Доказательство Рая - Александер Эбен

Но мало-помалу ко мне возвращалась и профессиональная память.

Однажды утром я проснулся и обнаружил, что снова обладаю всем объемом научных и медицинских знаний, чего не чувствовал еще накануне. Это был один из самых странных аспектов моего опыта: открыв глаза, почувствовать, что ко мне вернулись все результаты моего обучения и практики.

В то время как знания нейрохирурга вернулись ко мне, воспоминание о том, что со мной случилось за время пребывания вне тела, также оставалось полностью ясным и живым. События, происходившие вне земной реальности, вызвали во мне чувство невероятного счастья, с которым я и очнулся. И это блаженное состояние не покидало меня. Конечно, я был очень счастлив снова быть с любимыми. Но к этой радости прибавлялось — постараюсь как можно яснее объяснить это — понимание того, кто я такой и в каком мире мы живем.

Меня одолевало упорное — и наивное — желание рассказать об этом, особенно моим коллегам — врачам. Ведь то, что я пережил, полностью изменило мое понимание мозга, сознания, даже понимание смысла жизни. Казалось бы, кто откажется послушать о таких открытиях?

Как выяснилось, очень многие, особенно люди с медицинским образованием.

Не поймите меня неправильно — врачи очень радовались за меня.

— Это замечательно, Эбен, — говорили они, как раньше я отвечал своим пациентам, которые пытались рассказать мне о потустороннем опыте, пережитом ими, например, во время операции. — Ты был очень серьезно болен. Твой мозг был полон гноя. Мы до сих пор поверить не можем, что ты с нами и рассказываешь об этом. Ты же сам знаешь, в каком состоянии оказывается мозг, когда дело заходит так далеко.

Короче, их разум был не в состоянии вместить знания, которыми я так настойчиво пытался поделиться с ними.

Но как я могу их винить? Ведь няне понял бы этого — прежде.

Глава 27. Возвращение домой

Я вернулся домой, в семью, 25 ноября 2008 года, за два дня до Дня благодарения, полный благодарности за исцеление. Эбен провел в дороге всю ночь, чтобы своим неожиданным появлением сделать мне сюрприз. Последний раз он видел меня в глубокой коме и теперь ликовал от счастья, что увидит меня прежним. Он был настолько возбужден, что недалеко от Линчберга его оштрафовали за превышение скорости.

Я давно уже проснулся и сидел в шезлонге у камина в нашей уютной гостиной с деревянными панелями, размышляя обо всем, что пережил. Эбен появился вскоре после шести утра. Я встал и крепко его обнял. Он был ошеломлен. Когда он видел меня по скайпу, я едва говорил. Сейчас же я снова стал его прежним папой.

Точнее, почти прежним. Эбен сразу почувствовал во мне нечто новое. Потом он говорил, что с первого взгляда поразился моему виду.

— Ты был невероятно спокойным и сосредоточенным. Будто излучал свет.

Я сразу начал делиться с ним своими планами.

— Мне не терпится как можно больше узнать об опыте клинической смерти, — сказал я ему. — Понимаешь, Эбен, все было так реально, даже слишком реально, если это возможно. Я хочу написать о том, что со мной произошло, для специалистов неврологов. И прочесть рассказы людей, переживших то же самое. Мне просто не верится, что раньше я не воспринимал эти рассказы всерьез, никогда не вслушивался в то, что говорили мне пациенты. У меня ни разу не возникло желания почитать соответствующую литературу.

Эбен задумался, потом сел напротив и постарался заставить меня понять очевидное.

— Пап, я верю тебе. Но подумай хорошенько. Если ты хочешь, чтобы твой рассказ принес пользу людям, то тебе ни в коем случае не нужно знакомиться с рассказами других.

— Так что же мне делать? — спросил я.

— Просто писать. Запиши свои воспоминания как можно точнее и подробнее. Но только не читай ни об опыте других людей, ни медицинские или космологические статьи на эту тему. Во всяком случае, пока не напишешь о своих переживаниях. И не рассказывай ни маме, ни другим о том, что с тобой было во время комы, — во всяком случае, постарайся избегать этого предмета. Ведь ты сможешь сделать это и потом, верно? Вспомни, ты сам всегда говорил, что сначала человек наблюдает какие-то факты и лишь потом осмысливает их, интерпретирует. Если ты хочешь, чтобы твой опыт имел научную ценность, нужно изложить его самостоятельно и насколько возможно достоверно, а уже потом ты сравнишь его с опытом других.

