Он где-то рядом - Николай Переяслов

Продолжать нашу переписку после этого его ответа я не стал — посменная работа да бегание по митингам и без того не оставляли мне времени на сочинение писем, а тут я еще сблизился с одной молодой ламповщицей, благосклонно откликнувшейся на распиравшую меня потребность в женской любви и ласке… К сожалению, понимания этой потребности не обнаружилось у моего менее удачливого предшественника в пользовании этими ласками — Юрася Куценко, работавшего помощником машиниста проходческого комбайна на нашей же шахте.

Увидев меня как-то на одном из митингов, он подошел и сказал, что если я не отстану от Лариски (так звали нашу с ним ламповщицу), то мне придется худо, а дня через два и правда встретил меня после второй смены с дружком недалеко от ее дома и навесил пару фингалов. Однако к тому времени у меня в городке уже появились несколько надежных приятелей и, подловив вечерком Юрася и его другана, мы возвратили им полученные мною перед тем пиндюлины, в ответ на что в ближайшее воскресенье на летней танцплощадке состоялась уже коллективная разборка между его и моими приятелями, в результате которой пять человек были вынуждены провести остаток ночи в отделении милиции, а один (хорошо хоть, из числа друзей Юрася, а не моих) — две недели в травматологическом отделении местной больницы.

— Не думай, что на этом всё закончилось, — позвонил мне через несколько дней после этого прямо в лаву Юрась, — ты еще свое получишь…

Но на этот раз его обещание не сбылось. Подошел мой последний рабочий день и, получив расчет, я постарался в оставшееся до отъезда время как можно меньше болтаться по улицам, один раз, правда, навестил напоследок прямо среди дня мою ласковую и отзывчивую подружку, а затем попрощался с бабусей, нагрузившей меня, точно вола, целой кучей сумок и авосек с гостинцами, и быстренько отчалил в столицу.

— Привет! — позвонил я Вовке, возвратившись домой. — Что тут у вас за это время новенького случилось?

— Да как тебе сказать… Сейчас что ни день, то что-нибудь новенькое. Толян вот недавно пятнадцать суток отсидел.

— М-м-м, — напряг я память, отыскивая там информацию о Толяне. — И что он такого натворил?

— Да в общем-то ничего. Просто встретил в Администрации района своего бывшего начальника…

— Это того райкомовца, что трахал его невесту?

— Ну да… Приехав из Сибири, он так радовался, что не стало никаких райкомов, говорил, наконец-то у нас пришли к власти нормальные люди.

— И как же потом…

— Да как? У него тут были проблемы с пропиской, пришлось идти в Администрацию на жилищную комиссию… Ну и надо было так случиться, что в вестибюле он столкнул со своим давним обидчиком! Ну и высказал ему всё, что о нем думает, не зная, что тот сейчас является Главой Администрации. Тут же приехала милиция, и Толяна забрали. Хорошо, на этот раз дали всего пятнадцать суток. Все-таки не пятнадцать лет.

— Да уж… — я некоторое время помолчал, возвращаясь мыслями к более близким мне темам. — А ты всё так же в музее? — спросил. — Всё сторожишь искусство?

— Да… И еще веду кружок в Надиной библиотеке.

— Это какой же? — заинтересовался я. — Геологический?

— Нет, экзотерический.

— Какой-какой?

— Экзотерический. Рассказываю непосвящённым о Боге, — пояснил он.

— А-а! Ясно…

— Приходи как-нибудь и ты, ты ведь тоже живешь, слыша только свою плоть и не имея представления ни о Духе, ни о Божьей воле…

— А что, по-твоему, в Донбассе сейчас по Божьей воле не платят шахтерам зарплату? — съязвил я.

— Ну что ты! — воскликнул Вовка. — Это происходит как раз по обратной причине — из-за постоянного отклонения людей от Его воли, игнорирования ими Его заповедей и нарушения вследствие этого созданного Им миропорядка. Ведь Творец устроил мир таким совершенным, таким гармоничным, а мы своими страстями и гордыней сами превратили его в преждевременный — прижизненный — ад…

Поговорив еще минут пять-десять, я пообещал как-нибудь непременно заглянуть на его экзотический кружок и положил трубку. Я и на самом деле собирался посмотреть, чем они там занимаются в библиотеке, а уж в том, что мы сто раз увидимся с ним здесь, дома, я вообще не сомневался. Живя в соседних подъездах, полагал я, просто невозможно не столкнуться с человеком нос к носу, даже если ты к этому и не стремишься…

