Орджоникидзе - Илья Дубинский-Мухадзе

Серго поблагодарил, взялся за дверь. Вдогонку крикнул Мирон:

— Вернитесь, молодой человек! Почему бы мне не помочь лично вам? Я вас прошу — запомните три слова: бульвар Монпарнас, Ротонда. Это уже другое кафе, совсем без рефератов Богема. Там спросите художницу Мямлину. Так она секретарь общества политэмигрантов и, очень жаль, большая поклонница вашего Ленина. У нее еще есть муж, поэт, Оскар Лещинский, наш полтавчанин. Ротонда для него дом родной. Их ребенок тоже в Ротонде…

В Ротонде, едва ли не самом живописном и уж никак неповторимом прибежище поэтов, художников, музыкантов, Серго придется бывать не раз. Там он сведет знакомство со многими интереснейшими людьми. Чудесным человеком был и Оскар Лещинский, крепко сложенный, коренастый, с тонким интеллигентным лицом. Он станет очень близким и Серго и его друзьям — Ною Буачидзе и Сергею Кирову.

Так же как и Серго, семнадцатилетний Оскар бежал из Енисейского края — он был осужден на вечную каторгу за участие в покушении на крупного царского сановника. Еще раньше, мальчишкой, Оскар был связным между рабочими отрядами, дравшимися на баррикадах в Ростове.

В Париже Лещинский сразу прослыл лириком и эстетом. Он издал книгу стихов "Серебряный пепел", вместе с Ильей Эренбургом (его больше знали под кличкой "Илья Лохматый") выпускал журнал "Гелиос" — "Солнце". Среди авторов журнала был и Луначарский. Одновременно Лещинский учился в студии изобразительного искусства "Академии рюсс", созданной Обществом политических эмигрантов. Секретарем академии и Общества эмигрантов работала будущая жена Оскара художница Лидия Мямли-на. Она познакомила Оскара с Лениным. Они часто предпринимали совместные загородные экскурсии. Сиживал Оскар[25] и на кухне с Лениным, на том же месте, где сейчас расположился Серго.

Оскар и Лида в вечер первого знакомства оставили Серго у себя ночевать. Утром Оскар посадил его в омнибус, идущий все туда же, к парку Монсури. Смеясь, объяснил, что "Ильичи" — друзья так называли Ленина и Крупскую — остались жить в том же районе. Только с улицы Бонье переехали на еще более тихую — Мари-Роз.

Выслушав все, Владимир Ильич сказал, что Серго обязательно должен остаться в Париже. Предвидится архиважная для судеб партии работа.

Несколько дней ушло на поиски дешевой комнаты, на устройство других житейских дел. Обосновался Орджоникидзе в мансарде, вблизи бульвара Сен-Жак, почти рядом с русской типографией Рираховского, где каждая партия и политическое течение имели своего наборщика…

А тем временем у Владимира Ильича появился чудесный сюрприз для Серго. Именно появился! И всем доставил огромную радость. В первое мгновение Серго даже отпрянул назад, но Камо сам заключил его в объятья.

— Ты не бойся, бичико, я совсем живой!

А ведь это действительно похоже на сверхъестественное чудо, что Камо в Париже, что он жив!

По доносу провокатора Камо арестовали в Берлине с чемоданом, наполненным динамитом. Заведовавший заграничной агентурой русской тайной полиции А. Гартинг немедля передал в руки своих немецких коллег доказательства того, что Камо — по паспорту австрийский подданный Дмитрий Мир-ский — опасный террорист и главный участник экспроприации двухсот пятидесяти тысяч рублей в Тифлисе. Круг как будто уже совсем замкнулся. Впереди неминуемая выдача России, военно-полевой суд, виселица. И тогда Камо симулировал сумасшествие. В Берлине, затем в Тифлисе, он почти четыре года выносит ни с чем не сравнимые изуверские пытки. Полицейские эксперты жгут ему бедра докрасна раскаленными металлическими стержнями, втыкают под ногти булавки, колют иголками голову и спину…

В разгар борьбы Камо четыре месяца кряду не ложился — днем и ночью ходил по палате или становился лицом в угол.

Крупнейшие немецкие психиатры, доктора медицины Гофманн и Липманн, по поручению суда наблюдавшие состояние здоровья Камо, дали заключение:

"…Обвиняемый, несомненно, душевнобольной. Характерные черты его поведения не могут быть симулированы в течение продолжительного времени. Так держит себя лишь настоящий больной, находящийся в состоянии умопомрачения… К этому присоединяется еще факт отказа от пищи, который не мог бы проводиться здоровым человеком с такой настойчивостью".

Как-то, много лет спустя, Камо, уступая настояниям бывших узников Шлиссельбургской крепости, вкратце рассказал им о своих переживаниях. Николай Александрович Морозов, виднейший русский революционер, ученый, почетный член Академии наук, воскликнул:

— Я предпочитаю вновь просидеть двадцать один год в одиночестве в Шлиссельбургской крепости с ее ужасами, чем испытать то, что пережил Камо в психиатрических лечебницах.

В конце четвертого года испытаний Камо бежал. Среди бела дня, едва ли не в самом центре Тифлиса. По его следу пустили собак. Во все концы разослали сотни агентов охранки. Филеры и жандармы круглые сутки дежурили в портах, на железнодорожных и автомобильных станциях. Министр внутренних дел обратился за содействием к немецкой полиции. Камо же ждал подходящего момента в подвальном этаже дома полицеймейстера Тифлиса!..

Через три месяца в Батуме некий турецкий подданный с закрученными кверху усами ослепительно черного цвета и такими же волосами предъявил пограничникам свой паспорт. Турок возвращался на Родину после поездки в Тифлис и Баку по коммерческим делам. Этого "турецкого негоцианта" сейчас и обнимал Серго.

Часами бродили два друга по набережным Сены, по бульварам, а не то забирались в пригороды Парижа — Фонтеней-о-Роз или Жювизи, — там Ильич показал им несколько укромных местечек, где можно было без помех посидеть, вспомнить былое, подумать о будущем. Камо оно представлялось крайне туманным.

Крупская, которой Камо охотно поверял свои тайны и сомнения, печалилась:

— Он страшно мучился тем, что произошел раскол между Ильичем, с одной стороны, и Богдановым и Красиным — с другой. Камо был горячо привязан ко всем троим. Кроме того, он плохо ориентировался в сложившейся за годы сидения обстановке. Ильич ему рассказывал о положении дел… Остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги и не знающего после побега, за какую работу взяться. Его проекты работы были фантастичны. Ильич не возражал, осторожно старался поставить Камо на землю, говорил о необходимости организовать транспорт и т. п.

В конце концов было решено, что Камо поедет в Бельгию, сделает себе там операцию глаза (он косил, и шпики сразу его узнавали по этому признаку), а потом морем проберется на юг и дальше на Кавказ.