Пятый уровень - Сергей Веселов

— Пусть. Главное — чтобы нам дали дойти до крыши дома.

— Только и всего. — Тим невесело усмехнулся. — Раньше я думал что в «Доме Ашеров» нам понадобятся только кулаки…

— А что еще? — удивился Серега. — Или ты имеешь в виду тех раскрашенных придурков, которые стоят на лестничной площадке и задают свои дурацкие вопросы?

— Я не знаю точно, — сказал Тим. — Но мне кажется, что нас ожидают головоломки и покруче.

— Почему ты так решил?

— Потому что этот дом и в самом деле слишком напоминает игрушку… Вернее — компьютерную игру. А игр без головоломок не бывает.

Тут Тим осекся и пустым взглядом уставился перед собой. Молниеносное узнавание — то самое, которое он испытал, впервые глядя на «Дом Ашеров», — снова вспыхнуло в мозгу.

«Замок»…

«Замок на холме»…

Тимофей, кажется, успел ухватиться за тонкую ниточку. Он вспомнил высокий холм, ощерившийся колючим кустарником и напоминающий вздыбленную кошачью спину. И дом на вершине холма — точь-в-точь похожий на «Дом Ашеров»…

Только это было не в Качалове. И не на острове Сааремаа, где Тим вместе с отцом отдыхал у каких-то его друзей в прошлом году. Это было похоже на сон, но это был даже не сон.

Это была компьютерная игра. Он видел эти титры в рекламной заставке по телевизору. Или в каком-то фильме?..

«Замок на холме — II»

Игра, в которую ему так и не дали поиграть.

Глава 20

Мама не хотела покупать Тимофею тот плакат с Робертом Плантом. Не нравится ей Роберт Плант, хоть ты тресни. Но Тим все равно упросил ее. Не ради самого Роберта Планта, конечно, — ведь музыканта, а тем более певца, лучше слушать, чем смотреть на него, — нет, дело было в той девушке, что проходит рядом с ним вдоль красного кирпичного дома.

Тим сразу понял, на кого она похожа. Правда, об этом он не сказал никому, даже Сереге Светлову. Боялся, что мальчишки станут смеяться, а девчонки… Девчонки станут думать про него неизвестно что.

Она была похожа… Тим даже себе иногда стеснялся говорить об этом. Короче… она была похожа на Ларису Васильевну. Да, черт побери. На ту самую Ларису Васильевну — маму этой дуры Аллы Рассолько.

Это удивительно, конечно, что никто из тех ребят, которые бывают у Тима в гостях, еще ни разу не сказал:

— Эй, слушай! А что это Алкина мама делает на твоем плакате?

Нет. Они только спрашивали, показывая на Планта:

— А это кто? Ванилла Айс?

А про девушку никто ни разу не спросил. Может, потому, что она сфотографирована со спины?.. Ну и что? Можно подумать, что со спины Ларису Васильевну никто не видел. А ведь каждый мальчишка из Тиминого класса раз по пятьдесят бывал в поликлинике. А еще она на каждом родительском собрании бывает. А раньше в педсовете заседала, пока наконец не сказала, что ничего не понимает в воспитании, и не отказалась заседать дальше.

Так вот. Могло случиться так, что, повернись девчонка к фотографу лицом, — и оказалось бы, что она страхолюдина какая-нибудь и вовсе на Ларису Васильевну не похожа. А со спины — очень похожа. Даже походка.

Девчонке на плакате лет восемнадцать. А может, двадцать. И ноги у нее… Да, красивые ноги. У Ларисы Васильевны тоже красивые ноги. Иногда (конечно, только не на работе) она ходит в мини-юбке, и Тимофею нравится смотреть на нее. Он даже согласился бы, чтобы зима никогда не наступала (и даже Новый год!), и чтобы все время было жарко, и чтобы Лариса Васильевна круглый год ходила в мини-юбке — вот до чего Тимофею нравились ее ноги.

А по телевизору недавно показывали один норвежский фильм. Про мальчишку, который втрескался в свою учительницу. Вусмерть втрескался пацан. И она в него — тоже. Вусмерть. Они даже целовались на задней парте после уроков. Тим посмотрел это кино и подумал: какая лажа. Он бы не стал целоваться с Ларисой Васильевной. Ни за что. Тим вообще не понимал норвежского режиссера, который снял этот свой дурацкий норвежский фильм: ну на кой черт взрослой красивой женщине сдался пацан, у которого даже период полового созревания еще не кончился?.. Что — мужчин мало на свете? Или это только в норвежской столице с ними туго? А пацан этот, между прочим, — сам дурак, раз ничего не понимает. Она же только ради режиссера с ним целовалась…

Вот у Ларисы Васильевны есть мужчины. Мужа нет, а мужчины есть. Тим уже знал, что так бывает. Раньше ее один доцент все время подвозил до дома на кургузом «опельке». У него еще был черный берет. А «опелек» его был похож на замусоленную тирольскую шляпу с маленькой уродливой тульей, только без ястребиного пера. Сейчас к Ларисе Васильевне другой дядька клинья подбивает — у него шоколадный «мустанг» и тонкие усы, как у Ретта Батлера. И наверняка он весь волосатый, как обезьяна.

