Три весны - Анатолий Чмыхало

А как посмотрела Вера, когда Алеша прошел с Марой по театральному фойе! Да и не только Вера. Та же Влада косила глаза на них, словно оценивая, чего стоит знакомая Алеши.

Как бы трудно ему ни пришлось, он поступит в театральный институт. Да и когда-нибудь заткнет за пояс Вершинского. Алеше будут вот так же, как сейчас ему, подносить букеты цветов. В Алешу будут влюбляться. А он останется верен Маре, только ей.

Но на западе грохотала война. Алеша скоро должен был разлучиться с Марой. Конечно, он станет ей часто писать, а потом они встретятся. Ведь любовь у него на всю жизнь.

Мара не Влада. Эта может быть и настоящей героиней. Недаром же она — дочь командира. Мару никто не баловал. Она сама уже зарабатывает себе кусок хлеба.

А отец у Кости хочет спрятаться от войны. Смешно даже. Кому нужна его жизнь?

У Алеши не было часов, но по тому, как солнце стало падать, как стали вытягиваться тени, он понял, что время идти. По тропке поднялся на дорогу и теперь уже заторопился к дому Мары.

Он постучал в дверь негромко, одним пальцем. И даже когда никто не отозвался, Алеша повторил этот осторожный стук. Он как будто боялся, что вспугнет кого-то, кто скажет ему о Маре. Конечно, Мары нет дома, она бы услышала и впустила его.

Алеша постоял в сенях с минуту, снова трижды пальцем ударил в дверь и собирался уже уйти. Но дверь неожиданно открылась, и он увидел маленькую женщину с дряблым и пухлым лицом.

— Мне… — заикнулся было опешивший Алеша.

— Чего тебе? Заходи, — сонно просипела она.

Он нерешительно вошел в избу.

— Садись, где стоишь, — облизывая увядшие губы, сказала женщина. — Она сейчас придет.

Алеша сел на табурет, а женщина прошлепала босыми ногами в передний угол и устало опустилась на кровать. Громко зевнула, посмотрела в окно.

Алеша понял, что это Марина мать. Он смотрел на нее, пытаясь найти в ее облике хоть что-то от Мары, и не находил ничего.

— Я любила Борю. Кажется, это было давно… Подождите, еще посмотрим, что будет с вами. Война только началась, и вы еще поплачите. А слезы, они горькие, — выговаривала кому-то она. — Слезы едучие. Души выедают, как кислота. И становится пусто. Совсем пусто.

Алеша опасливо посмотрел на нее. Уж в своем ли она уме?

А она рассмеялась диковато и прохрипела:

— Ты жди ее. Ишь, какого молоденького себе завела! Ай да Маруся!

Алеша приподнялся, недоуменно вскинул брови. Черт возьми, тут какая-то путаница. Или эта женщина сумасшедшая. И все о какой-то Марусе.

— Мне… Простите… Разве не здесь живет Мара? — спросил он.

Она с удивлением и тревогой посмотрела на Алешу, словно заметила его только сейчас.

— Тебе Мару? Мара живет у Женьки.

— У какого Женьки? У опера?

— Опера зовут Степаном. А это Женька. Неужели ты не знаешь Женьки? — она резким движением отбросила назад закрывавшие лицо волосы и желчно рассмеялась. — Может, ты и себя не знаешь? Женька — это Марина подружка. Такая маленькая, как стрекоза…

— Бросила меня Мара. И я с племянницей живу, с Маруськой. Плохо, что ты студент.

— Мне нужен адрес Мары.

— Она в бараке живет. За саксаульной базой, по ту сторону переезда. У Женьки.

За переездом были сплошные бараки. Они тянулись добрых три квартала. По нескольку бараков в ряд. Да их все не обойдешь и за неделю.

— Неужели вы не знаете адреса? — спросил Алеша.

Она закурила папироску. И, захлебываясь дымом и кашляя, сказала:

— Бросила меня Мара. Говорит, ты пьешь, мама. Я не могу с тобой…

Она сжалась в комочек, словно боясь, что ее станут бить, и произнесла совсем другим тоном — трезво и спокойно:

— Адреса я не знаю. А ты Маруську обожди.

Алеша намеревался сказать ей, что никого ему не нужно. Но в сенях послышались шаги, и в избу вошла невысокая, быстроглазая девушка.

— Маруська пришла! Сведи, Маруська, его к Маре. Студента.

Ни слова не говоря, Маруся толкнула дверь. И Алеша последовал за ней. Он догнал ее и, только когда они пошли рядом, Маруся сказала:

— Вы — Алеша. Мне Мара рассказывала о вас. А тетку мою нечего слушать, она наболтает всякого!

— Мне неудобно, что я заставил вас идти, — сказал Алеша.

— Я все равно пошла бы. Я каждый день бываю у них. А Мара ушла к Жене, потому что измучилась с матерью. Каждый день клянется, что не будет пить, и снова напивается. А Маре не везет в жизни.

