Казанскому имѣнію Екатеринѣ Нератовой.

Въ обществѣ барышень Германъ пользовался большимъ успѣхомъ, ибо, помимо своей привлекательной внѣшности и природной жизнерадостности, онъ былъ еще искуснымъ, элегантнимъ танцоромъ, съ ума сводившимъ дамъ изумительнымъ умѣньемъ вальсировать и лихо гарцовать въ мазуркѣ. Недаромъ онъ готовилъ себя въ кавалеристы!.. На вечерахъ мы съ нимъ были почти постоянными визави, причемъ обычно поперемѣнно приглашали Маню Бьлякову съ ея любимой подругой Тосей Якубовичъ.

Германъ былъ въ послѣднемъ классѣ корпуса, когда мнѣ показалось, что Маня къ нему становится неравнодушной... Стало мнѣ грустно тогда и тяжело не только по отношенію къ любимой мною Манѣ, но и къ самому Герману, дружба съ которымъ готова была порваться... Кончилось, впрочемъ, все благополучно, причемъ благодѣтельную роль сыграла молодая наставница Мани — милая Варвара Никитишна, выяснившая всю неосновательность моихъ волненій и подозрѣній.

Окончивъ корпусъ, Германъ переѣхалъ въ Петербургъ, поступивъ въ Николаевское Кавалерійское Училище. Тяжело было съ нимъ разставаться, и тоскливо стало мнѣ безъ него. Волею судебъ, дороги наши разошлись. Сначала мы нѣжно и горячо переписывались, а затѣмъ мало-по-малу и эта сторона нашей прошлой дружбы заглохла.

Братья Михаилъ и Николай Депрейсъ были тоже Казанцы, принадлежа къ почтенной дворянской помѣщичьей семьѣ. Отецъ ихъ, Петръ Николаевичъ, былъ крупный землевладѣлецъ Казанской и Уфимской губерній и служилъ по Губернскому Земству. Такъ же, какъ и Германъ Молоствовъ, они воспитывались въ кадетскомъ корпусѣ и ходили къ намъ въ отпускъ но субботамъ, воскресеньямъ и праздникамъ. Позже Николай задѣлался Уфимскимъ земскимъ дѣятелемъ. Съ Мишей я болѣе дружилъ.