E Allard Prizraki proshlogo - E.Allard

— А вот ещё был случай, — произнёс маленький старичок в пенсне, до этого времени молчавший. — Снимали мы кадр — захват деревни. Великая Отечественная война, значит. Режиссёр объясняет задачу: «здесь пойдут танки, здесь каскадёры бегут. Но одна просьба — холостых патронов у нас мало, поэтому на репетиции не стреляйте». Все поняли. Полдня репетировали. Все прекрасно. На отлично прошла генеральная. Режиссёр кричит: «Съёмка! Приготовиться!» Все пылает, танки пошли, взрывы. Массовка бежит, кричит: «Ура!», но не стреляет. Остановить невозможно. Режиссёр в полуобморочном состоянии рвёт на себя волосы: «Боже, боже, они не стреляют!» А оператор ехидно отвечает: «Живьём взять хотят».

Все опять расхохотались, хотя я ничего смешного в этом не увидел. Представил ужас группы о пропавшем дубле с таким количеством техники, загубленной плёнки. Что-то, а в этом я немного, но разбирался.

— Ну, это ещё что! — подал голос, сидевший в углу длинный, тощий мужик в замусоленной спецовке. Снимали мы совместный с иностранцами фильм. Было это ещё в совке. Приехали в Грузию, а для одной сцены был нужен ишак. Ну, обычный такой ишак, ничего особенного. Нашёл я ишака, хозяин мне говорит: «Бери, дарагой, сфатаграфируй и обратно приведи». Ни денег не взял, ни документов. Веду ишака через город, останавливает мент и говорит: «Нельзя ишак в город». Я спрашиваю, почему. «Постановление горсовета», — отвечает. «Разрешенье нужно». А вы знаете, как в совке с этим трудно было. Оставил я ишака около мента и пошёл к нашему администратору. Он прибегает и начинает вопить: «Мы снимаем совместно картину с иностранцами. Один день простоя — огромные штрафы. В валюте!» Мент посмотрел на него и отвечает спокойно: «До тебя уже был товарищ. Я ему сказал по-человечески: не ты нужен, а разрешенье». Я предлагаю: «Давайте мы вместе ишака проведём через город, снимем и обратно». А мент такой упорный попался: «Нэ могу, дарагой, мой начальник говорит — увижу ишак в городе, голову сниму!» Побежали мы с нашим администратором в горисполком. Нашли там заведующего отделом культуры и говорим: Мы снимаем комедию, немец от теплохода отстал. Идёт грустный. Навстречу едет грузин на арбе, которую ишак везёт. Спрашивает немца: «Чего такой грустный, дарагой. У тебя кто умер?» Иностранец отвечает по-немецки: «От корабля отстал». Грузин не понял, но говорит: «Садись, подвезу». Посмотрел на нас заведующий, покачал головой расстроено, и говорит: «Слушай, как-то не хорошо, иностранцы увидят, что у нас ишаки в городе. Давайте грузин ихнего немца встретит на чёрной «Волге». До Сухуми довезёт, и немец на пароход успеет. Я вам свою машину дам». Битый час уговаривали. Наконец, он согласился и, прощаясь, недовольно бросил: «Передайте вашему режиссёру, что у нас уже три месяца постановленье действует. И ваш немец никак не может ишака в городе встретить. Не соблюдаете вы правды жизни».

Историю про ишака я слышал раз пять. Бесполезное сидение в гримёрке мне осточертело до безумия. Как можно незаметнее я выскользнул из двери и решил прогуляться до сортира. И услышал обрывок разговора Розенштейна и Верхоланцева, который уже смог обрести частично голос, но судя по заплетающемуся языку, был уже хорошо навеселе.

— … сам посуди, ну какая дура уйдёт от такого, как Верстовский к …удаку Мельгунову? Он же пидорас! Пидорас! — услышал я пьяный голос Верхоланцева. — И в прямом и переносном смысле.

— Ну, это в жизни, а в кино — другое дело. Знаешь, сколько у него поклонниц? — ответил Розенштейн. — Они пищат от счастья, когда видят его.

— Какое другое дело, — пробурчал Верхоланцев. — Давай переделаем сценарий. И пусть Верстовский играет главную роль. Пусть Милана к нему вернётся. И останется. Пусть Верстовский убьёт этого говнюка и все делов.

— Дима, ты, когда упьёшься до зелёных чертей, такую феерическую чушь несёшь — уши вянут, — проворчал Розенштейн. — Я тебе разрешил сцены добавить, и будь доволен. Мне и так пришлось объяснять Мельгунову, в чем это он будет ещё играть.

— Слушай, Давидик, меня твой Мельгунов уже затрахал, — очень зло бросил Верхоланцев. — Когда он вылезет, наконец, я его убью, как Иван Грозный своего сына. По башке тресну и привет. Или задушу, как Отелло Дездемону.

— Картину доделай, а потом можешь убивать хоть всю группу, — сказал Розенштейн. — Дима, и я тебе предупреждаю ещё раз — не давай волю Верстовскому, он мне подозрительным кажется. Очень. Сует нос всюду.

