Ветер удачи - Павел Молитвин

— Вай-ваг, девочки! Почему мы не джевадаси? — воскликнула Дадават, с восхищением глядя на Ильяс, начавшую выписывать вокруг Нганьи фигуры танца, известного в святилищах Эрентаты под названием «Ворожба змеи». Потом одним движением освободилась от желто-лимонного одеяния и, обмакнув пальцы в чашку со взбитыми сливками, нанесла на свое иссиня-черное тело дюжину точных мазков, которые должны были заменить ритуальную раскраску храмовых танцовщиц.

— Ну, где тут оксары — молодые господа, закисающие в обществе чинных форани? Где все эти холоднокровные Небожители, оживающие, лишь когда им засунут в задницу стручок жгучего перца? Пусть поглядят, как умеют служить своей Богине пламенные джевадаси, неутомимые жрицы любви!

Танец, в котором Дадават прошлась по залу, нельзя было назвать ни чарующим, ни эротическим, ни зажигательным или возбуждающим. Это был сплошной гимн плотской любви, от которого у Ильяс и Нганьи засверкали глаза, участилось дыхание, босые пятки сами собой принялись выстукивать ритм, а в руках оказались ножи и двузубые вилки, звенящие не хуже традиционных металлических палочек, коими храмовые музыканты аккомпанировали выступлениям джевадаси.

— С таким темпераментом тебе, верно, и в самом деле невмоготу глядеть на наших постнолицых женихов, ходить в школу и на храмовые празднества? — с завистью спросила Нганья у подруги, когда та наконец кончила танец и, повалившись на циновку, потянулась к кувшину с подслащенной водой, настоянной на цветках апельсина.

— Вай-ваг! Невмоготу — это не то слово! Я чувствую, что жизнь проходит мимо. Запертые в золотые клетки, мы не можем того, не смеем этого! Отцы, братья и слуги не сводят с нас глаз, боясь, как бы мы не прогневили Богов, жрецов, императора, соседей. Как бы не уронили честь клана, отступив от ставших законами традиций, предписывающих, какой рукой подавать гостю вазу с жареным миндалем и сколько вареных побегов молодого бамбука класть на его блюдо с рисом. Но до замужества мы еще имеем хоть какую-то свободу, а потом и вовсе превратимся в жирных гусынь, годных лишь на то, чтобы рожать детей и ублажать постылых супругов…

— Эк тебя заносит! И ты еще говоришь, что это я сама на себя не похожа? — удивилась Ильяс. — Нет, это на тебя что-то нашло, вот ты и бесишься и лезешь на стены ни с того ни с сего!

— Дай срок, тебя просватают, не так еще запоешь!

— Так ты что, замуж выходишь? — ахнула Нганья. — За кого?

— За кого велено! За Усугласа. За жирного ленивого борова, с малолетства страдающего зеркальной болезнью! — выпалила Дадават, и на глазах ее выступили слезы ярости.

— Чем-чем? Какой болезнью? — переспросила Ильяс.

— Зеркальной. Которой все жиряги болеют. А называется она так потому, что им, иначе как в зеркале, собственный член не увидеть: брюхо мешает! — с удовольствием ответствовала Дадават и вскочила с циновки. — Ладно. Чем унынию предаваться, двинемся-ка лучше ко дворцу. Авось пройдет гроза стороной, тогда повеселимся напоследок. Готовьте маскарадные костюмы, а я пойду сливки с себя смывать.

Пока паланкины, каждый из которых несло по четыре раба, спускались с Закатных Холмов к нижней террасе императорского сада, Ильяс думала о том, какую злую шутку сыграла могущественная Нгура с ее свободолюбивой, веселой и непоседливой подругой. Это ж как должна была Дадават досадить Матери Богов, чтобы та уготовила ей столь грустную участь! Хотя, ежели разобраться, кто из знакомых оксаров был больше по душе ее темпераментной подруге? А ей самой? Еще дважды, ну трижды умрет и родится луна, и отец потребует, чтобы она назвала имя своего избранника, которое затем будет сообщено жрецам храма Нгуры — Хранительницы семейного Очага, чтобы те приступили к подготовке брачного обряда.

Чье имя она назовет? Бокко, Чумдага, Душу, Ридрока? Кого из них готова она назвать спутником жизни? Кого будет любить и почитать, перед кем с радостью раскинет ноги на брачном ложе? С кем желает она стать единой плотью и кровью, от кого мечтает иметь ребенка? К кому стремится душа ее? Хочет ли она, чтобы на кого-нибудь из этих мужчин походил рожденный ею сын? Нет? А ведь ей, в отличие от Дадават, души в ней не чающий отец предложил выбирать самой…

Перед внутренним взором Ильяс встало лицо желтоглазого, и девушка поняла наконец, что не он преследовал ее в сновидениях, а она сама, не сознавая того, искала и звала его. Ибо, ни на миг не забывая о грядущем замужестве, именно этого, окутанного ореолом таинственности, мужественного и отважного мужчину готова была признать достойным себя. Его, и никого другого…

У входа в императорские сады их уже ждали Чумдаг, Бокко, Ридрок и Усуглас. Толстяк с широким и плоским, лоснящимся, как масленый блин, лицом редко посещал праздники и сейчас, видимо, явился сюда с единственной целью не дать своей очаровательной невесте натворить непоправимых глупостей до близкой уже свадьбы. Понять его побуждения было нетрудно: сделавшись женихом Дадават, он, согласно традиции, принял на себя ответственность за поведение будущей жены и, догадываясь, что она не в восторге от предстоящего замужества, мог ожидать от нее чего угодно. Стоявшие подле Усугласа оксары обменивались, похоже, на его счет скабрезными шуточками, но при появлении паланкинов с форани оставили свою жертву в покое.

Вглядываясь в их ухоженные, самодовольные лица, Ильяс с отвращением подумала, что все они вместе и каждый в отдельности ничуть не лучше, а может, и хуже Усугласа. Тот, по крайней мере, сознавал свои недостатки, тогда как остальные, при всей их внешней несхожести, почитали себя солью земли, являясь на самом-то деле скучными напыщенными пустоцветами. Никогда прежде подобные мысли не приходили ей в голову, но перспектива заполучить кого-нибудь из этих парней в мужья заставила ее вглядеться в них пристальней, и открывшееся зрелище оказалось в высшей степени безрадостным и малопривлекательным.

Возникшая между тремя форани и оксарами неловкость, вызванная появлением в их компании Усугласа, исчезла, как только они, обменявшись шутливыми приветствиями, двинулись к распахнутым настежь воротам императорского сада. Здесь им по традиции пришлось разбиться на пары, поскольку к Древу Исполнения Желаний поодиночке могли подходить лишь вдовы и вдовцы, и Чумдаг вынужден был остаться у ворот в ожидании свободной девушки. Остальные ступили в кипарисовую аллею, обмениваясь ничего не значащими фразами, а пришедшие со своими господами слуги, на которых подобные ограничения не распространялись, растворились в тени обходных дорожек, дабы своевременно доставить в раскинутые на верхней террасе шатры маскарадные костюмы.