Пройдя по каким-то дворам, Маруся и Алеша остановились возле глинобитного, обшарпанного снаружи помещения. Из барака доносились звуки гитары, которой вторил низкий Марин голос:

Мой костер в тумане светит,Искры гаснут на лету…

— Мара поет, — сказала Маруся, подавая Алеше руку.

Они так и вошли в Женину однокомнатную квартиру — рука в руке И едва переступили порог, как Мара налетела на Алешу, обняла его и поцеловала. И выкрикнула, обращаясь к кому-то, кто сидел за столом и кого Алеша еще не успел рассмотреть:

— Это мой Алешенька! Я говорила вам. Иди к столу, миленький, знакомься. А вот это — опер!

Алеша так и присел. Ему протягивал руку милиционер, тот самый, который погнал их в горах с поляны и ругался с Ахметом Исмаиловым. Так вот он какой, опер, воюющий с жуликами. Весьма ограниченный и даже тупой человек. Ахметову картину назвал мазнею. Такое-то произведение!.. И в театр он ходит лишь из-за Мары.

— Гущин, — снисходительно представился опер.

А с другой стороны стола сидела худенькая девушка с густыми, сросшимися бровями, очевидно, Женя. Она засуетилась, сняла со стула фикус, ладошкой вытерла стул и подвинула Алеше.

На столе, накрытом черной вязаной скатертью, стояли налитые стаканы и рюмки. Опер поставил перед Алешей граненый стакан, наполненный до краев, но Мара тут же заменила его рюмкой.

— Алешенька, не надо пить много, — сказала она. — Это очень хорошо, что ты пришел, мой миленький. Если б ты только знал, как нам скучно с нашим опером Степаном. Это же просто невыносимо! Он только и знает, что говорит о своих воришках.

«А о чем он еще скажет?.. И надо же встретиться! Ахмет ни за что не поверит, если ему рассказать, да и Костя тоже. Гулял с милиционером — вот это да!.. Но я отниму у тебя Мару, опер Гущин. Так и знай!», — подумал Алеша.

— Давайте пить, — нетерпеливо сказал Гущин и, чокнувшись со всеми, выпил до дна. Он чувствовал себя здесь хозяином. Это было заметно по его уверенной манере держаться.

Выпили Женя с Марусей. Для них, видно, такие вот гулянки были делом привычным. И лишь остались Мара и Алеша. Мара сказала:

— Ты не пьешь водку? Нет? Тогда и не надо.

Но Алеша должен быть мужчиной. Чем он хуже этого опера? Пусть до сих пор он лишь однажды пробовал водку и едва не задохнулся тогда, но он все-таки был пьяным и сейчас тоже выпьет. И Алеша легко, словно это была вода, опрокинул первую стопку. И тогда Гущин налил ему вторую, и Мара уже не отставила и не заменила ее на меньшую.

Когда снова выпили, Мара взяла гитару с большим голубым бантом и принялась рвать ее звонкие струны. Мара запела надрывно. Она долго пела разудалые таборные песни, и они звучали у нее прекрасно, со степной тоской, с вечно неутолимой страстью. И больно было слушать ее.

Потом Мара передала гитару Жене и пустилась в пляс на маленьком пятачке между столом, окном и кроватью. Ей было тесно здесь и, чтобы расширить круг, Алеша подсел к Гущину. Тот несколько отодвинулся и сухо спросил:

— Работаешь где?

— Кончил десятилетку. Хочу на войну. Но пока что не призывают.

— А у меня фронт тут. Да еще какой фронт! Месяц назад такую операцию провели! Контрабандистов застукали, в Китай шли за опием. Поначалу думали, что шпионы. Отстреливались сволочи. Ну мы им и дали! Нацмена убили да русского парнишку ранили. Я ему в плечо засадил из карабина. Чуть бы пониже — каюк! И чего он к ним пристал! В больнице какими-то богдыханами бредил… И выдумает же!..

Алеша невольно отшатнулся от Гущина. Богдыханы! Неужели это Васька Панков! Так он всерьез хотел в Китай? Как же так, а? Ни за что попался, сел в тюрьму.

— Его уже судили? — спросил Алеша, подавляя подступающую к сердцу тревогу.

— Парнишку? Нет. Кончаем дело на всю группу.

— И много ему дадут?

— Червонец схватит, если повезет.

— А если нет?

— Вышка. Расстрел. Ведь вооруженное сопротивление! Алеша расстроился. И уже следующую стопку выпил за то, чтобы Ваське дали поменьше. Конечно, он подумал это про себя. А сказал, что пьет за знакомство с Гущиным.

Долго еще пели и танцевали. И Алеша негромко и неумело подпевал. Это правда, что нет у него музыкального слуха. А потом стало легко и радостно.

Алеша выходил с Марой во двор и беспричинно смеялся. И говорил ей, прижимая к своей груди ее маленькую руку:

— Я люблю тебя, Мара. Я никого не любил. Точно. А ты брось всех!..

— Брошу, миленький, — ласково отвечала она, и глаза у нее лучились.