Шаговая улица - Василий Логинов

Не раздеваясь, только сняв ружье, Пехтерин подошел к столу, сел и открыл верхний ящик. На картонных папках с белыми тесемочками, заполнявшими почти все внутреннее пространство, лежала черно-белая фотография. Нефед Никодимович взял ее, поднес близко к лицу, несколько секунд вглядывался в миловидное женское лицо, отложил в сторону, достал лист бумаги и огрызок сувенирного карандаша-великана.

"Здравствуй, Ирина! Как тебе там? Наверное, спокойней. А я остался один. Гриши нашего больше нет..." - толстый карандаш удобно размещался в руке старика.

"Помнишь, Ирина, как ты меня учила не заикаться? Много лет прошло, а я твои губы вижу, как лежали вместе на кровати, и пальчиком грозила: "Нефедушка, если чувствуешь, что начинаешь запинаться, так сразу говори простое слово". Вместе придумали двойное такое слово "сутки-трое". Заиканье прошло, но Гриша немой родился. Будто перешла на него втридорога напасть. Наверное, от одного ушло, а к другому пришло, чтобы равновесие было...

Когда не стало тебя, я хотел Грише открыться. Кто его отец настоящий. Но побоялся. Тебя побоялся, твою просьбу помнил. Потом долго не виделись, а как нерест начался встретились у тюрьмы. Совсем было рассказал, но опять вспомнил, как плакала ты и просила, а я обещал никому не говорить. И не смог обещанье нарушить. А теперь нашего сына нет, не выдержало сердечко его. И не узнал никто, как ты хотела. Вдруг еще бы пожил, когда бы знал про своего отца?

Я вас всех пережил. А зачем? И тебя, Ирина, и Гришу, и Герасимыч вот исчез. Зачем один я? Сын не знал, кто отец настоящий, ты молчала всю жизнь, я молчал... Зачем?"

Пехтерин положил карандаш на стол, снял правый валенок и носок, пошевелил голыми пальцами ног, встал, взял лежавшее рядом ружье, проверил: заряжено ли? снял с предохранителя и упер приклад в каменные плиты пола. Наклонившись, он широко открытым ртом захватил оба дула дробовика.

Чуть слышно звякнул металл о металл, стволы о зубные коронки, и склонившемуся рядом со столом Нефеду Никодимовичу на мгновенье показалось, что внутрь к нему двумя когтями залезает холодная гладкая лапа. Издали контур фигуры сторожа напоминал сломанную посередине цифру семь.

Подавив рождающийся рвотный приступ, большим пальцем ноги Пехтерин нажал на спусковой крючок.

От раздавшегося выстрела в тесном помещении поднялся небольшой воздушный смерч, который подхватил со стола исписанную бумагу, поднял, и она потом долго планировала сухим листом на распростертое остывающее тело...

Некоторое время спустя почтальонша Люба стала развозить корреспонденцию на велосипедах. Два казенных двухколесных механизма - поновей и постарей, были переданы почтовому ведомству по акту из местного отделения милиции. Жители Микрорайона-на-Мысу, заметив Любу на ярко-красном "Салюте", делали вывод: "Сегодня день доставки пенсий".

А для исполнения каждодневной работы она садилась в обшарпанное седло "Урала", и нажимала скрипучие педали. Зеркальце на руле, перечеркнутое диагональной трещиной, во время езды мелко тряслось и дребезжало, и с обратной стороны стекла, вдоль слоистого шрама-разлома, выбухавшего острыми полугранями из оторванного от озерной глади и помещенного в стальную круглую рамку кусочка отражающей поверхности, плясали темные язвы отслоившейся и прокорродировавшей амальгамы, частью неглубокие и полуприметные, частью выпуклые и объемные, переходящие в обсемененные капельками конденсата щели, по мере увеличения скорости движения, складывающиеся в разные интересные игровые фигуры, вечно пытающиеся ожить и сбежать от хромированной металлической плоти на землю.

ВТОРАЯ ФУГА

Мост Дезидерия

За столом сидят четверо. Мужчины. Перед ними тарелки с золотыми двойными каемками, серебряные приборы, рубиновые фужеры, в середине стола высокая салфетница тускло поблескивает змеистыми кольцами, обнимая бумажное гофре с голубой оторочкой. И свечи в трехруких подсвечниках по углам и в середине стола.

Киселеобразен и плотен воздух, люди запрессованы в нем восковыми фигурами и пока неподвижны.

Все это ядро маятника.

Маятник делает ленивое полудвижение вправо, потом до полного размаха влево, и вот уже полутоновое полудвижение теряет свою ползунковую половинчатость и становится размашистым полнокровным полилинейным движением, влево вправо, но полноприводная периодизация пойдет лишь назад вперед...

