Золотой фазан - Ольга Погодина

— Там, говорят, есть места вовсе науке неизвестные! Трудный туда путь, но уж путешествия в гавань Ольги не труднее!

Потом начинал говорить о предстоящем исследовании пролета птиц на Ханке, и глаза его загорались охотничьим азартом:

— Тут, говорят, весной птиц бывает миллионы! Вот набьем-то! Пропасть наделаем чучел! Главное, чтобы дроби хватило! Дроби я всего три пуда из Хабаровки привез, стоит она там аж двадцать пять серебряных рублев за пуд! Но куда же без дроби! Заплатил стервецам, как миленький!

Из Камень-Рыболова, переночевав и оставив часть поклажи, налегке выехали осмотреть предполагаемое место жительства, — пост? 5, стоявший в устье Сунгачи на значительном расстоянии от всякого человеческого жилья. Пост? 5 был выбран Николаем Михайловичем еще и потому, что отсюда можно было добраться до обоих озер — Малая и Бальшая Ханка, по весне сливавшихся в одно. Сам пост представлял собой попросту лиственничный сруб, где несли посменно службу местные казаки, которые были рады-радешеньки уступить эту почетную обязанность гостям. Так что в их распоряжении оказалась изба-пятистенок с отличной печкой и большими сенями, а также загоном для лошадей, амбаром и поваркой-коптильней для летнего приготовления еды.

Пост? 4 располагался в десяти верстах по правому берегу озера, а дальше на сотню верст места были совершенно пустынные. Водное сообщение по озеру начиналось не раньше мая, когда озеро вскрывалось ото льда, так что им предстояло несколько месяцев провести в совершеннейшем уединении.

— Вот где надо селиться монастырской братии, — не без иронии сказал по этому поводу Николай Михайлович, — Принял обет — держи! Иди в глушь, прочь от людской суеты! Здесь, в единении с природой, душа ото всякой суеты очищается, людей любишь такими, какими есть, не книжными, каждого обогреть готов! А в городах? В городах я, Коля, людей быстро любить перестаю. Грешен — перестаю! Смердят, горланят, пошлость несут! Никчемные людишки, а гонор имеют — мы, мол, горожане перед деревенским невежей. Я бы, будь моя воля, каждого из них на год-два сюда послал — тишину и благодать слушать. Глядишь, мерзости бы в людях поубавилось!

Коля кивал и чуть усмехался, растапливая печку. Николай Михайлович, хоть и человек в целом практический, иногда вот так разгорячится — прямо мальчишка! Про другого можно было бы сказать — утопист, но только как-то не вязалось это пренебрежительное словцо с Николаем Михайловичем, с его громадной самоотверженностью, трудолюбием и настоящей, каждодневной верой в свое дело.

Разобрав вещи и наскоро поужинав привезенным с собой хлебом и холодным мясом, легли спать прямо на печь, навалив на себя одеяла.

За ночь печь протопилась так, что Коля с непривычки не мог спать, скинул с себя одеяла и лежал без сна, дожидаясь рассвета.

Встал, едва сумрак за окном чуть посерел, принялся готовить завтрак. Николай Михайлович тоже, видимо, спал нехорошо. Проснулся и тут же выбежал умыть лицо снегом. Вернулся уже освеженным, с ресниц и бровей стекают растаявшие снежинки:

— Ты погляди, Коля, непременно сейчас погляди!

Коля вышел из избы, когда над ровной белой гладью озерного льда взошло солнце, ударило в глаза золотым ослепительным светом. Снег, — снег на много верст вокруг, — вспыхнул, заискрился, превращая унылую равнину с кое-где торчащими по берегам пучками прошлогодней травы в закодованное сияющее царство.

— Красота, — только и сказал Коля, прикрыв глаза и с наслаждением чувствуя, что солнце, оказывается, уже чуть-чуть согревает ему веки.

И впереди еще много, много таких дней! — счастливо улыбаясь, Николай Михайлович прислонился к косяку, закинув за голову руки, — Да, труда попасть сюда было немало, но уже одним этим днем для меня весь тот труд оплачен! Так что за работу, мой юный друг!

Первыми вестниками весны явились лебеди-кликуны. Март даже не наступил, по ночам было еще очень холодно и Коля сам себе не поверил, когда услышал на рассвете далекий клич. Но Николай Михайлович тут же проснулся, сел в темноте (теперь они зареклись спать на печке и стелили себе постели на лавках по обе стороны от окна) и почему-то зашептал:

— Вот оно, началось! Слышишь ли?

Далекий клич становился ближе, прошел совсем близко, словно бы лебеди пролетели прямо над постом и ушли дальше по Сунгаче.

— Давай наружу! Считать! — Николай Михайлович выскочил за дверь в одной рубахе, и когда Коля вышел, лебедей было уже не видно. Но Николай Михайлович торжествующе поднял ладонь, — Пять!

Буквально на следующий день они обнаружили в устье Сунгачи стаю бакланов. И с тех пор бакланы своим хриплым гоготаньем нарушили царившую доныне первозданную тишину. Несколько дней Николай Михайлович и Коля наблюдали, как они охотятся за рыбой в незамерзающей части устья, — удивительно, сколько эти птицы могли оставаться под водой! Редко когда появялись они на поверхность без трофея и, несмотря на это, если пойманная добыча была достаточно велика, чтобы птица не могла проглотить ее сразу, тут же налетали остальные и поднималась драка. Пользуясь такими сварами, Николай Михайлович пару раз пытался подкрасться поближе, однако, несмотря на свою шумливость, бакланы оказались хитрыми и осторожными птицами и тут же прятались в заросли тальника, делая стрельбу бесполезной.

3-го марта Николай Михайлович, осматривавший вместе с Ласточкой окрестные болота, пока Коля хлопотал по хозяйству, буквально влетел в дверь и молча потащил его наружу. Едва накинув шубу и сапоги, Коля бежал за ним по глубокому снегу, причитая о пригорающей каше, пока Николай Михайлович не рухнул в снег, увлекая его за собой. Осторожно выглянув из-за небольшой дюны, с которой они обычно вели наблюдение за бакланами, Коля увидел, как по берегу, всего в нескольких десятках саженей выхаживают по снегу на длинных голенастых ногах большие журавли неописуесой красоты: белоснежные, за исключением шеи и маховых и плечевых перьев, которые при сложенном положении крыльев образовывали красивый пучок на задней части спины.

— Это китайский журавль, самый большой из здешних. Прилетели уже. Выскочки мои, а я вас раньше середины марта и не ждал. Сейчас…Сейчас…, - приговаривал Николай Михайлович, лихорадочно заряжая штуцер, — будет тебе, Коля, нынче работа!

Однако то ли от горячности, то ли от бокового ветра, но выстрел вышел неудачный. Птицы улетели, и охотникам пришлось возвращаться обратно ни с чем. Впрочем, против обыкновения, Николай Михайлович, не расстроился.

— Пускай живут, первопроходцы, — посмеивался он, сверкая глазами, — Еще налетят нам на радость. Дня через три пойдем на болота, увидишь там, каковы они кавалеры!