Вот если бы Ларисе Васильевне было сейчас лет двенадцать — тогда другое дело. Двенадцать лет… Только этого не будет никогда, ведь она тогда не сможет работать заведующей поликлиникой. И вообще ни на какую работу ее не возьмут. А оказаться безработным — это плохо. Очень плохо. Чем она тогда будет кормить эту дуру Алку?

По идее, Тим мог бы приударить за Алкой, ведь дочки всегда бывают похожи на своих мам. Но Алка — это тяжелый случай. Она совсем не похожа на Ларису Васильевну, Тим ни разу не видел ее отца, но сразу почувствовал к нему какое-то… недоверие. Если не сказать больше. Это был мерзкий тип. Точно.

Один детский писатель в своей книжке написал, что изнеженные люди чаще всего бывают недобрыми. Алка — она злопамятная. Хотя тихоня. И неженка. Вот Наташка, например, Решетникова — про нее никто не скажет, что она добрая-предобрая. Если ей мелом стул измазать, то она встанет и при всех ахнет тебя книжкой по башке. И еще скажет что-нибудь обидное и постарается, чтобы весь класс услышал. А Алла Рассолько — не ахнет. И не скажет. Но та же Наташка через пять минут подскажет тебе, если ты будешь погибать у доски. А Алка — ни в жизнь. Будет сидеть как ни в чем не бывало, а ты — тони себе на здоровье.

Тимофей заметил, что стал больше думать о девчонках в последнее время. И о женщинах — тоже. Не о том, как они устроены и все такое — нет. Это все мальчишки знают, даже второклассники. Тим думал о них просто. И много. Такого раньше не было. Может, это опять как-нибудь сказываются тренировки у этого Миши Кун-Фу? Тим не знал.

Генка-Будильник как-то сказал, что когда начинаешь много думать о «бабах» (он так называет), то на лице вылезают прыщи. Тим недавно заметил прыщик на лбу и подумал: ну их на фиг, прыщи эти. Лучше уж о девчонках не думать. Не думать, не думать, и все тут. Это легче, во всяком случае, чем ходить потом к дерматологу (а все дерматологи, как назло, сидят рядом с венерологами в соседних кабинетах) и выписывать себе всякие притирания. Тим видел одного девятиклассника, у которого морда аж желтая от лекарства и вся в прыщах. Сам Генка-Будильник, кстати, тоже смахивает на кого-то из «Восставших из ада» — только об этом все предпочитают молчать в тряпочку.

И вот Тим вовсю пытался перестать думать о женщинах и девчонках. И, как назло, на глаза ему все чаще стала попадаться Алка Рассолько. Эта дура Алка Рассолько. Раньше она проходила себе мимо, пробормотав что-то вроде «здрвств…», а теперь почему-то стала останавливаться, и спрашивать про всякую ерунду: «А как у тебя дела?», «А как дела у того-то и того-то?», «А ты смотрел вчера по телеку то-то и то-то?». Достала, короче.

Еще Тим заметил, что она стала смотреть на него как-то по-другому. Словно ей интересно, что Тимофей говорит в ответ на ее дурацкие вопросы. Словно она что-то понимает. Он хотел пару раз сказать ей: «Скройся». Но не смог. Потому что это было бы невежливо, а еще потому, что он подумал: а вдруг ей и в самом деле интересно? А вдруг она в самом деле начала что-то понимать?

Всем известно, чем кончаются все эти «а вдруг». Как-то раз (Тим с Серегой тогда вовсю готовились к завоеванию «Дома Ашеров») Алка сказала Тимофею:

— У меня сегодня день рождения. Ты не мог бы прийти хотя бы ненадолго?

Она снова посмотрела так, что Тим почувствовал себя Реттом Батлером (мерзкое чувство), и добавила:

— Мне было бы очень приятно.

Тимофей хотел сказать ей, что она дура, но вместо этого неожиданно произнес:

— А в котором часу?

Но она сказала:

— Когда тебе будет угодно.

Тимофея чуть не вырвало прямо на асфальт, потому что эту фразу Алка наверняка услышала где-нибудь в телесериале, но он почему-то сказал:

— А мне все равно.

— Тогда в четырнадцать часов, — сказала Алка.

Тим подумал, что она так специально сказала, чтобы он не приперся в два часа ночи, но вместо того, чтобы рассмеяться ей в лицо, он сказал:

— Ладно.

И он приперся как дурак ровно в «четырнадцать часов», в дурацкой белой рубашке и с коробкой прибалтийских конфет — мама купила, чтобы отдать зубному врачу, который ставил ей коронку.

А у Алки было полно народу, и все почти что парни лет по пятнадцать. У каждого по полкило бриллиантина по волосам размазано, и все понтовые такие, что Тим хотел сразу уйти, но Лариса Васильевна усадила его за стол. И в дальнем конце стола Тим увидел Стиморола.