И шарик вернется… - Мария Метлицкая

– Ори, если хочешь. Стены толстые. А если твое бревно, — он кивнул в сторону маминой комнаты, — услышит, то расстроится, но ничем тебе не поможет. Бревно, оно и есть бревно. А то удар схватит, отмучается разом. — Он заржал и прижал своими руками Шурины руки.

От вони, боли и всего этого ужаса Шуру затошнило, и у нее закружилась голова. Последнее, о чем она успела подумать: «Господи, какое счастье! Я умираю. Сейчас все мои муки закончатся». И она потеряла сознание.

Таня

Дела у Тани были — хуже некуда. Ее тошнило, и она ждала, когда подойдет срок и можно будет делать аборт.

Впрочем, у остальных не лучше.

Гурьянов пропал — ни весточки. Верка считала, что его уже нет в живых. Опять пошла в барак к его матери. Та, пьяная и невменяемая, лежала на кровати, прикрытая старым одеялом с клочьями ваты наружу.

Гриша сказал Ляльке, что ей лучше уйти. Своими действиями она ставит его жизнь под угрозу. Он рискует потерять работу, например. Лялька собрала вещи и ушла к матери. Тошно было — не передать.

Светик собирала в командировку вещи и ненавидела своего молодого мужа и все вокруг.

Зоя зализывала раны унижения и строила планы мести.

А к бедной Шуре теперь каждую ночь наведывался Валерик. Спасало ее только то, что, когда он до нее дотрагивался, она теряла сознание. Да что говорить про Шуру…

Все были несчастны.

Накануне дня, когда Таня должна была лечь на аборт, Смолянский сказал ей:

– А может, оставим?

Она посмотрела на него как на сумасшедшего.

– Знаешь, замуж я за тебя не собираюсь!

– А зря, — засмеялся он. — Дети от меня получаются очень красивые.

– И очень счастливые, — добавила Таня. — В смысле того, что растут без отца.

Он пожал плечами.

Смолянский, надо отдать ему должное, все организовал в лучшем виде: нашел свою однокурсницу, заведующую гинекологией, дал денег и отвез Таню в больницу. Ей выделили койку и сказали:

– Жди.

Она надела ночнушку и халат, села на кровать. На соседней койке лежала крупная молодая деваха.

– В первый раз, что ли? — спросила она.

Таня кивнула.

– Ну, в первый — не в последний, — засмеялась соседка, обнажив крупный щербатый рот.

Наконец зашла гинекологиня и кивнула Тане. Та обреченно вздохнула и поплелась за ней.

– Залезай! — врач кивнула на кресло. И добавила: — Какие все вы ЗДЕСЬ робкие!

Таня легла на кресло и закрыла глаза. Дальше она почувствовала, как ей перетянули жгутом руку и ввели в вену иглу.

– А ты в курсе, что первый аборт опасен?

Она открыла глаза и увидела перед собой лицо гинекологини — мелкие прищуренные глаза, острый, как птичий клюв, нос.

– В смысле того, что не факт, что потом родишь? — криво усмехнулась однокурсница Смолянского.

– Вам, кажется, заплатили? — заплетающимся языком сказала Таня.

Наркоз начал действовать. Таня заснула. Ответа врачихи она не услышала.

Проснулась она в палате. Нестерпимо болел низ живота. Вошла нянечка и положила ей на живот пузырь со льдом. Медсестра сделала укол, и боль понемногу стала утихать. Таня уснула.

Проснулась она оттого, что сильно захотела есть.

– А ужин, ты, подруга, проспала, — сказала ей щербатая девица. — Хочешь капусту тушеную? Я тебе тут сховала. Только она холодная уже. А она и горячая-то несъедобная. Чистая помойка! — рассмеялась девица.

Таня посмотрела на тарелку серой капусты с застывшим жиром и сказала:

– Спасибо, что-то не хочется.

Девица понимающе кивнула.

– Ну болит-то меньше?

– Меньше, — ответила Таня.

– Я ж говорила — плевое дело. А ты боялась! И даже платье не помялось! — громко заржала соседка.

А есть все равно хотелось — даже вид и запах капусты не отбил аппетит.

Дверь в палату открылась и… на пороге появилась Лялька, в белом халате и колпачке.

– Здравствуйте, граждане больные и проабортированные! — бодро поздоровалась она. — Как живете, как животик?

У Тани началась истерика.

– Не смеши, балда! Смеяться больно! — Она руками держалась за живот.

Лялька деловито подошла к Танинной кровати и положила ладонь ей на лоб.

– Сорок два и три, — важно проговорила она. — Значит, надо подкрепиться! — Она достала из сумки широкий, пузатый термос с еще теплыми котлетами и картофельным пюре. Лялька молча протянула Тане вилку. Та, торопясь, проглатывала большими кусками.

