Любовник из Северного Китая - Маргерит Дюрас

Китаец не доволен этой паузой в их прогулке. Но в конце концов он всегда делает то, что хочет девочка.

Девочка долго не могла понять, что же было для нее такого притягательного в этой сцене, не мог понять этого и китаец. Спустя много лет она вдруг вспомнила о ней: перед ней вновь возникла отчетливая картина бесцветных и бессловесных пар, танцующих на палубе, возникла, как сцена из ее же собственной книги, к которой она еще не приступала, но которую вынашивала в себе долгие годы, готовясь сесть за нее каждый день, каждое утро до того самого момента, когда память вдруг прояснилась, словно вырвалась наконец из дебрей ненаписанных книг.[9]

Они проезжают через весь город, пораженный бессоницей, раздавленный ночной жарой. Ни дуновения ветерка.

Девочка спит. Китаец слушает, как шофер поет маньчжурскую песню, грубоватую и нежную, то срывающуюся на крик, то переходящую в едва слышный шопот.

Он относит ее на кровать. Гасит свет.

Курит опиум в полумраке комнаты.

Как обычно, по ночам до них доносится музыка, где-то вдалеке слышатся китайские песни. Потом, уже глубокой ночью — тихо-тихо звучит регтайм Дюка Эллингтона: перелетает через улицу, проникает в комнаты через закрытые двери. А потом еще позднее и совсем одинокий «Вальс-Отчаяние» из начала нашего романа.

Кинотеатр «Эдем» в Сайгоне.

Шофер остановил автомобиль возле лицея.

Ждет, пока не закрывают входную дверь.

Девочка не приходит.

Он уезжает. Едет по улице Катина.

Видит девочку, она с белым юношей, видимо, братом, и с очень красивым молодым туземцем, одетым так же, как и брат. Все трое выходят из кино.

Шофер уезжают в Шолон предупредить хозяина.

Китаец ждет в своей комнате.

Шофер рассказывает ему о кинотеатре «Эдем».

Китаец объясняет ему, что девочка часто ходит в кино, что она ему об этом говорила, а юноши, которых он видел вместе с ней, это Чанх, шофер его матери, и ее младший брат Пауло.

Они едут к кино.

Девочка стоит возле кинотеатра вместе с Чанхом и младшим братом. Направляется прямо к черному автомобилю, ничуть не смущена. Улыбается китайцу:

— Все мое семейство приехало из Виньлонга… мы сходили в кино с Чанхом и Пауло. Я сказала им, что ты приглашаешь их в ресторан, в Шолон.

Она смеется. Он тоже начинает смеяться. Страх проходит. Младший брат и Чанх здороваются с китайцем. Хотя младший брат вряд ли узнал китайца. Он смотрит на него удивленными глазами, как ребенок, и не понимает, почему китаец тоже так пристально смотрит на него. Он не помнит, что уже видел его в Садеке. А вот Чанх конечно же узнал его.

Девочка говорит, что они смотрели фильм «Голубой ангел», и она пока не решила, понравился он ей или нет, скорее все-таки нет.

Тем временем к кинотеатру подъезжает «ситроен-В 12»: в нем мать и старший брат.[10]

Старший брат не здоровается с китайцем. Мать напротив, улыбается ему: «Здравствуйте, мсье. Как поживаете?»

Китаец взволнован тем, что вновь видит мать, теперь уже рядом с дочерью.

Оба брата и мать садятся в «ситроен».

Китаец говорит, улыбаясь:

— Когда они здесь, ты меня не любишь.

Она берет его руку, целует:

— Не знаю, что и сказать. Мне хотелось, чтобы ты увидел их всех вместе хотя бы раз в жизни. Возможно, это правда, что их присутствие мешает мне видеть тебя.

Китайский ресторан.

Это тот же самый ресторан, где китаец с девочкой были в первый их вечер. Китаец выбирает столик подальше от главного зала. В главном зале, как и в тот раз, оглушительный шум.

Появляется официант, спрашивает, будут ли они пить аперитив.

Принимает заказ. Три мартель перрье и бутылка рисовой водки.

Им нечего сказать друг другу. Никто и не говорит. Молчание. Никто этому не удивляется, никто не смущается.

Официант приносит напитки. Полное молчание. Никто не обращает на это внимание, ни они, ни девочка. Как есть, так и есть.

Напротив они вдруг начинают чувствовать удовольствие от жизни, удовольствие от игры в эту жизнь.

Старший брат заказывает вторую рюмку мартель перрье. Мать к своей не прикасается, отдает ее старшему сыну. Никто не удивляется.

Официант записывает заказ на еду: жареная утка, китайский суп из плавников акул, блины из креветочного теста. Единственный критерий — коронный блюда этого ресторана. Естественно выбор падает на самые дорогие.

Мать читает меню, и кричит совсем тихо:»О-ля-ля, до чего же дорого!». Никто не отвечает.

