Раяд - Всеволод Бенигсен

Конечно, Костя тогда был еще невероятно наивен и потому исходил из самых поверхностных представлений о войне. Вот «чехи». Они борются за независимость, они хотят освободиться от России, жить по своим законам. Они зверствуют, но на войне как на войне. А вот русские. Они защищают закон, они борются против сепаратистов и террористов, они тоже часто перегибают палку, но так приходится поступать всем, кто борется с терроризмом, – попробуй отличи мирного жителя от немирного. А тут любой ребенок с автоматом бегает. Сегодня такая «мирная» семья сидит и пьет чай, а завтра их родственника-боевика подстрелят федералы, и они прямо из-за стола пойдут в горы предлагать боевикам свою помощь.

В общем, как-то так.

Конец этим глупым иллюзиям пришел раньше, чем Костя ожидал. Он тогда перешел в ФСБ и стал интересоваться историей Чечни и чеченцев, пытаясь заглянуть в «национальный характер». Должна же быть у народа какая-то характерная и всеопределяющая черта.

Для начала он попытался узнать у тех, кто воюет, или просто местных жителей (хотя, как уже было сказано, «простые местные» здесь легко превращались в «непростых боевиков»), чего они собственно хотят. И пришел в недоумение. Никто из них ничего не мог толком объяснить. От импульсивных он слышал: «Чтоб вы все сдохли», от зрелых: «Чтоб вы все ушли», от мудрых: «Чтоб войны не было». При этом, что конкретно даст им эта мифическая независимость, никто не мог объяснить. Ислам? Вот вам ислам. Чеченский язык? Да кто ж спорит! Шариат, совет старейшин, многоженство? Так все это и при советской власти существовало – пусть и не всегда гласно, но ведь никто не жаловался. А может, вы хотите суверенитет, чтобы самостоятельно вести торговлю? А что продавать будете? Козью шерсть? Ага. На этом, конечно, далеко уедешь. А может, нефть? Да сами же прекрасно понимаете, что не будет здесь никогда Арабских Эмиратов. Ну вот. Вы же – пастухи, охотники и воины. Горцы, одним словом. Может, курорты понастроите? И кто сюда будет приезжать? Не смешите мои сапоги. Представить Чечню в качестве курорта Косте было так же сложно, как Россию без воровства, пьянства и взяточничества.

Что касается ненависти к русским, то, во-первых, она никак не объяснялась (кроме все той же верности идеалам Шамиля и ненависти к любившему перемещать народы Сталину), то есть носила иррациональный первобытный характер. Во-вторых, плохо скрывалась. Каждый раз, когда Костя пытался пробиться сквозь толщу этих иррациональных представлений о мире, он натыкался на остекленевший взгляд и презрительную улыбку в стиле «ничего вы, русские, не понимаете». И чем больше Костя думал об этом взгляде, тем соблазнительнее казалась ему простая мысль, что, может, и нет ничего за этим взглядом – просто темная пустота, в которой булькает бесконечная раскаленная лава ненависти к тем, кто другой. Может, и живут они только этой лавой, питает она их, что ли.

И горе тому, кто эту лаву захочет на вкус попробовать, – воины из чеченцев знатные. Регулярную армию, правда, не соберешь – дисциплина с менталитетом не сочетается, – а партизанить будут до последнего патрона. Может, этим наблюдением и ограничился бы Костя, но случайная встреча на чеченском перепутье приоткрыла ему некую более вескую суть.

Незадолго до перевода из Чечни под непосредственное крыло Разбирина Костя получил приказ найти и доставить двух русских дезертиров-срочников, которые, как стало известно, прячутся в Грозном. Прятались они, как ни странно, у коренного чеченца, некоего Ахмеда, бывшего учителя рисования. Ахмед был человеком мирным. Повоевав в свое время у Дудаева, он быстро разочаровался как в целях, так и в средствах этой войны. Вернулся домой в Грозный. Тем более что семья у него большая, и, кроме Ахмеда, заботиться о ней никакой Дудаев не собирался. Какие-то связи с военных времен остались, но он ими не хвастал, да и повода не было. И так случилось, что гостил он как-то у тестя в горах, а у того работали (от слова «раб») двое русских ребят. Зеленые и неопытные, они чуть ли не в первую неделю службы попали под обстрел – ехали в составе небольшой колонны. При первом взрыве побросали автоматы и рванули куда глаза глядят. Как выяснилось, не зря. Из той колонны в живых никого не осталось: кого на месте убило, кого боевики добили. Сбежавшие прибились к Ахмедову тестю. Тот был человек не злобный, мог бы и отпустить, но лишние рабочие руки ему были очень даже нужны. Пообещав скорое освобождение, об обещании он быстро «забыл». С выкупом связываться не хотел – пришлось бы делиться, посредников нанимать, в общем, боль головная, тем более что беден он не был, а в хозяйстве ребята пришлись кстати. Над пацанами не издевался, уши не резал, не калечил, не насиловал. Но и свободы не давал. И сидеть бы им у него до второго пришествия, если бы не Ахмед. Перепуганные пацаны со слезами стали умолять его переправить их домой, плакали, звали матерей. Ахмед ничем особо не рисковал: срочники не контрактники, их в Чечне и за солдат-то не считают: так, мясо молодое на убой привели. Упросил тестя отпустить пацанов с ним, сколько ж можно рабов держать? Тот Ахмеда уважал и любил, спорить не стал, поохал, поохал, да и махнул рукой. И вот теперь они жили в Грозном. В Россию переправить было не так-то просто – либо снова на боевиков нарвешься, либо (что вероятнее) свои же на первом блокпосту за жабры возьмут. Поэтому Ахмед попытался вызвать матерей этих пацанов – мать сына от любого наряда отобьет. Пока матери собирались в путь, у одного из пацанов не выдержали нервы – рванул в Россию пешком, но тут же в Грозном нарвался на патруль. Те посадили парня до выяснения обстоятельств. Он сопротивления не оказал. Даже про приятеля рассказал – вот только адрес не выдал, сказал, мол, прятались где придется. Но когда его стали переводить в другое помещение, парень проявил чудеса ловкости и скрылся. Вернулся обратно к Ахмеду. Теперь сидел в подполе с приятелем и дрожал.