– Вот оно как! — вздохнула Лялька. — Не торопитесь, больная! Никто у вас харчи не отнимет. А то заглатываете, как удав, смотреть противно.

Таня кивнула, и они рассмеялись.

Щербатая девица, не понимая, в чем дело, смотрела на них с плохо скрываемым ужасом.

– Ну вот и умница, — сказала Лялька. — Ротик-то оботри. А я за чайком схожу. Кишочки прополоскать!

И они опять заржали.

Лялька принесла стакан мутноватого чая и достала из сумки шоколадку. Таня пила чай, а Лялька гладила ее по руке.

– А теперь — покурим! — Она покрутила перед Танинным лицом пачкой «Винстона».

Таня, кряхтя, сползла с кровати, и они вышли в коридор. В туалете закурили. Обе молчали.

– Ты как? — серьезно спросила Лялька.

– Нормально, — ответила Таня.

– Ну, я побегу?

Таня кивнула:

– Спасибо тебе!

– Дура, — ответила Лялька и пошла по коридору. У лестницы она обернулась и помахала Тане. Таня всхлипнула и вытерла ладонью глаза.

В палате щербатая соседка тихо спросила:

– А кто это был?

– Главный врач, — серьезно ответила Таня и легла на кровать.

Соседка тяжело вздохнула. Таня отвернулась к стене. «Никогда в жизни я не забуду этого, — подумала она о Ляльке. — Всегда буду помнить».

И вправду — не забыла. И помнила всю жизнь. Разве такое забудешь?

Верка

А Верка по-прежнему ждала. От телефона не отходила, от каждого звонка, телефонного или дверного, вздрагивала.

Дождалась. Какой-то мужик грубым, прокуренным и, как показалось Верке, приблатненным голосом, сообщил ей, что у Вовки неприятности.

– Большие, — важно добавил он и закашлялся.

Верка онемела. А когда пришла в себя, закричала в трубку:

– Чем можно ему помочь?

Незнакомец ответил, что пока ничем, и строго добавил:

– Жди вестей. Тебя найдут. Поможешь, если сможешь. — Он положил трубку.

Верка позвонила на телефонную станцию и стала умолять телефонистку, чтобы та проверила, откуда был звонок. Упрашивала долго, что-то врала про то, что ждет ребенка и звонили от пропавшего мужа. Телефонистка ответила, что звонок был из телефонного автомата, и посоветовала обратиться в милицию. Верка отрыдалась и позвонила отцу.

Гарри сказал, что разговор не телефонный и он заедет вечером. Вечером Верка рассказала ему, что Вовка уехал на прииски и пропал. Никаких вестей. Отец молча курил, потом наконец заговорил:

– Ну да. Поприличнее кавалера ты себе найти не могла. На тебя не хватило. — И добавил, что случиться с Вовкой могло все что угодно — и кража добытого, и перевозка. Вообще дела это темные, кухня страшная. Он сопляк, могли и подставить сколько угодно.

Верка рыдала и просила отца навести справки. У него же на Петровке куча своих людей.

Гарри кивнул:

– Хорошо. — И добавил: — Вляпалась ты. Лучший способ из этого выскочить — забыть этого придурка раз и навсегда.

Верка закричала в ответ, что она не предательница и что она любит Вовку и будет любить всегда. А если отец отказывается ей помочь, то она будет действовать сама. Без его помощи.

– А это уже шантаж, — сказал Гарри и пошел в коридор одеваться. В эту ночь он с дочерью не остался. Видимо, там, в другом месте, ему было слаще. Хлопнула входная дверь. Верка, не включая света, легла на диван. Никогда в жизни ей не было так одиноко и так жалко себя.

Никогда.

Лялька

С матерью было жить непросто. Она все еще поносила отца, но Лялька видела в этом не злость, а обиду и дикую, беспросветную бабью тоску.

– Тебе бы замуж, мам, — говорила она. — Ты еще молодая, красивая. Фигура как у девочки.

– Очередь стоит, — отвечала мать. — Очередь. А я выбираю.

Ляльке нужно было получить справку из больницы для ОВИРа. Бумагу подписывал главный врач, тучный и лысый дядька, с крупными руками мясника и тяжелым, застывшим воловьим взглядом светлых, водянистых глаз. Он сидел в кабинете за длинным, каким-то бесконечным столом. Лялька села без приглашения — такое качество, как робость, ей было незнакомо. Она положила ногу на ногу и объяснила суть проблемы. Главврач молча слушал, и она видела, как багровеют его мясистые и отвислые уши.

– Значит, родину предаешь, — наконец изрек он.

– Неа, — весело сказала Лялька. — Просто жить хочу по-человечески. Мир посмотреть.

– А здесь тебе, значит, нечего смотреть, — покачал он головой. — Родина тебя кормила, поила. Образование дала.

– Ну, кормили и поили меня мама с папой. А два года после училища я отработала. Вернула, так сказать, родине долг, — улыбнулась Лялька.