Юные годы медбрата Паровозова - Алексей Моторов

К тому же в этом отделении массажистами трудились двое моих приятелей, пример которых оказался столь заразительным для меня. Так что мне скучно не будет: и научат как себя вести, и посоветуют, и помогут если что.

Начался июнь, погода стояла классная, в реанимацию стали толпами поступать ныряльщики и утопленники.

Вообще лето – самый спокойный период работы. Народ выезжает на природу, расслабляется, отдыхает, становится не такой злой, как в холодное время года. Тут тоже, конечно, все бывает, но так, по мелочи. Или ножами друг друга порежут, или шампурами попыряют, или водкой потравятся, или в бане угорят, или в речке утонут. Да и происходят все эти “драмы на охоте” обычно в выходные дни. Так что летом и поступлений меньше, и даже свободные койки в блоках случаются.

По этой причине мне удавалось высыпаться на дежурстве, и на массажную практику я приходил в полном сознании.

В первый день, сразу же после собрания, где нас представили коллективу отделения и раздали больных, я вышел перекурить в садик, сопровождаемый моими закадычными друзьями.

– Полный облом! – пожаловался Вовка. – Прошлым летом и то было лучше, за всю ту неделю только червонец левыми заработал!

– Теперь до осени такая тишина будет! В клинике до сентября ловить нечего! – продолжил Андрюха. – Да и частные клиенты по дачам все разъехались!

Да, бедные мужики, хорошо Вовка успел тачку поменять, а Андрюха видео купить, а так бы до осени мучились.

Я поднялся на третий этаж и подошел к двери палаты. Там, за дверью, ждал мой первый больной. Нет, конечно, через меня прошла целая дивизия пациентов, но этот должен был стать первым, которого я получил в новом для себя качестве. Я немного волновался.

Действительно, что это за больной, которого не нужно подключать к аппарату ИВЛ[2], к монитору, заталкивать в него зонд, интубационную трубку, не надо переливать ему литрами кровь и другие растворы, дренировать плевру, а самое главное – не надо его мыть и перестилать.

Он же еще, наверное, и говорить может. Тяжело перестраиваться. Хотя курс на перестройку вот уже больше года как взяла вся страна. Вот и моя очередь пришла. Я подошел к двери палаты безо всяких инструментов, с голыми руками, и толкнул дверь.

– Здравствуйте! – как можно более беззаботно произнес я. – Мне нужен больной Ичмелян!

Первая халтура

Поговорим о деньгах. Не о том, что, согласно теории Маркса, деньги – это всеобщий эквивалент любого другого товара, – нет, мы поговорим о деньгах по-простому.

Денег всегда мало. Да можно сказать, их всегда нет. А если работать, как я, в реанимации, их и не будет. А безденежье, особенно хроническое, – состояние в общем-то малоприятное и, можно сказать, унизительное.

Тут, конечно, надо сделать скидку на описываемые мной времена. Тогда не было сегодняшнего разнообразия и разница в доходах граждан не исчислялась миллионами. Время было в этом плане наивное, даже какое-то инфантильное. Средний заработок в стране был около ста пятидесяти – ста семидесяти рублей в месяц. Многие получали еще меньше, пенсии – те вообще доходили до сорока рублей. Таким несчастным едва хватало на еду, транспорт и нехитрую одежду.

Как правило, никто из них не роптал, а люди пожилые говорили неизменное: “Одеты, обуты, чего еще надо, главное, чтобы войны не было”. Войны вроде не было, но одеты и обуты все они были так, словно кто-то обрядил их в выкинутый на помойку по причине ветхости реквизит пьесы Горького “На дне”. Те, кто помоложе, часто придерживались еще более простой философии: “На выпить-покурить хватает, а закуска у меня прямо на огороде растет”. Это если, конечно, огород был. Ну а если нет, так и хлопот меньше.

Многие всю жизнь на что-то откладывали. Такое требовало целеустремленности и самопожертвования. Одна моя знакомая еще в первом классе решила скопить на дубленку. И все десять школьных лет прятала в укромное место те двадцать копеек, которые папа с мамой ежедневно выдавали ей на мороженое. После выпускного вечера она с немалым трудом вытащила заначку и пересчитала ведро двугривенных. Получилось около семисот рублей.

Три с половиной тысячи пломбиров, украденных у своего детства. На дубленку в самый раз.

Я и сам не чурался складывать по рублику, лелея мечту о японских часах, но все-таки копить – занятие тоскливое и безнадежное. Два года на джинсы, три года на телевизор, четыре – на холодильник, пять – на мебельный гарнитур, пятнадцать – на машину. Еще не успел накопить на последнее, а тут звонок с того света: “Пожалуйте в гробик!”