В тарелках густеет зеленоватая жидкость, оставляя крапчатые потеки на блестящих боках сваренных вкрутую куриных яиц.

Щи это.

Щи зеленые.

Яйца в тарелках как на подбор крупные: каждое занимает почти пятую часть тарелки.

Тарелки это плахи.

В руках четырех господ, как в деревянных рамах, лезвия гильотин - ножи, многократно отражающие пламя свечей. Трое из четырех застыли, занеся лезвия над яйцами, ведь полагается их мелко порезать прямо в тарелке, таков привычный обычай, смешать с горячим супом, передав зеленоватой взвеси желтизну оголенных сердцевин, забелив и замутив объем парящей питательной влаги, и только потом приступить к ее поглощению, таков прилюдный привычный обычай.

Четвертый нож уже начал двигаться к матово бликующему яйцу, неровными движениями пойманной рыбки безуспешно уклоняясь от назойливых свечных огней, частой сменой плоскостей в перемещении стараясь преодолеть сопротивление вязкого окружения.

Медленное его движение в воздухе сменяется стремительной молнией скольжения по полуокружности яйца... кланцц... от удара сорвавшегося ножа по тарелке в густом клейстере атмосферы ядра маятника зависает звук, сходный со скрипом деревянного рассохшегося стула - скрип дерефян чэрз перешед в войс яйцо, мелкой рябью завибрировав при отрыве от тарелки, родив желеобразный крабовидный всплеск, взлетает и планирует в сторону хозяина четвертого ножа, и заканчивает невидимую нить своей траектории в зияющем проеме между белоснежной рубашкой и серой жилеткой.

Хозяин передал хозяину.

Лишь капли на гофрированной поверхности салфеток темнеют увеличивающимися неровными пятнами.

И это первая четверть полного движения маятника: так закончиль рашн трапез з грин соуп...

Тот мост состоял из наскоро схваченных скобками пяти гладких еловых бревен, в дождь нога по ним скользила, и пешеход рисковал очутиться не на другой стороне, где желтел проолифленными стенами уютный домик, а в сырых зарослях ольхи и бузины на дне овражка, часто посещаемых по вечерам только золотистой птицей иволгой.

Надо было зашить рисковые бревна сверху досками и сделать перила.

Горбыль в его руках становился послушным слугой, впитывая усталость больших, крупносуставных пальцев и совпадая перемещением с посылом разума.

Отмерив рулеткой нужную длину, он ровно отрезал ножовкой первую доску и, пользуясь ей как шаблоном, быстро заготовил необходимое количество поперечен для настила. С гвоздями произошла заминка - оказалось, что в старой консервной банке остались одни единожды пользованные и поэтому искривленные. Но и гвозди беспрекословно подчинялись движениям его пальцев, они, словно сами, ложились на притропиночный валун и, с охотой отдавшись выправляющим ударам обуха топора, уже дрожали обновленными стреловидными телами от готовности уйти в податливую смоляную древесину.

Каждую заготовку из горбыля он аккуратно пристраивал плоской стороной наверх, а полукружьем с остатками коричневатой кожицы-коры на гладкую поверхность скользких бревен, выбирая положение наибольшей устойчивости и подгоняя заготовки по росту. По два гвоздя глубоко входили с краев справа и слева, на каждый гвоздь всего по три удара без большого замаха - послушай, Дезидерий, никогда не стой сзади человека, работающего топором - по два удара без замаха - топорище может остаться в руке, а сам топор отскочить и больно ранить - один удар, циклические колебания возобновились: полудвижение маятника опять плавно переходит в движение, вверх-вниз меняется на назад-вперед.

В густом утреннем августовском тумане казалось, что мост длинен и уводит не на другую сторону двадцатиметрового оврага, а продолжается долго-долго, и идти по нему было сладко жутко, казалось, что вот-вот впереди откроется нечто ненароком никогда не наблюдаемое, и оно заманивало и звало звенящей зыбью загадочности. В крупяном, клочковатом, консистенцией крохотных комочков кажущимся теми самыми щами, тумане видны были лишь по три покрытые седоватыми слезинками росы поперечины сзади и спереди от башмаков, которые оставляли на досках темнеющий, проявляющий влагу след, постепенно расплывающийся неровными пятнами. Прежде чем ступить на мост, он всегда закладывал руки за спину, раскрытыми ладонями наружу, сначала левую, а на нее тыльной стороной правую, чуть наклонялся вперед и шагал, шагал.

Откуда взялась эта поза?

На охоте, столь любимой им, и определявшей многие его привычки, это был малоэффективный способ передвижения - так долго не побродишь в поисках дичи.