Рассказы - Александр Силаев

К двадцати пяти годам он понял, что дальше идти некуда — он достиг. Господи, неужели? Он плакал и не верил своей душе, но факты убеждали в невероятном: простой и смертный человек смог постичь коалу, обретя невероятное в своей законченности и красоте… И во власти, ибо дело коалы давало человеку все.

…Втором учителем коалы стал для него грязный косматый бомж. В восемь лет Дивнов уже прекрасно знал, где искать необходимые ему алгоритмы и соотношения, пацан успел его просветить и на этот счет. Часами Дивнов слонялся по миллионному городу, выискивая в толпе лицо учителя. Через три недели он нашел пасмурного вида бабу в поросячьем берете, но через двадцать минут разочаровался. Она ничего не знала, и лишь по иронии судьбы обладала шестью из десятка верных примет, безошибочно указующих носителя мировой коалы. На следующий день он с тоски зашел в центральный парк, сел на лавку и начал пересчитывать воробьев. С неба закапал мелкий августовский дождь. Рассеянный взгляд Дивнова прыгал по воробьям, шелестел по листьям, любовался дождем. Случайно он оторвал взгляд от воды и увидел под тополем человека. Мужчина лет сорока спал, накрыв некрасивое тело ватной куртяшкой. Его лицо укутывали борода, слипшиеся усы и много дней незатрагиваемая растительность на щеках. Но Дивнов не замечал небритость и линялые трико мужика, он видел за оболочкой суть — спящий соответствовал восьми признакам. Второй раз ошибки быть не могло и разбуженный мужик ответил на окрик единственным словом, которое мог произнести адепт.

Обучение шло в подвале. Бомж располагал немногим, хотя действительно родился на свет адептом. Впрочем, и пацан, намеками приобщивший его к тайне мира, был отнюдь не носителем законченных концепта. Так себе, обрывки, урывки, пара символов и описание мельком виденного когда-то. Но даже неполноценное знание лучше серой утомительности обыкновенных людей. Днями и вечерами Дивнов пропадал в подвале, жадно поглощая корявые лекции, пересыпанные матом и дурной лексикой (коала не влияет на культуру и мораль, превосходя в своих сферах то и другое).

Лохматый и немолодой бич казался вдобавок идеальной сволочью. Он требовал водки и теплых вещей на зиму. Второклассник не знал, что такое водка, но без необходимого подношения подвальный гуру отказывался учить. За показ чудом сохранившихся чертежей он потребовал неимоверной дани в десять бутылок. Маленький Дивнов плакал и умолял, однако наставник только хмыкал в ответ. Школьник клялся, что не держал в руках таких денег, а бомж отвечал матом и дурной лексикой, на сей раз без намека на лекционность… Укради, посоветовал он.

Дивнов стащил в школе чью-то мохнатую шапку, отдал учителю. Тот посмотрел на нее, подержал в руке, нежно поглаживая невинный мех… и полез в деревянный ящик за пятью подробными, но рваными чертежами. Я продам ее, весело сказал он, и мне хватит. Школьник не жалел, понимал: неизменно наступает этап, на котором знакомство с чертежами коалы становится поворотом, и бомж был нежаден. Подлинная ценность каждого не измерялась в деньгах, но при желании содержимое деревянного ящика продавалось за миллиард (если, конечно, объяснить людям, что такое коала).

Что он мог совершить за пять схем первого лекциона? Убил бы? Дивнов уже в те годы имел смелость ответить рубленым «да» на этот вопрос — он знал себя и на три процента знал о коале, чтобы не сомневаться. Убил бы любого, кроме, наверное, матери. А если бы отмаялся без схем год, то убил и ее. Чем угодно. Хоть дачным топориком, если у ребенка хватит сил нанести удар.

Бомж рассказал ему все, Дивнов подозревал утайку. Мальчику исполнилось двенадцать лет, и он научился не верить людям. Подвальный наставник перешел на такие выражения, как честное слово, а подросший Дивнов хохотал. Однажды он пришел и застал мужика вдребезги пьяным. Улыбнувшись случаю, он стянул учителю конечности припасенной веревкой, а затем набросил петлю на шею и примотал конец к водопроводной трубе. Бессознательный не возразил, а спокойный мальчик сел напротив в ожидании трезвости. К вечеру поговорили.

Бродяга вернулся в себя, говорил складно, но по-прежнему клялся, что отдал все. Хорошо, сказал шестиклассник и достал бритву. Наставник заорал, и он пожалел, что не соорудил осторожный кляп из подручной дряни. Ну что ж, если услышат, я погиб, согласился он. И начал резать лицо. Главное прояснилось быстро: адепт не врал.

