Брошенная - Лариса Олеговна Шкатула

Марина подумала, что юмор у него достаточно тонкий, чтобы не резать ухо. В компаниях друзей Михаила их откровенные жеребячьи шутки частенько вызывали у нее содрогание. А у Тимофея… Они знакомы всего второй час, а он уже говорит о какой-то надежде. Женщине приятно это слышать.

Принесли шашлык и красное сухое вино. Марина, посмеиваясь, вынула «подарочные» помидоры, а Тимофей попросил официанта:

— Пусть на кухне порежут.

Тот хотел, по-видимому, сказать, что у них есть свои помидоры, но промолчал. Посмотрел на лица клиентов и молча отошел. Понимание было написано на лице: «Влюбленные, что с них взять?»

Но они еще не считали себя таковыми. И пока лишь смаковали чувство взаимного притяжения, незаметно перейдя на ты, и говорили о разных мелочах.

— Ты что делал среди этих камней? Плавать там, кажется, не только неудобно, но даже опасно.

— Ловил крабов… Что делала ты, и так ясно. Специально ушла подальше от людей, чтобы до них запах горелого мяса не доносился.

— Если бы не ты, я была бы точь-в-точь как этот шашлык.

Она потянула носом исходящий от шашлыка дух и почувствовала, что проголодалась. Скосила глаза на часы Тимофея — три часа пополудни, пора и пообедать!

И вспомнила еще об одном своем комплексе. До сего времени Марина стеснялась есть при других. Отчего-то получалось у нее это действо весьма неуклюже. Как-то Михаил, еще в начале их семейной жизни, заметил:

— Ты вцепляешься в вилку, как мясник в свой топор. Нельзя взять ее как-то поизящнее?

Сказанного в раздражении — он часто позволял себе подобный назидательный тон — вполне хватило, чтобы впредь Марина волновалась, когда ела в компании. А если ей приходилось пользоваться ножом, он вообще ходил у нее в руках вкривь и вкось, повергая ее в отчаяние.

Потому в компаниях Марина ела обычно мало, а когда возвращалась домой, на нее прямо-таки нападал жор.

— Ты опять жуешь? — брезгливо морщился муж. — Раскабанеешь, в дверь не будешь пролазить!

Отчего он вел себя так, будто, женившись на Марине, оказал ей неслыханную честь? Как если бы Марина была его недостойна, но вот он к ней снизошел и теперь требовал, чтобы она его обожествляла.

Марина была в него влюблена с самого первого дня, как только увидела. Он казался девушке сказочно красивым, а когда прикасался к ней, она обмирала от блаженства, и даже неминуемую боль первой ночи перенесла стоически, как партизанка на допросе.

Это потом она стала раздражаться от его грубых ласк, но и то как-то вяло, лишь на мгновение забывая о покорности. О супружеском долге. Разве не для того она вышла за него замуж?

Иными словами, в своей прошлой жизни она все делала не так: стеснялась есть, стеснялась секса, стеснялась своего тела, даже ног, которые другие находили безукоризненными. И тут ей казалось, что кожа на них недостаточно гладка, что колени не такие круглые, как надо. Говорят, порой мужчины целовали женщинам колени. Михаил же, казалось, вообще на ее ноги внимания не обращал. И даже когда она увеличила длину своих юбок — до половины икры, в двадцать лет! — он будто ничего не заметил.

Словом, муж не только не придавал ей уверенности в себе, а, наоборот, уверил ее в том, что она непривлекательна как женщина — ни внешне, ни в постели…

Теперь же, под доброжелательным взглядом Тимофея, она ела шашлык и ничего в ее руках не плясало. И совсем уже заставило ее удивиться его одобрительное:

— Как ты аппетитно ешь!

Одно и то же ее действие у двух разных мужчин вызывало противоположную реакцию. Значит, все дело не в Марине, а в том, как каждый из мужчин к ней относится?

— Ты здесь в санатории? — спросил он.

Она отрицательно качнула головой.

— В пансионате?.. Снимаешь комнату?

— Снимаю комнату. У меня ведь отдых, так сказать, внеплановый. Я вовсе не собиралась ехать на море в этом месяце. Так что среди других отдыхающих я — одинокая комета, залетевшая в чужую галактику…

— Послушай, Марин, кем ты работаешь?

— Бухгалтером. А что?

— Тогда, видимо, на своем рабочем месте ты имеешь дело не с сухими цифрами, а с поэтическими символами.

— Просто я очень долго жила в неволе. В камере-одиночке. Вот и научилась разговаривать сама с собой. А чтобы моему второму «я» не нужно было ничего объяснять, я рисовала ему картинки.

Он крякнул от удовольствия и посмотрел на нее долгим взглядом. Будто что-то прикидывал про себя.

— Твое рабство было добровольным?

— Увы, — кивнула она. — Наверное, это был самогипноз, вызванный привычными представлениями, надуманными правилами, существовавшими лишь в воображении людьми, а когда тюрьма рухнула, я даже чувствовала себя несчастной… Пыталась опять возвести упавшие стены.

— Понятно, — медленно сказал он, — хотя и не очень.

Она улыбнулась:

— Никогда не ощущала себя философом, а за час общения с тобой только и делаю, что философствую.

— Вот и хорошо, продолжай, мне интересно, какие мысли водятся в такой хорошенькой головке, — с одобрением произнес он и вдруг спохватился: — Я знаю, что мы не сделали. Не выпили за нашу встречу!

Когда они выходили из кафе, Тимофей держал ее за руку. С детского сада она ни с кем так не ходила, но теперь вот шла с малознакомым мужчиной и отчего-то не смущалась.

Шкурка кухонного зверька продолжала с нее слезать — кажется, это называется линькой? — и под этой шкуркой показывалось совсем другое существо.

— Кометы, — таинственно шептал Марине на ухо ее спутник, — очень непостоянные небесные тела. Вдруг ты исчезнешь так же внезапно, как и появилась? Вот сейчас мы пойдем кататься на карусели, а ежели ее раскрутить умеючи, начинаются такие чудеса…

— На карусель? — удивилась Марина. — А это удобно? Мы ведь не дети…

Он остановился и тоже удивленно посмотрел на нее.

— Наверное, ты очень долго просидела в этой своей одиночке. На карусели катаются и взрослые. Разве ты об этом не знала?

— В фильмах видела, — смутилась Марина.

— Не бойся, я