Пастырь добрый - Попова Александровна

Остаток дня был проведен в расспросах; и хотя горожане от разговора не бежали, отвечая на вопросы, насколько возможно было судить по лицам и взглядам, правдиво и охотно, Курт остался при мнении, что и здесь силы и время были затрачены впустую. Кристина Шток, выйдя из дому поутру, направилась к своей подруге, живущей в трех улицах к востоку, неподалеку от Кельнского собора, и, как уже было известно, до ее дома не дошла. Девочку видели на соседней с ее жилищем улице, видели проходящей мимо рынка, видели многие — но всюду в одиночестве. Никто не подходил к ней, ни с кем беседующей ее не примечали; кроме того, родители божились, что с незнакомцами, будь то мужчина либо женщина, их дочь говорить не стала бы никогда — блюдя как приличия, так и безопасность: от одного из своих родственников, проездом побывавшего в Кельне, единственные и оттого небедные поставщики льда слышали рассказ о похищенном ради выкупа ребенке, коего по уплате требуемой мзды все равно нашли мертвым.

В свой второй набег на «Кревинкель» Курт отправился в расположении духа угнетенном и подавленном; просвета впереди он не видел никакого, и тот факт, что его давние приятели, их приятели и приятели их приятелей не сумели узнать о таинственной девице ровным счетом ничего, настроения не поднял. Возвратился он поздней ночью с трещавшей, как старый мост, головой, едва волоча ноги и ненавидя неведомого убийцу, себя и вообще весь белый свет.

Утро в Друденхаусе прошло уныло, и не в последнюю очередь оттого, что, как и ожидалось, майстер обер-инквизитор призвал всех троих подчиненных собраться в его рабочей комнате для предоставления ему отчета о проделанной работе. В академии те беседы, на коих выслушивались выводы будущих выпускников, составленные на основе данных им материалов гипотетических «дел», курсанты наименовали «разбором полетов» или, коротко выражаясь, «летучкой», причиной чего являлся наставник в следовательских науках, любящий частенько повторять, что «подобно как любой простой смертный может сказать о близящемся дожде по низко летящим птицам („ведьмам“ — как правило, глумливым шепотком поправляли курсанты), дознаватель должен уметь сказать о деле по малейшему факту либо намеку на оный». Сегодняшняя летучка предвещала пусть не грозу, но долгий, затяжной туман — ибо намеков было множество, а вот фактов имелся вполне очевидный недобор.

Керн не бушевал, укоряя следователей в бездействии либо недобросовестности, лишь по временам раздраженно дергалась щека, по чему каждый из присутствующих понимал: более всего начальство ярится на себя, ибо не в силах дать подчиненным ни единого дельного совета. Друденхаус пребывал в тупике — опрошены были все, кого только было возможно опросить, весь Кельн был прочесан вдоль и поперек, причем участие в этой деятельности мобилизованных Куртом сил давало убежденность в том, что не исследованным не остался ни один уголок.

— Кроме домов самих горожан, — заметил Бруно, когда понурые и молчаливые служители Конгрегации разбрелись от начальственного присутствия прочь. — А там может сидеть с полсотни девок, как плоских и мелких, так и кобыл с охрененной грудью; кто знает, что там, за стенами?..

— Даже у Друденхауса нет сейчас власти на то, чтобы обыскивать дома всех кельнцев подряд, — вздохнул Курт в ответ, привалившись к стене коридора и глядя под ноги удрученно. — De jure к тому нет веских причин.

— Вот как? А что нужно, чтобы такие причины возникли?

— Еще одно убийство, — приподняв голову, усмехнулся Курт болезненно, тут же сбросив с губ это вялое подобие улыбки. — И — показания кого-либо, кто видел нашу Далилу идущей в обнимку с кем-то из горожан. Или входящей в чье-то жилище.

— Как сказал бы майстер Ланц, лет тридцать назад никого и спрашивать бы не стали, перетряхнули бы каждый дом. Начинаю менять свое мнение о ваших методах; без них, кажется, и работать-то невозможно вовсе…

— Осталась еще свалка, — словно не слыша его, задумчиво произнес Курт, отстраненно глядя в одну точку. — Там ведь тоже есть люди…

— Не думай даже, — угрожающе осадил его Бруно, ощутительно наподдав ему кулаком в плечо. — Если уж твоих дружков из старых кварталов тут величают отбросами, то уж тех-то не знаю, как и назвать; те даже не посмотрят, что это за железяка у тебя на шее болтается — оторвут вместе с этой самой шеей, и потом ищи, кто это сделал…

— Бюргермайстер говорил, что у кое-кого из «моих дружков» есть знакомые и даже приятели из тех, со свалки. Они когда-то тоже обретались в самом Кельне, но попались на чем-либо и находятся в розыске по различным обвинениям; я попытался завести о них разговор с держателем «Кревинкеля», но…

— Он тебя послал, — договорил за него Бруно. — Подальше свалки. Так?