Хотя чаще приходилось откладывать даже не на что-то конкретное, а так, на всякий случай. Накопишь, поедешь по городу, а там вдруг повезет, наткнешься на дефицит! На дефицит натыкались следующим образом: нужно было ездить по большим центральным магазинам и смотреть, не стоит ли где здоровенная, часов на пять, очередь.

Конечно, и тогда были богачи, но это отдельная тема. Богачи таскали кошельки, полные денег, у них везде были связи, и дефицитные вещи доставались им легко, без давки в очередях. Богачами легко становились те, кому посчастливилось работать в западных странах.

К сожалению, заграничные поездки, а уж тем более длительная работа за рубежом – удел избранных. Обычные граждане тоже искали разнообразные пути заработать. Некриминальных способов было не так уж много. Например, завербоваться на Север или поехать на летнюю шабашку.

А к чему я это все завел? Ну, во-первых, мне хотелось хорошо одеваться, хотелось хоть иногда ездить на такси. Еще очень хотелось стереосистему. Да пусть и не стереосистему, сойдет и средненький магнитофон. И я отлично понимал, что у медбрата никакой перспективы материального благополучия нет и не будет. Покупка любой значимой вещи, например пальто, превращалась в настоящую финансовую катастрофу. Да какое там пальто! У меня и карманных-то денег, в принципе, не водилось. А деньги, как ни крути, давали ощущение свободы. Свободы и независимости.

Ситуация с оплатой в медицине сложилась любопытная. Таких мизерных окладов не было даже у несчастных учителей. Ставка медсестры – восемьдесят рублей, врача – сто десять. А вожделенный видеомагнитофон стоил две с половиной тысячи. Но так уж вышло, что людей в белых халатах давным-давно отправили на вольные хлеба.

Существует такой исторический анекдот. Первый нарком здравоохранения Семашко во время обсуждения заработной платы медикам заявил что-то вроде: “Хорошего врача народ прокормит, а плохие нам не нужны!” Действительно, только отгремела Гражданская, денег не было, а врачи всю жизнь занимались частной практикой. Государство и при царском режиме платило врачам немного, не надо строить иллюзий по этому поводу. Но вскоре любая частная практика сошла на нет, а потом стала и вовсе запретным делом. Гинекологи и стоматологи ушли в глубокое подполье, а остальные врачи, и хорошие и плохие, довольствовались нищими окладами в тоскливом ожидании, когда их начнет кормить нищий народ, и дружно проклинали наркома Семашко.

Деньги, конечно, брали. Рисковали, но брали. На чем иногда попадались, и тогда устраивались показательные процессы. Но брали далеко не все и далеко не повсеместно. Существовали традиции, как в каждом лечебном учреждении, так и в каждой отдельной местности. Самое страшное, говорят, было заболеть в Средней Азии и попасть к местным эскулапам. И хотя деньги там, по слухам, платили все, причем огромные, толку от этого было немного.

На втором месте шли республики Закавказья. Там за мзду начинали шевелиться, но весьма вяло и куда-то не в ту сторону. Да и сами местные жители не очень-то доверяли своим темпераментным врачам. Все стремились попасть в Москву, в крайнем случае – в Ленинград. Делалось это очень просто. Покупался билет на самолет, запихивался больной со всеми выписками, справками и снимками, часто с сопровождающим, и уже сразу по приземлении из московского аэропорта по телефону-автомату вызывалась “скорая”. Безотказный вариант, к тому же недорогой.

Среди врачебных специальностей есть традиционные, представителям которых давали всегда. Это урологи и гинекологи. Не поблагодарить их почему-то считалось неприличным. Достаточно было посмотреть на стоянку машин у нашей больницы. Время от времени получали хирурги, делясь с анестезиологами. Терапевты, как и невропатологи, в среднем прозябали. Травматологи довольствовались традиционными бутылками. Мне кажется, что хуже всех приходилось реаниматологам. Во-первых, с такой специальностью особо не подхалтуришь. Не станешь же в свободное от работы время реанимировать граждан за деньги. А что касается работы в больнице, то здесь существовал своеобразный парадокс.

Казалось бы, по логике вещей, когда жизнь больного висит на волоске и этот волосок того и гляди может в любой момент оборваться, нужно расшибиться в лепешку, но заинтересовать персонал, в руках которого находится абсолютно беспомощный пациент, но что-то в моей теории не срабатывало. Скорее всего, потому, что человек, попавший в реанимацию, пребывает там, как правило, либо без сознания, либо в сознании весьма спутанном. Да и родственники в отделение не пропускались. Только беседа с врачом в холле у лифта и передача, которую забирали сестры.