Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт

Сзади послышался стук колес по песчаной, с выступающими камнями дороге. «Если бы это был Луиджи! – подумала Анжелина. – Я совсем забыла, что он сегодня собирался съездить в Сен-Жирон к нотариусу».

С улыбкой на устах она обернулась посмотреть на приближающийся экипаж. Две молодые женщины в шляпках сидели на единственном сиденье тильбюри, одна из них держала в руках вожжи.

«О нет! Это Леонора со своей горничной!» – воскликнула про себя Анжелина.

Ощущение было такое, словно она угодила в ловушку, – совсем одна в густой тени ясеня… Лучше бы отвернуться и идти своей дорогой, чтобы они не заметили ее тревоги и растерянности, но время было упущено.

«Мог ли Гильем рассказать своей жене об Анри? Что ж, если она знает правду, то остановит экипаж и станет меня поносить и оскорблять!»

И вот тильбюри замедлил движение – Николь пустила черную лошадь шагом. Леонора, которая сразу же узнала Анжелину, произнесла медоточивым голосом:

– Здравствуйте, мадам де Беснак! Прекрасный день для прогулки, не правда ли? Светит солнце, поют птицы… Я люблю весну, а вы?

– Здравствуйте, – откликнулась Анжелина спокойно. – Вы совершенно правы, погода стоит прекрасная.

– И этим надо пользоваться, а то мало ли что… Сожалею, что мы не можем подвезти вас на улицу Мобек, но из-за этих корзин в коляске совсем нет места!

– Спасибо, это любезно с вашей стороны, но я с удовольствием прогуляюсь, – сказала ошарашенная Анжелина.

– Тогда до встречи! – попрощалась Леонора, в то время как ее служанка стегнула лошадь.

Судя по всему, Гильем сохранил их разговор в тайне. Анжелина облегченно вздохнула, и все же внезапная вежливость его супруги настораживала. Лошадиное ржание отвлекло ее от раздумий. На полном ходу приближалась другая коляска, но на этот раз в нее была запряжена Бланка. Заметив жену, Луиджи помахал ей; лошадь сбавила ход. Когда коляска поравнялась с молодой женщиной, он натянул вожжи.

– Любимая, я словно почувствовал, что ты тут, и поехал по этой дороге, а не по тулузской. Садись!

В золотисто-зеленой тени деревьев загорелое лицо мужа казалось особенно красивым, а обаянию его белозубой улыбки невозможно было противиться.

– Луиджи, любовь моя! – прошептала она, едва оказавшись в его объятиях. – Сколько всего случилось в это утро!

– Ты побывала у вдовы Берар?

– Да, и оказалось, что это – Магали Скотто, моя старая знакомая, мы вместе учились в школе акушерок при Центральной больнице Святого Якова! Сначала, когда я только поступила в эту школу, она меня невзлюбила. Насмехалась, изводила придирками. Наверное, это была зависть… Но потом мы поладили, и я расстроилась, когда ее отчислили за недисциплинированность. Знаешь, я даже рада, что она перебралась в Арьеж. Я предложила ей принимать пациенток в моем диспансере. Если она перестанет пить, с работой у нее все будет прекрасно!

Луиджи поцеловал жену сначала в лоб, потом в губы и серьезно спросил:

– Она практикует и при этом пьет? Не думаю, что это идет на пользу ее пациенткам.

– Год назад у нее умер муж, и она очень по нему тоскует. Думаю, это не случайность, что Магали приехала в наши края. Я помогу ей, Луиджи! Если поддержать ее морально, помочь, она станет замечательной повитухой. Одиночество часто навязывает нам дурные привычки. Вот, про Магали я тебе рассказала, теперь можно ехать домой. Я умираю от голода. Бланка, вперед!

Кобылка охотно подчинилась. Прижавшись к Луиджи, Анжелина проговорила задумчиво:

– До тебя по дороге проехал тильбюри. Это была Леонора Лезаж с горничной, они были вдвоем, без кучера. И, представь себе, она со мной заговорила, была очень любезна и даже назвала меня «мадам де Беснак». Может, что-то переменилось к лучшему? Может, однажды она поймет, что я не сделала ей ничего дурного?

– Ей бы надо помнить, что ты спасла ее сына, маленького Эжена, причем дважды – во время родов и потом, когда младенец отказывался брать грудь.