— И чего? — пробормотал Верхоланцев.

— Чего-чего! Он может узнать про Северцева!

Я превратился в слух. Затаив дыхание, ждал с адским нетерпением, что ответит режиссёр, как определит свою роль в этой игре? После очень долгой, как мне показалось, паузы, я услышал, наконец, голос Верхоланцева:

— Давидик, что так нервничаешь? Верстовский занят тем, как затащить Милану в постель — больше его ничего не волнует.

— Дима, и ты будешь спокойно на это смотреть?! — воскликнул Розенштейн.

— Я с тебя удивляюсь, Давид. Будто Милана твоя жена, а не моя. Чего ты волнуешься? Верстовского я предупредил. Он не дурак, все понял.

— Иди проспись, — сказал Розенштейн. — Через пару часов будем снимать.

Я услышал шаги и юркнул в туалет. Выбравшись оттуда, я решил прогуляться по коридорам, мне почему-то безумно захотелось увидеть Милану. Зная по прошлому опыту, что заглядывать в закрытые помещения достаточно опасно, я искал скопление народа. Завернув за угол, я наткнулся на импровизированный бар или кафе с квадратными деревянными столиками и стульями с высокой спинкой. Перед стойкой на табурете сидела потрясающе выглядевшая Милана в облегающих стройные ножки бриджах песочного цвета и блузке в крупную бело-синюю клетку, с коротким рукавом. Она мило беседовала с барменом, смазливым молодым человеком с длинными густыми волосами, крупными, блестящими, как маслины глазами, и по-девичьи пухлыми губами. Милана, заметив меня, приветливо улыбнулась и помахала рукой. Я присел рядом.

— Сурен, познакомься, это Олег Верстовский. Заменил Гришу Северцева.

Я поймал себя на злорадной мысли, что миловидную физиономию бармена сильно портит крупный нос с горбинкой и костлявый подбородок.

— Что будете пить? — спросил Сурен.

— Скотч, — улыбнувшись, ответил я, уверенный, что такого здесь отродясь не водилось. — Со льдом.

Но Сурен, глазом не моргнув, достал бутылку, налил в стаканчик, ловким движением бросил туда щипцами прозрачные кубики, и подтолкнул ко мне.

— Олег, опять начинается, — с неодобрением произнесла Милана. — Сейчас ведь работать начнём.

— Я в этом не уверен. Думаю, Мельгунов не приедет вообще.

Милана переглянулась с Суреном и оба загадочно улыбнулись. Я ощутил себя идиотом, поскольку они знали что-то такое, чего не знал я. Милана, видимо, поняла, что я обиделся, сжала мою руку и мягко проговорила:

— Олег, Мельгунов давно приехал. Он просто не выходит пока из гримёрной. Очень занят.

Последнюю фразу она сказала с заметной иронией. Взяла меня за руку и мягко потянула в угол бара. Когда мы присели за столик, Милана, наконец, тихо, с улыбкой объяснила:

— Мельгунов сидит со своим приятелем. Они готовятся, — добавила она, и коротко рассмеялась.

— И почему вся группа должна ждать, когда он соизволит выйти? У меня и без этого дел хватает, пробурчал я.

Милана вдруг пристально взглянула мне в лицо и проговорила:

— Олег, скажи честно, ты ведь не актёр.

— А что, играю хреново? — поинтересовался я, сделав глоток из стаканчика.

Милана вытащила изящным движением тонкую сигарету, я галантно протянул зажигалку. Она сделала затяжку, разогнала дым и объяснила:

— Нет. Не в этом дело. Играешь ты нормально. Вполне. Не гениально, но не выпадаешь. Ведёшь ты себя очень независимо. Будто тебе до фонаря вся эта кутерьма. Слишком раскован, хотя явно не дурак, не рисуешься.

— Да, ты права, я не актёр, — решился сказать я. — Я журналист.

— Ого, какой у тебя будет потрясающий материал, — саркастически проговорила Милана. — Только будь осторожен. По судам затаскают. Не обрадуешься.

— Милана, меня не интересует жизнь бомонда, гламурные приключения, чьи-то приятели и все остальное. Я пишу совсем на другие темы. Занимаюсь паранормальными явлениями — призраками, ведьмами, оборотнями. Я приехал в этот город, чтобы разобраться в одном деле. И съёмки в мои планы не входили.

— Почему же ты согласился?

— Во-первых, чтобы заработать бабла. Ты не будешь меня осуждать? Во-вторых, я хотел узнать кое-что о Северцеве.

— Какое отношение это имеет к твоей работе?

Я наклонился к ней ближе, почти к самому лицу и тихо сказал:

— Я узнал, перед смертью ему являлся призрак женщины. Это ужасно пугало его, поэтому я и остался в группе. Ты что-то знаешь об этом?

Милана отшатнулась и нахмурилась. Резким движением затушила сигарету и вытащила следующую.

— Да, это правда, — произнесла она, наконец. — Гриша признался мне как-то, что его преследует дух.