Траурный марш по селенью Ранкас - Мануэль Скорса

Глава двадцатая

о башне из овечьих тел, которую воздвигли жители Ранкаса, не помышляя о соперничестве с жителями Египта

Жил-был на свете упрямый старик. Жил-был старше с плоским лицом и глазами навыкате, прозванный Жабьей Мордой. Он не хотел понять, что Компания ворочает капиталом в 15 миллионов долларов, у него же самого – десятка три овец, два кулака и злоба. И жил-был на свете начальничек по имени Эгоавиль, двухметровый верзила, косой и наглый, который немало зарабатывал, отрубая коровам хвост и топча копытами ягнят. Однако некая баба по прозвищу Электрозад, выпив с ним вместе бутылочку, не пожелала лечь с ним, а расплатился за это старик. Жабью Морду отделали как отбивную; но, на свою беду, Эгоавиль стал его видеть во сне, в обличье Христа. А Христа безнаказанно не побьешь. Как-то раз старик отдыхал (назовем это так) на овчине. Живое мясо подживало, а выпуклые глаза глядели сквозь дверь в мутноватое небо. Вскоре небо исчезло. В дверях стал худой, скуластый человек с большими прозрачными ушами, в котором наш старик узнал одного из самых наглых своих гонителей, и поднялся, готовясь к побоям. Но прозрачноухий, кротче голубя, подошел к нему со шляпой в руке.

– Доброго вам здоровья, дон Фортунато, – сказал он, как-то странно косясь. – Разрешите сказать словечко. Я к вам от дона Эгоавиля.

– Попросил бы, – сказал упрямый старик, не считаясь с присутствием дам, – попросил бы, так его и так, в моем доме его не поминать.

– Не беспокойтесь, дон Фортунато, – сказал прозрачноухий, сам волнуясь и цыкая зубом. – Дайте мне договорить. Дон Эгоавиль считает вас истинным мужчиной. Он из-за вас нас жучит и мучит. «Мне нужны, – говорит, – такие, как Фортунато, а не кретины вроде вас». Так говорит дон Эгоавиль, когда напьется.

– Чего ж вы от меня хотите? – сказал упрямый старик, сплевывая слюну, зеленую от коки.

– Дон Эгоавиль устал бороться, – сказал прозрачноухий. – Он хочет с вами поладить. Если хотите, пасите у нас свой скот.

– Почему же у вас? – сказал упрямый старик. – Поля не ваши. Вы огородили чужую землю.

– Я кто? – сказал прозрачноухий, выражая обычную точку зрения подневольных лиц. – Мне деньги платят, я приказы выполняю.

– Значит, как же это? – спросил упрямый старик и нахмурился, скрывая радость.

– А вы пригоните скот попозже, – ответил прозрачноухий, надеясь, что начальник его не обложит. – Мы как будто не увидим. Дон Эгоавиль одно просит – не гоните, пока не стемнеет. Не подводите его.

– М-да… – невразумительно сказал упрямый старик.

– Вы подумайте, дон Фортунато, – сказал прозрачноухий. – Зачем овечкам подыхать?

– Овечек пожалел, гадюка! – сказал упрямый старик в ужасном гневе.

– Не кричите на меня, дон Фортунато, – сказал прозрачноухий, не ведая, что повторенья раздражают чувствительных людей. – Я кто? Человек подневольный. – И он вздохнул. – Служу, руки мараю ради семьи.

Пастухи говорили Фортунато: «Не верь, это ловушка». Он отвечал: «Что мне терять? Ну помру. Овец почти не осталось…» И, собравши остаток стада, он в тот же вечер рассек проволоку у пастбища Курупата. Овцы паслись всю ночь. Старик вернулся утром замерзший, но довольный. Старик вернулся, а пастухи смотрели с восхищеньем на его повеселевшую скотину. «Пасите и вы, – сказал он. – Что вам терять?» Но они не решались. И кто ж, вы думаете, решился? Женщина, Сильверия Туфина. Фортунато погнал оба стада, веря, что после этого все перестанут трусить. Он отвязал проволоку, загнал овец на пастбище, и ему очень захотелось спать. «Что-то я устал, донья Туфина, – сказал он, – схожу-ка вздремну». Проснулся он от солнечных лучей, вскочил с овчины, сунул голову в ведро и понесся в поле. Он бежал, и бежал, но увидел сквозь утреннюю мглу, что Туфина сидит на камне, и успокоился.

– Как ты тут?

Она не ответила.

– Случилось что?

– Беда, – сказала Туфина, отрешенно глядя на скалы.

Фортунато влез на откос, лысый от частых туманов, и увидел растерзанных овец. Гнев захлестнул его. Он поднял глаза. Над овцами кружили ястребы, не знающие опозданья.

– Поспи, моя милая, – плакала Туфина, гладя по голове умирающую овцу.

Фортунато вырвал клок травы и подбросил в воздух. Холодный ветер прибил три травинки к его лицу.

– Кто это сделал?

– Милые мои, дорогие, как же я без вас!

– Я им не спущу! Не спущу.

