Траурный марш по селенью Ранкас - Мануэль Скорса

– Что случилось, дон Пако? – встревожился Арутинго.

Всадникам открылась главная аллея. Псы приветствовали их, и они въехали под сень деревьев, покусанных острыми зубами раннейзимы.

– Эктор! – крикнул Фидель и протянул Чакону грязный мешочек. Глаза его горели. Глаза Ремихио даже издали обжигали руку того, кто собирался его убить.

– Эктор! – хрипло повторил Фидель. – Дай тебе бог!

Ряды смешались, усталые кони толкали друг друга.

– Винтовки возьмете у жандармов, – сказал немного побледневший Чакон. – Не давайте им выстрелить!

Мелесьо де л а Вега взглянул на его голову, озаренную пламенем солнца и пламенем гнева, и сердце его дрогнуло. «Я никогда его не забуду», – подумал он.

– Что такое? – спросил инспектор, чувствуя недоброе. – Почему стали? – И по отрешенным лицам, по гробовому молчанью, которое прерывали лишь лай собак и ржанье коней, понял, что дело плохо.

– По мосту не проехать, – сказал Скотокрад. Девять суток тому назад он видел во сне забитый трупами мост. Они сидели как-то странно и глядели в небо пустым взором. Он натянул поводья; конь все же не так вспотел, как его ладони.

– У кого ключ? – не унимался инспектор.

– Судья приказал запереть ворота, – почтительно и зловеще сообщил Ильдефонсо. – Проезда нет.

– Посторонись! – крикнул Чакон. – Прочь с дороги! – И голос его взлетел стаей невидимых сов.

Инспектор хотел было ответить ему, но, увидев его глаза, попятился к пустому мосту.

– Посторонись! – снова крикнул Чакон, отступил немного и кинулся верхом на ворота, закрывавшие въезд. Ворота дрогнули. Три раза кидался на них Чакон, и они подались. В ту минуту и зажужжала зеленая оса безумия в бедной голове Ремихио. Ворота зашатались, прогнулись. Скотокрад просунул железный прут в ржавую петлю. Перепрыгнув через рухнувшие доски, Победитель понесся по аллее. Люди кинулись за ним. За двадцать лет до этого Хуан Глухарь бросил здесь вызов судьбе. Людей окутала пыль. Эктор Чакон влетел на главный двор поместья. Среди чахлой травы стоял один человек – учитель Хулио Карвахаль.

– Где судья? – крикнул Чакон, заподозрив неладное.

– Уехал в горы.

– Он что, не знал?

– Знал.

– Ну?

– Полчаса назад прискакал Кабьесес.

– По какой дороге?

– По тропке.

– Ну?

– Он махал бумажкой. Судья ее прочитал и велел ехать в горы.

– А жандармы?

– С ним уехали.

– Чего ж он сбежал, если его предупредили? – спросил Скотокрад. Ему три ночи снилось, что, услышав имя Чакона, судья побледнел, а он никак не верил. Его ум, искушенный в разгадывании снов, не понимал, как это судья Монтенегро может испугаться человека.

– За ним! – крикнул вконец опозоренный инспектор.

– Ривера, Рекес, Мантилья! – крикнул Роблес.

Сверкнули шпоры. Всадники ринулись вскачь, но судью не догнали и вернулись через час на взмыленных конях…

Глава двадцать вторая

о том, как в селенье Ранкас объявили всеобщую мобилизацию свиней

Они не отступили. Дон Альфонсо Ривера думал с печалью и завистью (скорее, все же с печалью) о дарованиях Фортунато. Старик по прозванью Жабья Морда был истинным златоустом. Он же, Ривера, просто давился словами. Он был косноязычен, как осел. Но Фортунато гнил в тюрьме за оскорбленье властей.

Выборный прошел по площади – в черном костюме, в чистой, неглаженой рубашке, без галстука. С озера дул ветер, и в нем, словно слезы, копилась непогода. Служил отец Часан. Ривера обмакнул пальцы в святую воду и перекрестился. Отец Часан – седой, высокий, густобровый – прорекал с амвона божью кару нечестивцам. Ривера вздрогнул. Что ж, значит, Спаситель поразит громом Компанию?… Священник вытер лоб платком. «Нечестивцы и насильники рассыплются прахом, а нищие, кроткие, безземельные, униженные и ограбленные воссядут одесную Отца», – гремел голос с ветхой кафедры. В храме пахло нищетой и плесенью. Недавно здесь собрались местные власти, и почтительно просили отца Часана принять у них обет. «Зачем?» – спросил он. «А затем, отец, чтобы нам бороться с Компанией». Густые брови отца Часана взлетели, словно птицы. «Вы и впрямь решились бороться с ней?» – «Да, отец». Мохнатые черные птицы взлетели чуть ли не к ветхому потолку. «Это не игра. Это не шутка с ней бороться. Я приму обет лишь в том случае, если вы готовы бороться до конца». Все встали на колени, и все плакали. А сейчас голос с амвона прорекал божью кару. «Исчезнут покусившиеся на землю, погибнут князья, огородившие мир. Кто дерзнет предстать перед господом, когда он возвестит народам суд? Фарисеи? Мытари? Те, кто посмел поставить стену, перекрыть реку, перегородить путь?»