Курт покривился, потирая ноющий лоб ладонью, и переменил позу, прислонясь к стене другим плечом.

— Не совсем. «Да, поговорю с ними» он, безусловно, не ответил, однако и «нет» я также не услышал от него; когда я уходил, он бросил нечто вроде «всегда рады, заглядывай еще» — быть может, что-то наклюнется хоть здесь…

— Голова? — оборвал помощник, кивнув на его ладонь, притиснувшуюся ко лбу; Курт вздохнул.

— Да. Голова. То самое, что к делу не подошьешь и о чем на докладе у старика не скажешь. Что-то есть, чего никто не видит. Какую-то деталь мы упустили, и я никак не могу понять, какую именно…

— Не по себе мне становится, когда ты начинаешь вот такие вот речи, — покривился Бруно опасливо. — Если голова начинает болеть у тебя — это, как правило, оборачивается головной болью для всех окружающих.

— Я пытаюсь пересмотреть все события заново, — продолжал он тихо, морщась от того, как каждый звук произносимых им слов отдается в мозгу, словно крик в недрах каменного колодца. — Пытаюсь понять, что могло ускользнуть от нашего внимания… И все равно ничего не вижу. Похищение; ясно, что девочку держали где-то в городе, но мы не знаем, где. Не знаем, кто. Далее — подготовка подставы; ясно, что была некая женщина, но мы не знаем, куда она сгинула и с кем была связана. Убийство; ясно, что некто постарался представить все так, будто виновен Финк, но мы не знаем, за что была убита Кристина Шток на самом деле — даже не подозреваем.

— Или почему, — добавил Бруно, и Курт вскинул к помощнику вопросительный взгляд из-под сдвинутых бровей.

— Не вполне понимаю, что ты хочешь сказать, — произнес он растерянно; подопечный передернул плечами, нерешительно пояснив:

— Ну, я, конечно, не следователь, но… Если принять твою версию о том, что она — ненужный свидетель, то к чему все эти сложности? Тащить ее на свалку, изображать насилие, да и твоего приятеля, который едва шевелил ногами — его ведь тоже надо было довести до того места. Чтобы стража на воротах увидела его вместе с будущей жертвой? Это, конечно, может быть, но свидетеля вполне можно убрать и проще, и труп вывезти из города можно легко, и — в Райн его. Пропала девочка — и пропала; магистрат побушует и угомонится, ничего не найдя.

— Все это я понимаю и сам, — нетерпеливо кивнул Курт, — минуту назад то же самое при тебе было высказано в комнате Керна. К чему все это ты?

— Я в вашей академии, конечно, не учился, хотя в архив Друденхауса по совету Ланца заглянул; если я сейчас скажу глупость…

— Бруно, короче.

— Словом, я вот о чем, — решительно выдохнул Бруно, отведя взгляд и несколько даже, кажется, смутившись. — Не похоже это на… как там у вас это называется… шабаш или что-то такое? Все по писаному: и девственница, и непотребства плотского плана, и убиение — с особой жестокостью.

Мгновение Курт смотрел на своего подопечного безвыразительно, словно увидя его внезапно, явившегося прямо из воздуха, а потом прыснул, покривившись от молнией прострелившей голову боли.

— Чего ржешь-то? — с озлоблением повысил голос Бруно. — Для этого, насколько я знаю, кроме желания, нужны только нож поострей и место побезлюдней; и то, и другое в наличии. Почему нет-то?

— Шабаш… — повторил Курт сквозь болезненный смех. — Господи…

— Ну, пусть обряд, ритуал, caerimonia, ritus — не один ли черт? Или для этого непременно необходимо летать на отдаленную гору с козлом на вершине?

— Извини, — наконец, сладив с собою, примирительно произнес Курт, поджимая расплывающиеся в улыбке губы; Бруно насупился.

— Ну, не силен в ваших словесах, termini speciales[30] не постигал. Просто скажи — чем моя мысль не заслужила твоего высочайшего внимания?

— Тем, что… — начал он бойко и осекся, умолкнув; помощник перехватил его взгляд, вопросительно заглянув в глаза, и уточнил:

— Да, ваше инквизиторство?

— Хм… — уже без улыбки пробормотал Курт тихо, уставясь в стену напротив, и пожал плечами. — Тоже версия, конечно…

— Я не понимаю, магистрат переселился, что ли? — чуть ободрившись его задумчивостью, продолжил Бруно. — Здесь ведь Друденхаус; так? Вы ж ересь должны выискивать в каждом чихе и ведьминские происки видеть в каждой невовремя упавшей градине, а вместо этого…