Апрель - Иван Шутов

В те дни Катчинский не думал о болезнях, об одинокой старости… После дождя асфальт улицы блестел, отражая, словно черное зеркало, дома и небо. Над городом сияла трехцветная арка радуги. Казалось, это был мост в радостное и светлое будущее. Не горе старого Августа и других жителей улицы, а радуга нашла свое отражение в сюите. Вот мелодия, в которой выражена радость первой любви, она нежна и красива; вот весенние хоры прилетевших на крыши и в парки родного города птиц, в них все звуковое разнообразие весны; вот вечер прощания с любимый городом — в мелодии звучит грусть расставания и радость будущей встречи…

Закончив играть, Лида несколько времени находилась под впечатлением музыки Катчинского. Но почему ее никто не узнал? Десять лет клавир пролежал в углу. Он мог бесследно затеряться. Сам ли Катчинский забросил свое произведение или его не признали?

Глухой стон, в котором прозвучали отчаяние и боль, заставил Лиду оглянуться. Закрыв лицо руками, Катчинский плакал.

Лида бросилась к нему.

— Вам тяжело… я знаю, но не отчаивайтесь. Вы еще будете здоровым и сможете работать. Я верю… вы приедете в Москву, мы встретимся. Я очень, очень верю в это.

— Спасибо, фрейлейн Лида. — Катчинский отнял руки от лица. — Минутная слабость. Это пройдет… Я дал слово одному человеку не терять мужества. Это важно сейчас — не терять мужества!

Катчинский попросил Лиду купить для него вышедшие за последнее время музыкальные новинки. После обеда Лида отправилась в город выполнять поручение.

На Грюнанкергассе и близлежащих улицах было безлюдно и тихо. За улицей Моцарта начиналось оживление. Чувствовалась близость одной из главных магистралей Вены — Кертнерштрассе. На небольшой площади против разбитого универмага высоко над крышами города возносились к небу каменные узоры готической колокольни Стефан-кирхе. Здание собора украшали почерневшие от времени скульптуры. Они изображали толстых пап и прелатов. Хвостатые химеры под крышей скалили зубы на тощих мужиков, которые, в отличие от дородных священнослужителей, олицетворяли смертные грехи человечества.

Когда-то здесь был центр города. На узких извилистых уличках сохранились старинные дома со сводчатыми подвалами. Теперь в них торговали вином и пивом. Своды подвалов напоминали о веках, прошумевших над ними. Отступая, гитлеровцы подожгли старинную кирху, и здание теперь ремонтировалось. На срочный ремонт кирхи было благословение святейшего папы римского. Для этого у церковников нашлись деньги.

У забора, за которым происходит ремонт, — афишный стенд, оклеенный разноцветными плакатами. Из них Лида узнала о театральных и музыкальных новостях города. Опера дает «Сказки Гофмана» Оффенбаха и анонсирует «Пиковую даму» Чайковского; Раймунд-театр обещает оперетту «Маска в голубом». Центр стенда занимала большая афиша, оформленная пестро и крикливо:

ВАРЬЕТЕ «КОНТИНЕНТАЛЬ»

РЕВЮ:

ПРЕКРАСНЫЕ ВЕНКИ ДЕМОНСТРИРУЮТ СЕГОДНЯ СИЛУ

ЛОВКОСТЬ И ТОЧНОСТЬ УДАРА.

В программе:

женщины — победительницы «Железного Билли»

и «Черного Джона»

Эвелина и Ева

Вольно-американская борьба.

Борются три пары.

Женщины-боксеры

Августина и Ролла, Анита и Маргит.

Женщины-обезьяны.

Маргарита и Марианна — чудо акробатики!

Женщина-змея Александрина единственная в этом жанре.

На афише были фотографии Эвелины и Евы в традиционных костюмах цирковых борцов: в черных трико, в мягких башмаках со шнуровкой; Маргариты и Марианны — девушек с лоснящимися от помады губами, сидящих на столе в лягушечьих позах, готовых к обезьяньим прыжкам; Августины и Роллы: улыбаясь с наигранной актерской кокетливостью, они грозили друг другу огромными боксерскими перчатками; блондинка со вздернутым носом — Александрина, стоя на пуантах, перегибалась назад, чтобы достать зубами приколотую к поясу розу.

Все артистки были красивы. Это, по мнению дирекции варьете, и должно было привлечь публику. Ведь многим захочется видеть, как Августина и Ролла будут разбивать друг другу боксерскими перчатками греческие носы и улыбающиеся губы, а прекрасная Эвелина — выворачивать партнерше руки!

Афиша бросалась в глаза, и все прохожие обращали на нее внимание. Она успешно конкурировала со скромными оперными и театральными афишами.

