Две королевы - Александр Дюма

Во времена славного Регентства, пролетевшего в таких безумствах, все подобные планы разрушились, и единственными влюбленными в королевстве остались король Людовик XV и королева Мария Лещинская — только бы длился этот союз!

Голос Мадам, закончившей писать письмо и вышедшей погулять со своими придворными дамами (она и не подозревала ничего дурного, не догадывалась о присутствии в саду двух влюбленных), заставил дофина и мадемуазель Орлеанскую вернуться с небес на землю и расстаться. Благословенный лабиринт позволил им ускользнуть, но, прежде чем покинуть возлюбленную, его высочество дофин успел попрощаться, прошептав ей на ухо обещание:

— Завтра я поговорю с королем и вернусь сюда, чтобы рассказать вам обо всем.

Она поверила ему.

Я узнала эту историю из письма мадемуазель Орлеанской, самого прекрасного письма на свете. Увы, мне не дано изложить все так же изящно, как это сделала она!

IX

Сердце принцессы было наполнено ликованием, весь день она пребывала в чудесном настроении; играла со своими сестрами, маленьким братом, была любезна со всеми, кого она видела, начиная с бальи Сен-Клу, который принес цветы, и кончая Мадам, которую она боялась как огня и которая постоянно выражала недовольство по поводу ее печального вида.

«Завтра! Завтра!» О, как много значит это слово для влюбленных и честолюбцев, но и для несчастных тоже! Какую роль оно играет в нашей жизни! Часто мы шепчем его, преисполненные надежд, но это «завтра», обещавшее так много, превращаясь в «сегодня», а особенно во «вчера», не приносит ничего, кроме боли. Так проходят наши дни: «желать» и «сожалеть» — этими двумя словами пишется наша история!

На следующий день его светлость дофин не появился. И первая, и вторая половина дня прошли, а от принца не было даже весточки! Принцесса провела ночь в большой печали; она не сомкнула глаз и встала вся в слезах, чтобы снова увидеть места, ставшие свидетелями той нежной беседы, когда она и принц обменялись клятвами. Мадемуазель Орлеанской казалось, что она вновь ощутит присутствие дофина в прекрасных душистых аллеях, среди цветов, в окружении птиц, слышавших их разговор. Любовь наделяет душой все, что ее окружает.

Надежда вновь вернулась к принцессе: было придумано объяснение его задержке, оправдание — его пренебрежению ею. Король, вероятно, не принял сына; разговор, быть может, закончился слишком поздно; министры, совет, воспитатели, несомненно, вмешались, и надо преодолеть столько препятствий.

«Сегодня он придет, сегодня я узнаю все! Надо быть благоразумной и ждать», — решила она.

Что только мы ни придумываем, пытаясь доказать себе, что всему есть причина, лишь бы успокоиться, лишь бы не страдать! И сознательно обманываем себя, опасаясь правды!

Цокот лошадиных копыт и громыхание карет были ответом на ее размышления. Это он! Принцесса хотела выбежать навстречу, но силы оставили ее, и она вынуждена была присесть. Радость парализовала бедную девочку! Впрочем, дофин, без сомнения, придет за ней сюда, в парк, где же еще он станет ее искать? Она прислушивалась к шуму ветра в листве, жужжанию насекомых в траве, чириканью воробьев среди душистых ветвей, слышала даже тишину, но все это не заменяло ей любимого!

Принцесса еще долго сидела так, но никто не появился. Наконец, потеряв терпение, она захотела узнать, что же произошло. Бледная и разбитая, мадемуазель Орлеанская вернулась в замок, осмотрела двор, выглянула в окно: экипажи исчезли. Значит, он уехал, не повидавшись с нею! Сердце принцессы сжалось, и она направилась в покои Мадам, не думая о том, что ее могут выбранить: одинокие прогулки были ей запрещены. Хотя в Сен-Клу не так строго придерживались этикета, все же принцессе не положено было гулять в саду одной, без гувернантки или какой-нибудь дамы. Она нередко нарушала это правило и смиренно выслушивала поучения, когда это обнаруживалось. В Версале, на глазах короля, узнававшего обо всем, подобная шалость была просто-напросто невозможна, поэтому принцесса позволяла себе такие выходки только в Сен-Клу. Сколько раз она плакала, вспоминая эти милые, но короткие мгновения безумства в своей королевской тюрьме в Мадриде!

В тот день принцесса забыла о том, что совершила проступок, и даже не пряталась; она предстала перед своей мачехой такая потрясенная, что это отразилось на ее лице; она оглядела комнату: здесь уже собрался своего рода сонет. Месье, Мадам, а также Великая Мадемуазель расспрашивали маршальшу де Клерамбо, воспитательницу детей их королевских высочеств, учинив ей допрос, явно ошеломивший ее.

— А вот и принцесса! — воскликнула Мадам. Так, значит, они говорили о ней.

— Подойдите, мадемуазель, — продолжала принцесса Пфальцская, — мы посылали искать вас повсюду, откуда же вы появились, скажите, пожалуйста?

Тон герцогини не предвещал ничего хорошего, напротив, судя по всему принцесса могла опасаться самого худшего.

— Я была в лабиринте, сударыня, дышала воздухом.

— Но ведь вам известно, мадемуазель, что вы не должны выходить одна. Неужели нужно без конца повторять вам это?

— Госпожа де Клерамбо должна была бы следить повнимательнее, — перебил ее Месье (он терпеть не мог маршальшу и не упускал случая доставить ей неприятность).

— У мадемуазель столько способов убегать от присмотра… Но это ничто по сравнению со всем остальным, чем нам придется заняться в первую очередь. Мадемуазель де Монпансье прибыла сюда по поручению короля, и я до сих пор в себя не могу прийти от того, что она нам сообщила.

Сказав что-то своей любимице, герцогиня не дала ей возможности ответить герцогу, чтобы не вызвать у него нового недовольства воспитательницей. К тому же момент был слишком серьезен, чтобы задерживаться на мелочах. Она приступила к вопросу прямо и решительно.

— Вы встречались вчера с его высочеством дофином в лабиринте?

— Да, сударыня.

— Между вами произошел разговор, и вы осмелились распоряжаться вашими судьбами, не получив на то приказов короля, — так, во всяком случае, сказал дофин, и я не думаю, что вы можете уличить его во лжи.

Тут принцесса наконец осознала, что все идет не так гладко, как она надеялась, и задержалась с ответом.

— Скажите нам правду, мадемуазель, — вновь заговорил герцог, хотя и более мягким тоном.

Мадемуазель де Монпансье, слушая этот разговор, молчала.

— Его высочество действительно любит меня; мы обещали друг другу, что поженимся, и я не понимаю, что тут дурного.

— Подумать только! — вмешалась мадемуазель де Монпансье. — Распоряжаться собой без ведома короля, и это в вашем возрасте!

— Мадемуазель, — живо откликнулась юная принцесса, — так поступают и многие другие, только они позволяют себе это позднее и метят ниже.