Однако обстоятельства сложились так, что встретиться нам довелось с ним очень не скоро. Буквально через два дня после моего приезда домой начались занятия в институте, я встретился со своими возвратившимися из Польши товарищами, мы отсиживали по две-три пары лекций и шли в парк Горького пить бочковое пиво с купатами, благо, каждому за лето удалось хоть немного подзаработать. В середине сентября я познакомился с симпатичной, но неприступной девушкой из института Стали и сплавов, не позволявшей мне практически ничего, кроме поцелуев в темном зале кинотеатра. Неожиданно для себя я как-то всерьез увлекся своей новой подругой и безропотно покупал билеты на вечерние киносеансы, предвкушая момент, когда свет медленно погаснет и наши соскучившиеся губы отыщут друг друга в сдерживаемом, но жадном слиянии…

Привезя из Донбасса зуд политической активности, я и здесь не сумел угомонить себя и весь сентябрь пробегал на всевозможные шествия, стояния и митинги, всё больше и больше заражая душу страстью непримиримой оппозиционности.

В самом конце месяца, возвращаясь с очередного такого сборища на Калужской площади, я — снова неожиданно — встретил на улице Надю. Она опять выглядела печальной, но на этот раз ее печаль не казалась мне трагической, наоборот — было в ней что-то такое, что давало основание назвать её светлой.

— Ну? Как ты? — спросил я после того, как мы обменялись приветствиями. — Как у тебя… с личной жизнью?

— Ты хочешь спросить — с Владимиром? — улыбнулась она. — Спасибо, всё хорошо, — и, видя мою недоверчивость, добавила: — Нет, правда, всё хорошо, просто он не такой, как все, и его сначала надо научиться понимать.

— Так он поцеловал-таки тебя или нет? — уточнил я.

— Вот, — взглянула она на меня своим печальным взором. — Ты подходишь к нему с такими же мерками, как когда-то и я. А он — особенный, для него поцеловать любимую, значит — не вознести её над землей, а наоборот — низвести с высот обожествления до уровня рядовой бабенки. Любовь, говорит он, это идеализация образа, а переход через грань физического сближения возвращает этот образ к его реальной конкретике, то есть — приводит к его развенчанию.

— Но тогда получается, что он любит не столько тебя живую, сколько свое собственное воображение?

— Нет, ты опять не понял. Он — любит именно меня, но во мне он любит не то, что делает меня похожей на других, а то, что отличает от всех. Плотскость, физиологические страсти — это как раз то общее, что присуще всем женщинам как таковым, а вот чистота, доброта и смирение — черты индивидуальные, как раз и способствующие превращению человека в личность.

— Н-да, — поскрёб я рукой затылок. — Чего-то вы, кажется, перемудряете… Ну, да Бог с вами, лишь бы сами были довольны и счастливы, — я попрощался с Надей и, закурив сигарету, пошел своей дорогой, глядя, как, заполняя воздух золотыми парашютами падающих листьев, выбрасывает свой десант на московскую землю завтрашний октябрь. А октябрь для России всегда был месяц особенный. Судьбоворотный месяц…

Глава четырнадцатая

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

То, что произошло затем в первые дни октября, захватило меня буквально с головой — это было увлекательнее, чем даже крутые американские боевики, которые я как-то целую ночь напролёт смотрел по видику у Громзона.

Подхваченный краснофлагим потоком, двигавшимся во всю ширину Ленинского проспекта мимо ворот моего института, я, как щепка, влекомая к водопаду, потащился в его волнах навстречу неведомой мне развязке, сереющей вдалеке цепочкой перекрывших проспект омоновцев. Отчасти из-за своей дурости, а отчасти и из-за тщеславного стремления попасть в объективы телекамер (один раз я чуть не на полсекунды появился на экране в программе «Время», дававшей репортаж об очередном митинге оппозиции, и с тех пор никак не мог забыть этого сладко-щемящего ощущения своей причастности к истории) я очень скоро оказался в первых рядах демонстрантов и увидел, что меня, словно лодку на рифы, выносит на прикрывшихся прозрачными щитами бойцов ОМОНа. Не могу охарактеризовать однозначно охватившее меня в этот момент чувство. Нечто подобное, помнится, я испытал однажды, попав в небольшую автомобильную аварию. Это было нынешней весной, я тогда заехал к Борьке Кузнецову в общежитие на Профсоюзной улице, чтобы переписать одну крайне необходимую для сдачи зачета задачу, но пока переписывал ее, отвлекаясь то на болтовню, то на чашку чая, мы чуть не проморгали время самого зачета. Ехать на автобусе, даже если бы 196-й подошел немедленно, чего никогда не случалось, было бессмысленно, так как мы все равно уже не успевали, поэтому, пересчитав остававшиеся после недавней стипендии деньги, мы решили проехаться разок на такси и, выскочив на улицу, остановили первую попавшуюся нам тачку.