Это не любовь (СИ) - Шолохова Елена

Девушки угощали вином, от которого Алёна наотрез отказывалась. Юлька кочевряжиться не стала – праздник же. Пропустила за знакомство стаканчик.

Постепенно подходили ещё всякие незнакомые личности. Пили, друг друга подкалывали, обнимались, флиртовали, вспоминали полунамёками только им известные случаи. Алёне всё это веселье было явно не по душе. Юлька тоже заскучала, не понимая чужих шуток и разговоров.

Кто-то обмолвился про Яковлева, и Алёна сразу напряглась, а Макс и вовсе ощетинился. Одна из девушек, пьяная совсем, прищурилась на неё:

– Веселишься? А Дэну сейчас не до веселья…

– Ты рот свой закрой, – зло оборвал её Макс, – а то как бы тебе самой сейчас не взгрустнулось.

Девица возмутилась, заверещала, понесла всякую околесицу. Максим тоже в выражениях себя не ограничивал, быстро распаляясь. За девицу вступились парни, и перепалка грозила вылиться в потасовку. Поэтому Юлька с Алёной всеми правдами и неправдами оттащили Макса подальше от тёплой компании.

Тот всё равно рвался вернуться и разобраться со всеми, кто не прав.

– Да достали уже! Они будут про тебя всякую хрень нести, а я молчать должен? – негодовал он.

Тут, как нельзя кстати, ди-джей объявил белый танец, врубив «Dragged Down and Out», и Алёна утянула разбушевавшегося Макса за собой, вглубь зала, где медленно кружили парочки.

Юлька решила по-английски смыться. Им и без неё прекрасно, а вот ей быть третьей лишней совершенно не нравилось.

Она, осторожно лавируя, пробиралась на выход. Впрочем, ближе к выходу толпа значительно поредела, так что можно было идти спокойно, не опасаясь, что отдавят ногу или кто-нибудь в угаре налетит на тебя.

Юлька почти дошла до дверей и вдруг замерла на месте. Дыхание тотчас перехватило.

Прямо перед ней, буквально в шаге, стоял Анварес всё в той же белой рубашке с закатанными рукавами и расстёгнутым воротом. Стоял, заложив руки в карманы, и смотрел прямо на неё. Правда, выражения его лица не разобрать – темно.

Кого-нибудь другого в таком полумраке она бы, скорее всего, и не узнала, и вообще не заметила, проскользнула бы мимо и всё. Но его она просто не могла не узнать. Даже если бы здесь сгустилась кромешная мгла, она бы его тогда почувствовала – во всяком случае, сама Юлька была в этом абсолютно уверена.

50

Дорогу он не загораживал, стоял чуть в стороне от двери, но она не могла и с места сдвинуться.

Спустя несколько секунд, оправившись от первого волнения, подумала – как это, наверное, глупо, что она молча стоит перед ним столбом. Глупо и нелепо. Ну почему не прошла мимо? Зачем остановилась? Это, конечно, от удивления, не ожидала она его здесь увидеть, вот и опешила. Но выглядит она теперь определённо по-идиотски. Надо хотя бы что-то сказать, как-то оправдаться...

Не думая, она выпалила первое, что пришло на ум:

– Александр Дмитриевич, можно пригласить вас на танец?

Он ответил не сразу, тоже опешил.

– Я как-то не особо умею… ну хорошо, пойдёмте. Но если отдавлю ногу, не обессудьте.

Он шагнул к ней, взял под руку, и Юлька сразу почувствовала, что сознание у неё поплыло, а там, где его пальцы касаются её локтя – кожу жжёт нестерпимо.

Они не стали отходить от дверей далеко, сделали пару шагов и остановились. Анварес положил ладони ей на талию, и тело её мгновенно наполнилось жаром и дрожью. Обняв его за плечи, она изо всех сил пыталась унять эту дурацкую дрожь и выровнять сбившееся дыхание. Но тщетно. Его близость буквально сводила с ума. Не верилось, что всё это происходит с ней на самом деле. Это же и впрямь немыслимо!

В этом конце зала музыка звучала совсем негромко – что хорошо, поскольку не долбило агрессивно по мозгам, не разрывало перепонки, но и плохо, потому что так их молчание казалось неловким и напряжённым. Возникало ощущение, что его непременно надо наполнить, иначе вся ситуация с этим танцем как будто обретала некую двусмысленность.

Расстояние между ними оставалось не больше пары дюймов и казалось прямо-таки насыщенным электрическими разрядами, отчего кожа вдруг стала сверхчувствительной.