Отец Часан благословил верных скорее гневно, чем жалостливо. Черные ногти снова и снова погружались в святую воду. Лишь по воскресеньям площадь заполняли пестрые юбки и пончо, но уже много недель не бывало здесь ярмарки. Сегодня же народу пришло много. Всю последнюю неделю альгвасилы объезжали округу, созывая народ, и выборный Ривера обязал всех явиться под угрозой штрафа.

Ривера и его сотоварищи вышли из храма, стиснув кулаки. Надвигался снегопад, и недоброе око озера Хунин уже блестело не так ярко. Альгвасил ударил в колокол, но это было ненужно – все жители селенья ждали на площади под первыми каплями дождя. Ривера снова пожалел о том, что не владеет словом: ему бы заговорить от избытка растерзанного сердца, поведать, что синий ангел явился ему во сне и что сам он, Ривера, не пожалеет жизни… Но он не мог, и вздохнул, и вытер пот со лба.

– Читайте опись! – приказал он.

Все помрачнели. Выборный отвечает за опись общинных владений, и лишь один человек знает (на случаи его смерти), где она хранится, а читают ее в особенно важный час.

Студент колледжа, здешний уроженец, худой и скуластый юноша с робким взглядом, влез на стол и принялся читать. Начал он в двенадцать минут первого, кончил – часа через два. Народ недвижно – вернее, почти недвижно – слушал монотонный перечень межевых столбов, источников, выгонов, прудов, из которого следовало, что и земли, и снег, убеливший их сердца, – законная собственность селенья. В два часа дня чтец дочитал и прокашлялся. Ривера распрямил спину. Ветер пригнул поля его потертой черной шляпы.

– Большая беда постигла нас, братья! – :сказал он, сжимая руки. – Большая беда за наши грехи. Земля хворает. Страшный враг, могучая банда обрекла нас на смерть.

Он оперся о стол, и народ увидел его сутулую спину, словно придавленную тяжким грузом снегов.

– Ранкас невелик, но бороться будет. Клещ может загубить зверя. Камешек в сапоге не дает человеку идти.

– Малых врагов не бывает! – крикнули глаза, в которых, словно псы, боролись отвага и страх.

На лице Риверы проступало отчаянье.

– Городские власти у них на поводу. Им начхать на наши беды. Что ж, поборемся сами. Братья, в будущее воскресенье принесите по свинье. Каждый мужчина должен принести хоть поросенка. Берите их где можете – крадите, покупайте, одалживайте. Дело ваше. Я скажу одно: чтобы каждый привел свинью. Это ваш долг, все вы обязаны привести сюда по свинье в будущее воскресенье.

Народ растерялся. Неужели их выборный сошел с ума? Кое-кто захихикал. При чем тут свиньи? Однако начальство – это начальство. Придется послушаться.

Нелегко найти свинью в этих местах. Пастухи здесь не любят ленивых и прожорливых хрюшек. Там, где они разроют пятачком землю, овца или корова не будет пастись. Как же и где раздобыть триста свиней? Самые ловкие купили их на рынке в тот же день. В понедельник свиней уже не было, и пришлось ехать в другие селенья. Все над ними смеялись.

– Сеньора, свинку не продадите?

– Не продам, на сало откармливаю.

– Ну, одолжите на недельку!

– С ума спятил?

– Одолжи, мамаша!

– На что тебе?

– Покойников помянуть.

– Кто ж это в церковь свиней водит?

– А я тебе десять солей заплачу.

– А что в залог дашь?

– Пончо.

Если же денег не брали никак, крестьяне могли и отработать. Братья Гальо сколотили забор, братья Аренсио покрыли загон, а сеньора Туфина отдала за свинью одеяло. И в следующее воскресенье отец Часан вышел из храма, сильно хмурясь: поросячий визг мешал ему проповедовать. Прихожане с нетерпением ждали. Ривера пробыл на мессе до конца, обмакнул пальцы в святую воду, перекрестился, преклонил колено и, начертавши на лбу три извилистых креста, медленно вышел на площадь.

Альгвасилы подошли к нему, и он сказал:

– Огораживайте площадь!

Альгвасилы обложили площадь досками и торфом, и за несколько минут она превратилась в загон. Когда плотники приколотили, как следует углы, Ривера обратился к народу.

– Братья! – крикнул он. – Пометьте своих свиней и оставьте их тут. Альгвасилы за ними присмотрят. Вернетесь через неделю.

Все зашептались, но Ривера и раньше говорил не очень пространственно, а по лицам его соратников ясно было, что он не шутит. Начальство – это начальство. Они пометили свиней и оставили их на площади. Люди посерьезней ушли, зеваки остались у загона. К вечеру свиньи прикончили последние кустики.