Он снова вырвал клок травы, раня острыми колючками пальцы.

– Это они, гады! Это Эгоавиль.

Он сжал зубы, и профиль его стал четким, как скала.

– Сиди здесь, – приказал он. – Береги своих покойниц.

И побежал, в Ранкас, еще прикрытый дымкой утреннего тумана. Он пронесся по улице до колокольни, дернул дверь и взлетел на пятнадцать ступенек. Колокол отчаянно и сбивчиво звенел под его гневной рукой. Хмурые люди заполнили площадь. Он спустился к ним. Они смотрели на труп растерзанной овцы. Он встал в дверях. Овечья кровь запятнала ему рубашку.

– Мужчины вы или бабы?

– Что это, дон Фортунато?

– Они напали на донью Туфину, потоптали конями овец и еще напустили на них псов. Овцы мертвые. Мужчины вы или кто? Чего вы ждете? Чтоб они к вам в дом залезли, в постель к вашей бабе?

Лица стали меньше и посинели, но не от утреннего холода. В глазах загорался и гас гнев.

– Да, отступать нельзя. Отступите – пропадете. Мужчины вы или нет, а бороться надо.

Утренняя мгла не рассеялась; горы и камни курились белесым дымком. Инки, касики, вице-короли, правители, президенты, префекты и субпрефекты – лишь узелки индейского письма, повествующего о несказанном страхе.

– Фортунато прав, – сказал постаревший Ривера. Камни, лица и ветер сразу сморщились, и голоса у них охрипли от старости. – Надо жаловаться! – крикнул он. – Собакам, Компании, судье, префекту, богу! Пускай все видят, что с нами сделали.

– Власти все купленные! – взвыл Абдон Медрано. – Некому жаловаться.

И у него было новое, суровое лицо.

– Ничего! Жаловаться надо.

Фортунато поднял овцу и положил ее к себе на плечи. У Риверы было Евангелие, и он припомнил, что там на картинке один человек тоже держит овцу на плечах и вроде бы собирается пророчить суд и гибель. Но Ривера об этом не сказал – он не умел говорить.

– Соберем овец, – приказал Фортунато, – и пойдем в Серро-де-Паско.

Они собрали овец. Человек сто мужчин, детей и женщин спустились в овраг и собрали овец. Над ними, громко крича, пролетали дикие утки. Ветер охлаждал распаленные гневом лица. На дороге ждали и другие пастухи, до тысячи. Они глядели на шествие и, молча подобрав овец, присоединялись к нему. Молча прошли они десять километров и увидели первые крыши в бессмысленном свете солнца. Они двинулись дальше, по улице Карриона, меж рытвин, оставленных копытами мулов, а люди уступали им дорогу.

– Что случилось? – спрашивали было они, но видели вереницу людей с мертвыми овцами на плечах И замолкали.

– Глядите, что с нами сделали! – вскричал Фортунато. – . Компании мало огородить нашу землю. Они напустили псов на наших овец. Скоро и нас затравят насмерть! Скоро всех переморят! Скоро мир огородят!

Голос его звенел и гудел, словно город был огромным колоколом. Наступил полдень. Служащие и рабочие, похожие на нищих, собирались на тротуарах, а старик призывал в своем бессилии богинь-мстительниц.

– Они оцепили Ранкас! Они оцепили Вилья-де-Паско! Они оцепили Янакочу! Они оцепили Ярусиакан! Они оцепят небо и землю! Воды нам не оставят и воздуха!

– Не имеют права!

– Безобразие!

– Американцы паршивые! Землю у нас отнимают.

– Куда власти смотрели?

Народ негодовал. Высокий худой шахтер снял шлем и приложил его к груди, словно собирался лечь в могилу. За ним снял шапку толстый беззубый лавочник, торговавший, кстати, меховыми шапками. Когда крестьяне добрались до площади, с ними шли сотни людей.

– В префектуру! В префектуру!

Оборванная толпа свернула за угол и направилась к обшарпанному дому с зелеными ставнями, у порога которого томились два жандарма, в потрепанной форме. Жандармы взглянули на толпу и схватились за маузеры образца 1909 года, купленные на деньги, которые собрали по подписке со всей страны для помощи провинциям Такне и Арике.

Из префектуры вынырнул жирный капрал с угрюмым лицом. Судя по криво застегнутому кителю, его оторвали от стола. За ним замаячили и выстроились еще шесть мрачных жандармов. Завидев оружие, толпа, как всегда в таких случаях, несколько присмирела.

– В чем дело? – заорал жандарм.

– Мы хотим поговорить с префектом, – ответил Фортунато.

Капрал не счел нужным застегнуться как следует.

– А вы кто?

– Я… мы из Ранкаса, – еле выговорил выборный Альфонсо Ривера. Он. сильно потел, и слов ему не хватало. Капрал окинул их брезгливым взглядом.

– Сейчас спрошу, – буркнул он и ушел в дом. Толпа молча слушала, как цокают по коридору его старые сапоги. Через пять минут он вернулся. Для общенья с офицером он все же привел себя в порядок, но, выйдя к толпе, расстегнулся снова.