Юлька сомкнула пальцы, случайно коснулась сзади его шеи и тут же уловила судорожный вздох. Он крепче сжал её талию, ближе притиснул к себе, и Юлька задохнулась, почти проваливаясь в упоительную обморочную слабость. А его запах, такой мужской, совершенно лишал разума.

Грудь у него тяжело вздымалась, дыхание, обжигавшее ухо, стало прерывистым. Она вновь, уже чуть смелее, коснулась его шеи, затылка, волос. И снова он рвано, шумно выдохнул, сглотнул, слегка откинул голову назад. Касаться его, ощущать пальцами его горячую кожу, уже само по себе было наслаждением, но реакция Анвареса на эти её прикосновения и вовсе сводила с ума. Сердце разрывалось от переполнявших чувств.

«Как же я люблю тебя», – стучала в голове единственная мысль.

Люблю, люблю…

– Люблю­, – вдруг сорвалось с губ прежде, чем она успела опомниться.

Он остановился, замер, застыл.

Юлька чувствовала, как сильно он напрягся, буквально окаменел. Потом склонился к её уху и произнёс:

– Нам нужно поговорить.

Голос его звучал хрипло, будто у него пересохло в горле. И от этой хрипотцы плечи и руки осыпало мурашками.

51

Они покинули спортзал, прошли подальше, в самый дальний неосвещённый конец коридора, чтобы никто случайный не помешал. Анварес остановился у подоконника, встал боком, привалившись к откосу плечом, руки снова сунул в карманы.

Юлька вдруг разволновалась не на шутку, так, что каждый вдох давался с трудом, а сердце прямо бесновалось в груди. На ватных ногах подошла к нему ближе, встала напротив, тоже боком к окну. Для верности опёрлась локтем о подоконник.

Он заговорил не сразу, долго смотрел на неё тяжёлым, тёмным взглядом. Потом отвёл глаза, уставившись в окно, за которым уже сгустилась темнота, щедро расцвеченная уличными фонарями, и спросил:

– Это сейчас... была шутка? – Интимная хрипотца исчезла из его голоса. Теперь он звучал сухо и твёрдо.

Юльке вдруг сделалось нестерпимо стыдно, но тем не менее она ответила честно:

– Нет. Это правда.

Сказала и напряжённо замерла, точно приготовившись к приговору: жить или умереть.

– Жаль, – вздохнул он. Потом нахмурился и посмотрел ей в глаза. – Мне жаль, что так получилось. Так быть не должно. Это неправильно. Это вообще недопустимо. Единственная форма отношений, которая между нами возможна, это преподаватель-студентка. Поэтому, я вас прошу, давайте просто забудем этот разговор, забудем всю эту ситуацию и впредь будем чётко соблюдать субординацию. Я для вас преподаватель и только. Договорились?

Юльке казалось, что её наотмашь ударили, прямо в солнечное сплетение. Там, между рёбрами, нещадно пульсировала острая боль, раздирая когтями внутренности. Боль не давала дышать – воздух словно превратился в крошево битого стекла.

Он склонил голову вбок, глядя на неё озадаченно.

– Вы меня понимаете? Я не хотел вас обидеть. Я даже тронут вашим… признанием, но… вам нужно выкинуть все эти глупости из головы. Не портить ни своё будущее, ни моё.

Каждое его слово отзывалось новой вспышкой боли, точно солью посыпал кровоточащую пульсирующую рану. Но хуже боли были стыд и унижение, выжигавшие её изнутри, как кислота.

– Понимаете? – переспросил он.

Юлька кивнула – на слова сил совсем не осталось.

Будто сомнамбула она развернулась и пошла вдоль по коридору, десять шагов, двадцать, свернула в холл. Стук каблуков по каменному полу отзывался гулким эхом.

На автомате она взяла в гардеробе куртку, вышла на улицу. Тёмное осеннее небо сочилось моросящим дождём, пробрасывало мелкий снег. Под ногами хлюпали бесчисленные лужи – огибать их сил тоже не было. Она и так еле держалась, чтобы не сорваться. Да она и не чувствовала ни холода, ни мокрых ног. Ей казалось, что она сейчас балансирует на краю пропасти, мёртвой бездны, спрыгнуть в которую, в общем-то, даже хочется… отчасти. Чтобы унять боль, унять стыд, чтобы не мучиться, чтобы ничего этого не было, вообще ничего не было. Но злость, которая бурлила в венах, клокотала в груди, не давала совсем уж пасть духом, подстёгивала, придавала сил.