Большая душа - Лидия Чарская

И снова внимательный взгляд Анастасии Арсеньевны обратился к ее любимице.

— Вот что, Соня, — сказала она, немного подумав. — Первого же удовольствия, первого большого, особенно приятного для тебя развлечения, которое представится вам, девочкам, в ближайшем будущем, ты добровольно лишишь себя, не говоря никому об этом ни слова. Ты откажешься от такого удовольствия добровольно по обоюдному молчаливому согласию со мной. Слышишь, Соня?

— Слышу, бабуся. Вы ангел, и я обожаю вас!

— А теперь ступайте спать, девочки. И помните, чтобы ничего подобного у вас не происходило больше.

— Нет, нет, бабуся! — вырвалось у обеих приятельниц, и они вместе с Анастасией Арсеньевной направились в дом.

— Сегодня воскресенье, и я увижу Досю, — проснувшись ранним сентябрьским утром, весело сказал Веня и вскочил с дивана.

Дарья Васильевна еще спала за ширмой, похрапывая во сне. Чтобы не будить мачеху, мальчик на цыпочках пробрался в кухню и занялся самоваром.

Радостное настроение заставило его особенно быстро одеться нынче, вымыться и напиться чаю, пока Дарья Васильевна, замученная взятой на дом работой, продолжала мирно спать.

Она проснулась только тогда, когда Веня надевал уже пальто и фуражку.

— Я к Зариным, мамаша, сегодня Дося придет.

— Да ведь когда придет-то Дося? В десять утра, небось, не раньше, а сейчас только восемь. Куда ж ты так рано, голубчик?

— Ничего, подожду у них. Юрий Львович позволил мне всегда дожидаться у них Досю. И Матреше, кстати, пособлю в работе. Может быть, ей надо сухари потолочь к котлетам или капусту нарубить к пирогу, а то в лавочку сбегать. Юрий Львович, наверное, уйдет в девять. К десяти у него репетиция оркестра начинается, он заранее уходит. Ну, я пойду, мамаша. Вы не беспокойтесь, ключ я с собой возьму, а у вас другой останется.

— Ступай. И обедать не придешь нынче?

— Как желаете, мамаша. Если вам одной не очень весело, так я к обеду вернусь.

— Ишь ты, какой добренький, право! Коли не очень весело мне одной обедать, так он, видите ли, вернется. Ну да Бог с тобой уж! Ступай себе и обедай у своих Зариных! Чего уж там! Не больно-то тебе весело, видать, со старухой-матерью. Небось, с товарками-однолетками куда веселее. Ступай себе, Венюшка, я не в обиде на тебя.

— Я вам желудей принесу, мамаша, оттуда. Желудевый кофе молоть будем завтра. А то вы без кофе, поди, за целую-то неделю соскучились, мамаша? — снова оживился Веня. — А Дося беспременно обещала желудей набрать у них в парке и вам принести.

— Ладно уж, ладно. Ишь, желудями задабривает. Ступай себе. Вижу, что не терпится.

И правда, не терпелось Вене. Он выбежал из квартиры, сбежал с лестницы и очутился во дворе.

— Лиза, здравствуй. Куда это, в лавку? А сегодня Дося в отпуск придет, — заявил он, не переставая радостно улыбаться столкнувшейся с ним лицом к лицу во дворе Лизе.

— Знаю. Ведь нынче воскресенье. Эку новость тоже сказал, — усмехнулась та.

— Сеня, а Сеня! Сегодня Дося придет, знаешь, до вечера с нами пробудет, — крикнул Веня прачкиному сынишке Сене, игравшему во дворе.

— Ты что ж это так рано, Венечка? Юрий Львович на свою репертицию еще не уходил, — встретила мальчика толстенькая румяная Матреша, пожилая служанка, жившая в доме Зариных еще при покойных родителях Юрия и Аси.

Но, видя, как сконфузился мальчик, поспешила успокоить его со свойственным ей добродушием:

— Ай хорошо, что пришел пораньше, Венюшка, мне, по крайности, пособишь по хозяйству. Ведь барышни наши явятся нынче, так надо, чтобы все было за первый сорт, к сроку.

Наконец, встал Юрий Львович и, узнав, что пришел Веня, позвал его пить кофе.

— Ты посиди до прихода наших у меня в кабинете, я тебе книжный шкаф открою. Можешь книги почитать; у меня весь Майн Рид и Жюль Верн есть. Бери и читай, Веня, — ласково предложил Зарин мальчику.

— Благодарю вас, но мне нынче и в кухне дело найдется — Матрене Демьяновне пособить надо, — застенчиво ответил тот.

— Ну, как знаешь. Девочки, верно, в двенадцать приедут, не раньше, а я вернусь в три, к обеду. Пока что до свиданья, Веня.

