Рассудите нас люди - Александр Андреев

Трифон хмуро мотнул головой.

— Самые лучшие позиции — у стола.

Петр снял с вешалки, задернутой простыней, выходной костюм, прихватил полотенце и вышел.

— Извините, я сейчас, — сказал он.

Я взглянула на Алешу. Он сидел на своей койке присмиревший, как будто сжавшийся от смущения. Ему, должно быть, неловко было принимать нас в такой обстановке. Еще более неловко было ему оттого — я это знала точно, — что никаких заслуг и успехов у него не было и нечего выставить напоказ. Жизненные запросы огромны, а возможности их осуществить почти ничтожны. Это надо понять. Но у него была прочная уверенность в будущем. «Зато есть у него я, — подумала я самонадеянно. — А это уже немало!..» Приятно наблюдать, когда мужественный человек — Алеша ведь очень мужественный — стесняется. Меня охватила нежность к нему — такая, что трудно выразить. «Хороший мой, скоро все изменится, скоро мы будем вместе, совсем-совсем близко!..» Мысль эта родилась неожиданно и поразила прямотой и рискованностью. Я даже зябко поежилась.

— Что ты? — спросила Елена.

— Так, ничего... — Я подсела к Алеше и положила руку на его спину.

Он мягко пошевелил лопатками, давая понять, что обниматься при людях неловко. Я поняла, улыбнулась, но руку не убрала.

В комнате было чисто, опрятно, насколько может быть чисто и опрятно там, где вместе живут трое мужчин. На тумбочках белые накидочки, на столе, в кувшине, — цветы. Койка Анки отгорожена ширмой, жиденькой и ветхой, обтянутой шелком с райскими птицами. Ее купил Трифон в комиссионном магазине. Он сейчас переодевался за ней. Анка куда-то исчезала, что-то приносила, расставляла, раскладывала, готовя чай, и все это проворно, ловко и весело.

— За ними все время нужен глаз да глаз, — скороговоркой объясняла она, разрезая на ломти сразу три батона. — Они как младенцы! За хлебом, за маслом и сахаром не сбегай — голодными насидятся. Утром не разбуди — проспят. Трифона водой бужу. Плесну холодной водой — проснется, а так до него не доберешься. Одно хорошо — слушаются. Беспрекословно. Петр приказал им подчиняться мне. Подвигайтесь, девочки, ближе. Я так рада, так рада, что вы пришли, передать не могу! Хоть немного посидеть в своем, в женском обществе...

Я подумала: какие же это ребята, если жить в их обществе ей не в тягость? И еще я подумала если бы меня назначили распределителем счастья я наделила бы Анку всем, что есть в жизни самого хорошего, за ее неунывающий нрав, за от вагу, за проворные рабочие руки.

Трифон осторожно сложил легонькую ширму — райские птицы взмахнули крылышками и скрылись — и подсел к столу, сосредоточенный, причесанный, даже привлекательный.

Вернулся Петр. Он был в свежей белой рубашке с открытым воротом.

— Как вы себя чувствуете? — оживленно заговорил он, обращаясь к Елене. — Не задохнулись тут у нас, не одичали?

— Что вы прибедняетесь? «Задохнулись, одичали!..»

Я любила наблюдать за тем, как Елена переходила в наступление: рывком головы отбрасывала волосы, ресницы ее почти смыкались.

— Этакое кокетство: смотрите, какие мы храбрые, как стойко преодолеваем трудности — в каких условиях живем и не ноем, сохраняем комсомольский задор и все такое!..

— А чем мы плохо живем? — спросил Трифон Будорагин: Он смотрел на Петра, не понимая.

— Вот именно, — сказала Елена. — Я живу в таком же сарае, только более древнем, времен нашествия Наполеона — в огне не сгорел, проклятый! Одно преимущество — в центре города, на Волхонке. И сплю на бабушкином сундуке.

Анка перестала разливать чай, изумленно вскинула бровки:

— Честное слово? А глядя на вас, никак этого не подумаешь! Вам бы с вашей внешностью в кино играть, а вы на бабушкином сундуке спите. Чудно!..

— Бытовые условия мне не страшны, — проговорила Елена жестко. — Страшно другое: условия бывают хорошие, а человек дрянь — душа его дрянь, помыслы дрянь!..

Петр задержал на ней долгий немигающий взгляд.

В это время, широко растворив дверь, без стука вошел высокий человек с черными тяжелыми глазами. Глаза эти я ощутила сразу; они как-то придавливали взглядом, затяжным, огорченным. Голова клонилась, казалось, от груза волос — темные и взлохмаченные, они искрились свежей сединой.

— Садитесь сюда, Григорий Антонович. — Трифон отодвинулся от стола, и человек этот молча занял его место.

Огляделся, угрюмый, седой, страшноватый.

— О, какое общество! Здравствуйте, милые дамы! — Он улыбнулся и сразу как-то приветливо потеплел весь.

Алеша тихо сказал мне:

— Это начальник строительного управления Скворцов.