Лида пересекла площадь и, пройдя квартал Грабена, вошла в узкую уличку. Витрины ютившихся здесь магазинов не освещало солнце. Рекламная блондинка с ярко накрашенными губами, опустив глаза на флаконы духов и губную помаду, красовалась в одной из витрин; во второй тускло поблескивали позолоченные корешки книг. Третий магазинчик назывался «Венская мелодия». Здесь торговали нотами. Лида остановилась у витрины. Она была так же пестра и криклива, как витрина парфюмерной лавки. Пестроту создавали обложки музыкальных новинок. На них были изображены томные блондинки, кровоточащие сердца, пронзенные стрелами: окно мансарды с силуэтами влюбленных за занавеской: сверкающая глазами кошачья пара на дымовой трубе. Здесь месяц объяснялся в любви ярко пылающей Венере, а уличный фонарь — одинокой «ночной Маргарите».

Лиду удивила вся эта пошлость. И только одна новинка была оформлена с некоторым вкусом: под синим звездным небом к сверкающим вдали огням города шла, взявшись за руки, пара. Это произведение называлось «Соната любви».

Дверной звоночек мелодично звякнул. Худощавый старик в потертом, но аккуратном люстриновом пиджачке, с гладко зачесанными седыми висками поливал пол из крохотной детской лейки. Ответив поклоном на приветствие, старик поставил лейку на стул, зашел за прилавок и уставился на Лиду хитро поблескивающими внимательными глазками.

— Что вам угодно, фрейлейн? — спросил он.

— Я хотела бы познакомиться с новинками. — Помолчав немного, Лида добавила: — С настоящими музыкальными новинками.

— Настоящими? — спросил старик, придвигая к Лиде груду нот. — Попробуйте выбрать, фрейлейн.

Лида стала перебирать ноты, еще пахнущие краской. Здесь было все то же, что и на витрине. Размалеванные обложки фокстротов и легких песенок; трубочист, распевающий серенаду на крыше дома, вблизи готической башни Стефан-кирхе; влюбленный жокей, мчащийся к финишу; еще одна блондинка, прижимающая к груди два алых сердца.

Лида взяла «Сонату любви» и песенку «Ночь», стала читать. Старик внимательно следил за выражением ее лица.

— Простите, — сказал он, когда Лида отложила в сторону не оправдавшие ее надежд сонату и песенку, — вы иностранка?

— Да.

— Откуда вы прибыли в Вену, если это не секрет?

— Из Москвы.

— Тогда вам здесь нечего искать, фрейлейн. Мне кажется, вы воспитаны на настоящей музыке. Искать хорошие музыкальные новинки в наших нотных магазинах могут только люди, не знающие истинного положения дел. Вот, пожалуйста, симфоническая поэма. Но напрасно искать в ней то, что присуще истинному музыкальному произведению. Какофония — иначе это не назовешь.

— А легкая музыка? — спросила Лида. — В ней, я думаю, венские композиторы следуют своим знаменитым предшественникам?

— Синкопа, — ответил старик. — Синкопа — единственный элемент этих произведений, а мне, простите, говорить о ней противно: она слишком надоела за последние годы. Все это последствия постоя наци в музыке. Они превратили то, что некогда было вдохновенным, творческим и чистым, в грязное скотское стойло. Под музыку, созданную их композиторами, можно только орать по-ослиному и топтаться, подобно коровам, в бессмысленном танце. Придется долго изживать последствия этого постоя.

— А послевоенные произведения?

— Есть и такие, фрейлейн. Вот они, пожалуйста. Но не пытайтесь играть их, не стоит. Все это джаз, джаз и джаз… Королем этих ремесленников является американец Гершвин. Его привезли к нам из-за океана вместе с жевательной резинкой. А этот джентльмен совершенно не считается с таким пустяком, как человеческое ухо. У него есть симфоническая поэма, тема которой — свисток паровоза, а контртема — звуки автомобильных клаксонов. Его принцип — «проникнутые металлом звуки». Этой дряни у меня сколько угодно.

Лида улыбнулась:

— Хорошо же вы рекламируете свой товар!

— Лучше мне умереть с голоду, чем видеть распространение этого хлама! — сердито ответил старик. — Мне больно за музыкальную честь родного города. Но, видите ли, есть покупатели, которым я отпускаю эту бездушную трескотню с легким сердцем. Они хотят танцевать под звуки автомобильных клаксонов. Это девчонки, вкусы которых испортили американцы. Они ищут последнее слово американской танцевальной техники — танец «буги-вуги». Пусть себе танцуют! Они выручают меня. Поэтому в Вене звучит пошлая песенка «Мужчина, которого я люблю», в Вене, фрейлейн, в городе мировой музыкальной культуры, в городе, где Чимароза создал «Тайный брак», Моцарт — «Женитьбу Фигаро», Бетховен — «Фиделио»! Стоит ли нам гордиться сейчас тем, что здесь звучала волшебная скрипка Паганини, дебютировал Шопен и Карл Черни воспитывал великого Листа!