Мать из вежливости и ради приличия делает попытку поговорить с китайцем:

— Кажется, вы учились в Париже, мсье.

Мать и китаец насмешливо улыбаются друг другу. Можно подумать, что они хорошо знакомы. Китаец отвечает в тон матери:

— Ну… если только это называется учиться, то да, мадам.

— Видно, вы учились не больше нашего, — говорит старший брат.

Молчание.

Старший брат смеется. Пауло и Чанх тоже. Китаец старшему брату:

— Вы тоже ничего не делаете?

— Почему же: я несчастье своей семьи, это уже немало.

Китаец искренне смеется. Все смеются, в том числе и мать, которая счастлива, что у нее такой остроумный сын. Пауло и Чанх смеются тоже.

— А это очень трудно?…

— Это не каждому дано, скажем так…

Китаец не отступает:

— Что главным образом нужно для этого?

— Злоба. Злоба без всяких примесей…, как брильянт…

Никто не смеется, кроме китайца и матери.

Девочка, она смотрит на них, на мать на любовника, главных действующих лиц ее собственной жизни.

Старший брат громко говорит матери:

— Он не так уж плох, этот тип, по крайней мере умеет за себя постоять.

Официант приносит еду, каждый накладывает сам себе. Китаец предлагает матери поухаживать за ней.

Все едят в тишине. У всех у них, кроме китайца, вдруг проснулся прямо-таки «волчий» аппетит.

Китаец наблюдает за девочкой, которая смотрит на своих родственников взглядом, полным любви и счастья: наконец-то они вырвались из Садека, из этого захолустья, вырвались на свободу, выставили себя на всеобщее обозрение и сейчас лакомятся личжи[11] в сиропе.

Мать улыбается жизни. Ей хочется поговорить:

— Как приятно смотреть на них, когда они едят, — говорит она.

Мать говорит просто для того «чтобы говорить». Сказать ей особенно нечего. Она счастлива. Болтает, что в голову придет. Они с дочерью обе одинаковые, просто неисправимые болтушки. В полном восторге китаец смотрит на мать, потом на девочку, — как же они похожи!

— До чего же хороший ресторан! — говорит мать. — Просто прекрасный! Надо бы записать адрес.

Никто не смеется. Ни китаец. Ни Чанх. Ни старший брат.

Китаец достает ручку, записывает адрес на меню, отдает его матери.

— Благодарю вас, мсье, — говорит мать. — Я считаю, что это действительно очень хороший ресторан, ничуть не хуже тех, что в провинциях, а они считаются лучшими в Индокитае, в них не так «обдирают», как во французских.

Все едят с жадностью. У китайца, который до сих пор смотрел на еду равнодушно, тоже проснулся аппетит. Как все, он заказал себе блины из креветок, и теперь уписывает их за обе щеки. Остальные снова заказывают себе блины из креветок и прямо набрасываются на них. Разговаривать никому не хочется. Больше всего их занимает сам процесс обслуживания. Они все время ждут «следующего блюда». Они довольны, рисовая водка играет тут не последнюю роль. Все пьют. Мать тоже, она говорит, что обожает водку. Мать чувствует себя двадцатилетней. Только на время десерта, мать вдруг задремала. Дети и десерт поглощают с тем же волчьим аппетитом. Старший брат заказывает на сей раз виски. Китаец пьет больше, чем младший брат. Девочка пьет из рюмки китайца. Мать уже толком не понимает, что она пьет, она смеется одна, она счастлива в этот вечер, как все другие люди.

В центре всего — китаец, он смотрит на девочку, которая счастлива своим, особым счастьем, и к нему не имеет никакого отношения он, ее любовник.

Неожиданно старший брат поднимается. Говорит властно, словно он тут хозяин:

— Поесть, мы поели. А что дальше?

Мать, вздрогнув, просыпается. Весь стол смеется, даже Чанх. Она спрашивает, что происходит…

Старший брат, смеясь, говорит, что все едут в «Каскад».

Сию же минуту.

Мать говорит, тоже смеясь:

— У нас праздник… а раз так… действительно… давайте устроим красивую жизнь…

Девочка, китаец, Чанх и Пауло — все довольны. Они все готовы ехать в «Каскад».

Китаец тихо на очень чистом китайском просит счет. Ему приносят его на блюдечке. Китаец вынимает купюры по десять пиастров и кладет восемь из них на то же блюдечко. Вокруг этих денег возникает молчание. Мать со старшим братом переглядываются. Все подсчитывают в уме, сколько заплатил китаец и сколько пиастров осталось на блюдечке. Девочка догадывается, чем заняты ее родственники и начинает смеяться. Мать с трудом удерживатся от смеха: сумма кажется ей невероятной. Она кричит едва слышно: «Семьдесят семь пиастров», и ее начинает душить смех, «О-ля-ля» — и вот она уже смеется безудержным детским смехом.