К делу тут же подключилась ФСБ. Шило в мешке не утаишь, а слухами земля полнится. На Ахмеда стукнул кто-то жадный, и вот уже Костю с двумя помощниками направляют по адресу – арестовывать дезертиров.

Увидев Костю во всеоружии, Ахмед спорить не стал – зачем на рожон лезть? Костя же, увидев, что перед ним человек мирный, к силе и не думал прибегать. Его пригласили к столу как гостя. Он сел – торопиться было некуда. И завели они с Ахмедом разговор – о том о сем, о войне, о русских, о чеченцах и даже об искусстве. Нет, не стал Косте ближе или понятнее чеченский народ, но он вдруг с удивлением заметил, что как будто слышит его Ахмед, и он Ахмеда слышит. И как будто даже не с чеченцем он вовсе говорит. Это было так, словно инопланетянин, спустившийся на Землю, вдруг смог представить, как он выглядит в глазах землян. А это ведь так же сложно, как землянину представить, насколько странно выглядит он со стороны – с неуклюжими четырьмя конечностями, странной тыквой, венчающей туловище и именующейся головой, с глазами, расположенными почему-то только на одной стороне головы, и прочими «несуразностями». Причем увидели себя со стороны как будто оба: и Ахмед, и Костя.

В какой-то момент Костя решил задать свой наивный вопрос хозяину – за что, мол, борются чеченцы. Сначала Ахмед вопроса не понял, хотя говорил по-русски прекрасно. А когда понял, рассмеялся хриплым гортанным смехом.

– Как за что?! За войну и борются. Война – это хлеб. Взрослый чеченец – это воин. Он привык воевать.

– То есть, выходит, война – это цель и средство в одном флаконе? – смутился Костя. – Война за войну?

Ахмед ничего не сказал, только пожал плечами.

А Костя с досадой подумал, что до такой простой истины мог бы и сам дойти. Единственным оправданием своей наивности он мог считать только то, что понимание войны у русских и чеченцев слишком разное. Это-то и сбило его с толку. Для русских война – понятие исключительное, драматичное, отсюда и пафос. Для чеченцев – обыденное, естественное, отсюда и простота с деловитостью. Если бы Костя разул глаза чуть раньше и внимательнее отнесся к некоторым историческим деталям, то и без помощи Ахмеда заметил бы, что для чеченцев, как, собственно, и для всех горцев война была сродни средневековым набегам. Что-то типа Золотой Орды. Даже знаменитый «Чеченский конный полк», состоявший из ингушей и чеченцев и входивший в состав пресловутой «Дикой дивизии», что воевала за царя в Первую мировую, заработал наряду с похвалами за храбрость и патриотизм такую критику, что, как говорится, с такими друзьями и врагов не надо. Никакую дисциплину так называемые всадники не терпели и не уважали, у мирного населения неприятельской страны все что могли воровали или отнимали силой, а сдавшимся в плен просто-напросто рубили головы. Кроме того, продавали и обменивали казенное оружие как свое личное. С тех пор эти средневековые представления о войне у чеченцев не сильно изменились. Они по-прежнему воюют за добычу. А вовсе не за независимость, как любят внушать простодушным и недалеким европейцам. Получи они эту независимость, они бы просто продолжили набеги на соседние регионы. Вкус добычи – как вкус крови для акулы: раз почувствовал – уже не оторвешься. Но теперь, когда Россия все прочнее вязла в их горах и ущельях, о том, что будет (или было бы) потом, никто в Чечне и не думал. Зачем думать о хлебе насущном, когда он сам в руки идет? Война была их заработком. Не приработком, как у русских военачальников, которые сегодня здесь, завтра там, а стабильным доходом. На войну ходили как на работу. И русских контрактников они ненавидели больше срочников, потому что в них видели самих себя: жестоких, беспринципных, жадных до добычи. Неудивительно, что при таком ведении войны и русские, склонные ко всем вышеперечисленным порокам, от недисциплинированности до воровства, легко переняли эту манеру ведения войны – разве что рабов-заложников не держали. Да и то, как посмотреть.