Анка подала Скворцову стакан с чаем:

— Спасибо, Аня, — сказал он глуховато. — Люблю, ребята, одаренных людей. — Скворцов обернулся к Елене. — Ваша красота, девушка, — это величайший дар природы, как голос певца, руки и слух пианиста. Разница лишь в одном: они — певец, пианист, балерина — извлекают из своей одаренности материальную выгоду. Вы же доставляете эстетическое наслаждение людям даром. Разница эта в вашу пользу. И боже вас упаси использовать ваш дар в корыстных целях!..

Елена резко подалась к Скворцову.

— Зачем он мне, этот дар! — выкрикнула она. — Он мне мешает жить. Некуда скрыться от липких, жадных и наглых взглядов! Вот вам и красота...

— Вам, должно быть, немало досталось от людей, — проговорил Скворцов негромко.

— Доставалось и достается. — Елена, возможно, вспомнила, как недавно в метро у нее дрожали руки от страха перед Аркадием. —Что смотрите? — с вызовом спросила она Петра. — Ну что?! Рассуждаю не по-современному: век покорения космоса, никаких запретов, никаких предрассудков! А верность и преданность — это ведь, по-вашему, предрассудки. Слыхали...

— Вы лучше, чем я о вас подумал в первую минуту, — сказал Петр и встал.

Поднялись и Анка с Трифоном. Я тоже встала.

— Куда вы, ребята?

— Я в институт, а они в школу. — ответил Петр просто. — Извините...

Елена вопросительно посмотрела на Петра. Она была несколько разочарована, даже задета.

Ничего себе — хозяева! Бросают гостей и удаляются!..

— Не обижайтесь, девочки, —утешила Анна. — У нас ведь занятия.

— Можно и пропустить раз-то, ничего не случится, — подсказал Трифон с тайной надеждой: видно, шел, бедняга, повышать образование без излишнего энтузиазма.

Анка прикрикнула на мужа:

— Замолчи, лодырь ты этакий! На, неси портфель...

— Я бы пропустила. — Елена не сводила глаз с Петра.

— Не могу. — Он снял с гвоздя пиджак, перекинул через руку.

Скворцов задержал его:

— Прораб Иванихин от нас уходит. Я хочу предложить на его место тебя.

— Надо подумать, Григорий Антонович.

Анка испуганно прижала к груди ладошки.

— А как же мы без бригадира?

— Что ты, Аня! У вас столько отличных ребят. Любого ставь — потянет. Орлы! Вот хотя бы Токарев. Чем не бригадир? Молодой, задиристый, со смекалкой. — И спросил Алешу: — Сможешь?

— Он сможет, — вырвалось у меня. — Честное слово, сможет!

Алеша вскинулся, сбросив со спины мою руку. Трифон презрительно фыркнул.

— Он еще мастерок держать в руках не научился.

— Научится, — сказал Скворцов. — Ну как, Гордиенко?

Петр выжидательно стоял у двери и безотрывно смотрел на Елену.

— Что? — спросил он, словно очнувшись. — Разрешите нам подумать, Григорий Антонович. — Петр вышел, уводя с собой Анку и Трифона.

Тонкая понимающая усмешка сузила выпуклые глаза Скворцова: он заметил, как Петр смотрел на Елену и как от необходимости покинуть ее с досадой хлопнул дверью. Помолчав немного, он поднялся, собираясь уходить. Алеша удержал его:

— Посидите с нами еще немного, Григорий Антонович.

Скворцов остался.

— Вообще-то мне торопиться некуда... Токарев, сходи, пожалуйста, за мастером Бабуриным.

— Его нет, он учится вместе с Петром Гордиенко. — Алеша взглянул на заскучавшую Елену и заявил вдруг: — Между прочим, я бы занятия пропустил.

Я ревниво хлопнула его ладонью по лопаткам.

— Вот ты какой! Увидишь красивую девушку, все бросишь и к ней!

— Я — да, к ней. Женя. — Алеша придвинулся ко мне чуть плотнее. — Но Петр, как видишь, по-другому решил. Упорный, черт...

— Я люблю этого парня, — сказал Скворцов. Сумерки, сгущаясь, словно зацепились за его щетину на подбородке, черными тенями осели в глазницах, выделив крупные белки. Кроме того что он упорный, он еще и умница. Поэтому я и уверен, что он скоро вернется: не состоятся занятия, преподаватель заболел или еще что-ни будь в этом роде...

Отодвинув от себя стакан с недопитым чаем, откинулся на спинку стула, сунул в угол губ сигарету.

— Мужество и упорство вырабатываются путем насилий над своими желаниями, — заговорил он, взмахивая тяжелой рукой. — А у наших желаний чаще всего бывает одно направление — на праздные удовольствия. Это не требует ни особых духовных качеств, ни высоких мыслей, ни больших чувств. Плыви себе по течению, поглядывай на зеленые бережки. Против течения способны грести только сильные характеры.