– Не знаю, мои ли советы спасли ребенка, но я помню, какой он был крошечный и слабенький… Кстати, Луиджи, у Магали я присутствовала при родах очаровательной дамы тридцати восьми лет от роду, первородящей. Мы с Магали помогли ей произвести на свет прекрасную девочку, всю розовенькую, со светлыми волосиками, весом в три килограмма. Скорее бы пришел сентябрь, когда я смогу приложить к груди нашего с тобой малыша!

– Не надо спешить, Энджи, ведь у нас впереди прекрасное лето! – отозвался бывший странник. – И предупреждаю тебя сразу: если твоя подруга Магали не перестанет злоупотреблять местными винами, я ее к тебе не подпущу!

– Договорились! – засмеялась Анжелина. – Тогда мне поможет Розетта. У нее все отлично получится.

До площади с фонтаном оставалось еще несколько метров, когда они снова обменялись поцелуями. Восхитительным ароматом жареного мяса тянуло от таверны мсье Серена, где под каменными сводами аркады собрались многочисленные посетители. С зубчатой стены церкви вспорхнули горлицы.

– У меня в кармане документ, удостоверяющий право твоего дядюшки и Албани опекать Бруно до его совершеннолетия, – сообщил Луиджи. – Помощник нотариуса сделал мне копию, и мы отошлем ее в Бьер.

– Любимый, спасибо!

И они снова поцеловались, опьяненные очарованием весны и бесконечной радостью, заставлявшей их сердца биться в унисон.

Глава 4

Леонора

В мануарии Лезажей, пять дней спустя, в субботу, 13 мая 1882 года

Леонора наблюдала за Эженом, своим младшим сыном. Малыш сидел в манеже из полированного дерева среди атласных подушек и играл погремушкой. Гильем настоял на том, чтобы манеж, это недавнее приобретение, установили в углу в гостиной, возле занавешенного бежевым муслином окна. Оноре Лезажу это пришлось не по нраву: старый законник полагал, что детям место в детской или в саду.

Личико ребенка светилось невинной радостью, и каждый раз, когда он улыбался, на подбородке появлялась симпатичная ямочка.

– Ты всем доволен, мой милый? – тихонько проговорила Леонора.

Маленький Эжен уронил погремушку и, опираясь на предплечья и колени, быстро пополз к ней.

– Вставай на ножки, хитрец, ты уже большой! – засмеялась молодая мать. – Ну, хватайся за перильца!

Клеманс, сидевшая возле отделанного черным мрамором камина, в котором даже сейчас горел огонь, укоризненно покачала головой. Она вышивала салфетку, положив ноги на пуфик.

– Леонора, не пора ли отнести мальчика в детскую? Николь уже несет чай.

– Не думаю! Сегодня дождь, и Гильем не пошел в свою беседку. Скоро он будет здесь, и я хочу, чтобы они с Эженом немного поиграли.

– Я не сомневалась, что вы поступите по-своему, как, впрочем, и всегда.

Николь, которая расставляла на столе чайный сервиз, передернула плечами. Клеманс этого не видела, поскольку сидела к горничной спиной.

– Мадам, заварить чай с бергамотом или черный, на английский манер? – спросила Николь довольно-таки резким тоном.

– С бергамотом. День мрачный, и хочется выпить чего-нибудь душистого, – отозвалась Леонора.

– Хорошо, мадам.

– Полагаю, мои желания во внимание не принимаются? – саркастически улыбнулась Клеманс, которой за день надоело терпеть ужимки служанки и дурные манеры невестки.

К ее удивлению, Леонора предпочла не ввязываться в словесную перепалку и промолчала. Это случалось нечасто. Она любовалась маленьким сыном и, казалось, не замечала ничего вокруг. На самом же деле Леонора раздумывала над тем, какую линию поведения предпочесть. Сегодня утром она получила свою долю удовольствия в объятиях любовника, и теперь чувствовала себя умиротворенной.

«Жить в усадьбе мне нравится, – размышляла она. – Альфред меня любит, он доказывает мне это на каждом свидании. У меня снисходительный супруг, по крайней мере, до сих пор он был таковым. Я могу давать балы, принимать у себя гостей, составлять меню… Если я донесу на Анжелину, перемены могут коснуться и меня. Гильем, конечно, придет в ярость, да и у Жозефа де Беснака достаточно денег, чтобы выручить женушку из беды. Не стоит забывать и о том, что повитуха Лубе помогла родиться Эжену, а потом заставила меня заботиться о нем и любить его так же, как я любила Бастьена. На мое счастье!»