Нельзя подозревать мальчика в зверстве, речь не о том. Это рассказ о страсти к вещам, которые заслуживают страсть, и только так можно понимать человека пути. Леня был правдив, сентиментален и склонен к любви, но есть вещи, перед которыми трудно устоять и не отбросить другое как шелуху — речь о них.

…Дивнова не интересовали окровавленное лицо и сам человек. Убивать его было лень, оставлять в живых казалось неверным. Нехотя он взял железную палку и начал колошматить по черепу. Треснула кость, кровь смешалась с вытекшим мозгом. Тело не двигалось. Наверное, все, решил Дивнов и побрел к выходу, на всякий случай избавив все предметы от следов своих тонких и сильных пальцев.

Он искал коалу везде, он чувствовал, как искать. Он полюбил старые книги, в которых между строк можно было уловить ее дух. Он магнитом тянулся в точки, где о коале можно было почерпнуть хоть грамм нового. В случае неслыханного везения он даже рассчитывал встретить более квалифицированного учителя.

Самое главное — он думал, непрестанно гоняя мысль по уже знакомому пространству в надежде вытянуть на свет неизвестное. Понимал, что этот труднейший метод скоро станет единственным; манило только совершество, а такому вряд ли научат.

Обыденная жизнь катилась своим колесом: он закончил школу, открутился от армии, поступил в университет. Он не разговаривал с людьми, не зубрил уроков, по-прежнему уединяясь в своем.

В городской библиотеке ему попался роман третьесортного советского автора, он никогда бы не взял в руки такую книгу, если бы не фантастическое чутье. О Господи! Чутье привело его к нежданному пику, между строк в смутной книжонке вычитывалось буквально все, и навсегда для Дивнова остался нерешенным вопрос, откуда наш третьесортный писатель обладал Знанием, откуда и зачем вошел в круг? Как бы то ни было, серый дождливый день, проведенный в библиотеке, поднял его на тысячу ступеней вверх. Дальше, как он понимал, оставалось идти самому, вряд ли хоть один человек в мире познал коалу правильнее, чем он к двадцати годам.

Дивнова мало занимала жизнь, но он не избегал ситуаций: пил водку, сидел с друзьями, не ночевал дома. Начал зарабатывать деньги, раз уж появилась работа. Случайно переспал с женщиной — ну не отказываться же? Перед лицом судьбы ему было наплевать: ну женщина, ну работа, ну водочка с задушевными разговорами… Вряд ли он маскировался, ведя жизнь обыкновенного человека — легко понять, что познавшему коалу плевать на все, в том числе и на маскировку. Он жил так, чтобы выплескивать в мир поменьше энергии, хотя один носил в себе потенциал миллиона гениев: ну и хрен, думал он, каола все равно больше.

Он помнил, что ломался только два раза. Не до той степени, чтобы вынести в мир коалу, но достаточно, чтобы представить себе такое — а это уже безумие, ведь он знал, чем кончивается касание вселенной и алгоритмов коалы, единственной вещи, по силе превосходящей мир. Кстати, это понимали и дворовой пацан, и взъерошенный бомж — они, разумеется, ни разу не применили коалу в жизни, потому что презирали жизнь и знали коалу. А он в отличие от них знал ее в совершенстве, но два раза представил, что мог бы сделать.

Ее звали Наташей. Он любил, наверное, впервые. Она сидела под лампой в мягком зеленом кресле, Дивнов неумело пробовал ее целовать, шепча безвинную баламуть: моя милая, любимая… слышишь? Я ведь люблю тебя, бормотал Дивнов, неожиданно почувствовав жизнь, а Наташа морщилась, кривилась и посылала его во все доступные направления. Наташенька, сказал Дивнов. Она засмеялась, вряд ли издевательски, скорее просто печально и отстраненно. Разумеется, они жили в разных мирах. Он смотрел на ее красивое лицо, сидел напротив, молчал. Прошло, наверное, минут пять. Наташ, сказал он робко. Может, хватит? — попросила она.

Конечно, хватит! — мысленно заорал Дивнов, вслух сказал бесцветную фразу и вышел вон. Лифт шумел безобразным скрипом. Он бродил по осенним улицам до двух ночи, а потом упал под вялый кустик неизвестной породы и хохотал. О Господи, мастер коалы равен Тебе, а на свете происходит такое: он видел лицо Наташи, мечтал о нежности, а потом опять заходился хохотом — неужели не стыдно так полюбить? Понятно, что алгоритмы коалы давали все, перестраивая тонкий мир и даруя власть. Дивнов не хотел всемирного господства и был прав — коала больше. Намного больше Земли. Дивнов хотел Наташу, и был неправ, и понимал, что неправ, но ничего не мог сделать — человеческое давало знать, хоть он и сознавал в хохоте всю нелепость, как создавал очевидное: Наташа отдалась бы в тот вечер, примени он хоть крупицу коалы, но как применишь то, что больше Земли?