Это был очень мудрый совет — и я ему последовал. Эбен правильно понял мое огромное желание использовать полученный опыт на пользу другим.

Чем больше ко мне возвращалась способность научно мыслить, тем яснее я видел, насколько радикально расходились мои прежние научные и практические знания с тем, что я узнал, тем больше понимал, что разум и душа продолжают существовать и после гибели физического тела. Я должен был рассказать свою историю миру.

Следующие несколько недель проходили одинаково. Я просыпался часа в два — два с половиной ночи и испытывал такую радость от одного сознания, что жив, что сразу вставал. Растопив в кабинете камин, я усаживался в свое любимое кожаное кресло и писал. Вспоминал все подробности путешествия к Средоточию и от него и все усвоенные уроки, способные изменить жизнь. Хотя слово «вспоминал» не совсем верно. Эти картины присутствовали во мне, живые и отчетливые.

Глава 28. Сверхреальность

Обманываться можно двояко: верить в то, что не есть правда, или отказаться верить в то, что есть правда.

Серен Кьеркегор (1813–1855)

Похоже, в моем повествовании то и дело встречаются однокорневые слова — реальность, реальный, реалистичный.

До болезни я не понимал, насколько обманчивыми могут быть слова. В медицинской школе и в школе здравого смысла, называемой жизнью, меня учили, что существуют реальные вещи и явления (например, автокатастрофа, футбольный матч, сэндвич у тебя на столе) и нереальные. За мою врачебную практику я наблюдал множество людей, страдающих галлюцинациями. Мне казалось, я понимал, какими страшными были эти нереальные видения для тех, кто их видел. И вот за несколько дней временного психоза в реанимационной палате мне самому довелось пережить реалистичные кошмары. Но когда они закончились, я определил их как галлюцинации: бредовые видения, вызванные нейронным механизмом мозга, возвращающегося к жизни.

Но ведь во время комы мой мозг вовсе не работал неправильно. Он вообще не функционировал. У меня была полностью отключена именно та область мозга, которая воспринимала информацию непосредственно от органов чувств и на ее основе формировала мое представление о мире, где я жил и действовал. Но несмотря на это, я был живым и пребывал в полном сознании во Вселенной, которая, прежде всего, характеризуется любовью, пониманием и реалистичностью. (Вот опять это слово!) Для меня этот факт был неоспоримым. Я знал это ясно и отчетливо.

Пережитое мной было реальнее дома, в котором я сидел, реальнее дров, горевших в камине. Однако мое научное медицинское мировоззрение не допускало реальности того, что я пережил.

Как же я собирался совместить эти две реальности?

Глава 29. Распространенный опыт

Наступил день, когда я, наконец, записал все, что мог, малейшие детали о Стране Червяка, Вратах и Средоточии.

Теперь можно было начать читать. Я погрузился в океан литературы, посвященной опыту клинической смерти.

Очень быстро я понял, что и в наше время, и в далекие века то, что пережил я, испытывало бесчисленное множество людей. Рассказы о черном туннеле или мрачной долине, на смену которым являлся яркий и живой ландшафт — абсолютно реальный, — существовали еще во времена Древней Греции и Египта. Рассказы об ангельских существах — иногда с крылышками, иногда без них — происходили по меньшей мере из древнего Ближнего Востока, как и представление о том, что эти существа были хранителями, которые наблюдали за жизнью людей на Земле и встречали души этих людей, когда те покидали ее. Способность одновременно видеть во всех направлениях; ощущение, что находишься вне линейного времени — вне всего того, что раньше считал определяющим человеческую жизнь; способность слышать музыку, напоминающую священные гимны, которые там воспринимались всем существом, а не только ушами; непосредственная передача и мгновенное усвоение знаний, для понимания которых на Земле ушло бы много времени и усилий; ощущение всеохватной и безоговорочной любви…

Снова и снова, в современных исповедях и в духовных писаниях ранних веков, я чувствовал, как рассказчик буквально сражается с ограниченностью земного языка, желая как можно более полно передать свой опыт, и видел, что это ему никак не удается.

И, знакомясь с этими неудачными попытками подобрать слова и наши земные образы, чтобы дать представление о необъятной глубине и невыразимом великолепии Вселенной, я восклицал в душе: «Да, да! Я понимаю, что вы хотели сказать!»