Юрий Львович внимательно оглядел маленького горбуна. С каждой встречей с Веней молодой Зарин все сильнее привязывался к этому кроткому и деликатному мальчику, так стоически относившемуся к своему убожеству.

«Редкий ребенок. И подумать только, как несправедлива была судьба, дав этой хрустально чистой душе искалеченную оболочку», — подумал уже не в первый раз Юрий Львович, пожимая на прощанье руку маленького горбуна.

Он ушел, а Веня остался ожидать прихода Доси и Аси.

Прежде всего он сбегал в лавку по поручению Матреши; потом помог нашинковать капусту к пирогу. Затем мыл и перетирал чайную посуду и, исполнив всю эту работу, взглянул на часы и, к своему огорчению, увидел, что ждать девочек придется еще не менее часа.

Веня прошел в кабинет Юрия Львовича. Он любил эту комнату, с большой восточной тахтой, заменявшей музыканту кровать, с изящным небольшим пианино у стены, с массою нотных тетрадей в папках на этажерке и на пюпитре для скрипки, с большим книжным шкафом, оставшимся в наследство Юрию от отца.

Веня подошел к шкафу, открыл его и полюбовался немного красивыми переплетами расставленных по его полкам книг. Но они мало интересовали сейчас мальчика.

Он любил больше, когда читают, нежели читать самому. И особенно, когда читала Дося. Голосок Доси звучал, как музыка, в ушах Вени… Совсем, совсем как музыка! Ну, как скрипка Юрия Львовича, например, или как аккомпанемент Аси, которым та сопровождала часто игру своего брата на скрипке.

Веня подошел к пианино и опустился на круглый табурет, стоявший перед ним. Уже не раз он перебирал клавиши инструмента, наигрывая по слуху те несложные песенки, которые знал с детства, наигрывал одной рукой, одним пальцем даже, не имея ни малейшего понятия о нотах. Иногда выходило так складно, что сам Веня заслушивался. Особенно хорошо получался романс «Вчера я растворил темницу воздушной пленнице моей».

Он и сейчас вспомнил об этом романсе и стал тихонько по слуху подбирать его, потом принялся за другой. Сыграл недавно слышанный им мотив баркаролы, который тоже играл Юрий Львович.

«А наши все не идут, — невольно проносилось тем временем в голове мальчика, — уж скорей бы шли, право».

И он, чтобы скоротать время, продолжал наигрывать песенки и романсы.

«Вот так смеется Дося, когда ей очень весело», — с улыбкой мысленно произнес горбунок и бойко забарабанил в скрипичном ключе по клавиатуре пианино. Получилось нечто вроде трелей, похожих по звуку на серебряный колокольчик.

«А так вот громовые раскаты слышатся перед грозою, — переходя на басы и беря несколько правильных величавых аккордов, продолжал свою несложную импровизацию Веня. — А это дождик идет осенний, холодный, скучный такой!» — и он быстро-быстро ударил несколько раз по рояльным клавишам. Потом снова взял несколько аккордов одной рукой, неумело и неправильно держа на клавиатуре руку.

«Это Веня горюет по Досе, когда Дося долго не приходит к нему».

Несколько печальных нот меланхолически пропело под неловкими детскими пальцами. Но верный и чуткий слух маленького горбуна не допустил ни одного фальшивого звука. Создавалась какая-то нехитрая, совсем простенькая и наивная мелодия, и тем не менее мелодия все-таки, вылетавшая из-под нетвердых, робких пальцев, не имевших понятия о музыкальной технике. Наигрывая таким образом, Веня, со свойственной ему мечтательностью, уже улетал от действительности все дальше и дальше, воплощая свои грезы в звуках, робко извлекаемых им из инструмента.

Дося не идет. Веня плачет, грустя и тоскуя. Но вот приходит добрая волшебница и говорит Вене…

Тут клавиши под робкими пальцами звучат тихо-тихо, чуть слышно.

«Не плачь, мой мальчик, — говорит добрая фея, — я знаю: ты плачешь не столько потому, что не идет твоя маленькая подруга, а потому, что ты сам — бедный, жалкий калека-горбун. Ты чувствуешь себя уродцем среди других детей и подле красавицы Доси. Ну совсем так, как чувствовал себя гадкий утенок из сказки Андерсена. Но погоди, придет время, и я сделаю тебя большим, сильным, могучим лебедем, таким же, как они, стройным и прекрасным».

Опять аккорды. Красивые, стройные аккорды. Эти новые звуки вырывают из недр инструмента его дрожащие, неопытные пальцы.

Теперь щеки Вени горят. Глаза сверкают.

А аккорды звучат один за другим так красиво, так торжественно, так звучно. Что это такое? Не белые ли гордые лебеди поют это, уносясь высоко в поднебесье, или певуче вздыхают внизу тростники на реке? Или, может быть, ветерок шуршит в кустах сада? Или звучит чей-то смех? Не Дося ли это смеется опять, проказница Дося?