Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

— Опытный? — ожесточилась Анна Григорьевна. — А если его через три шага скрючит? «У нас на станции…» — вдруг передразнила она. — Вот бы и пошел с ним, а не дожидался, пока он Диму не позвал!

— Но я готов был идти, — примирительно сказал Игорь. — Я…

— Подранок тебе не посмотрит, опытный или неопытный! — не успокаивалась Анна Григорьевна. — Не умеешь — не стреляй! А этот мало того, что самолет утопил, так еще врага из зверя сделал!

— Это несправедливо, — вспыхнула Невская. — Не ожидала, тетя Аня.

— Много ты понимаешь, что справедливо, что несправедливо, ты с мое поживи!

— Не очень много, — согласилась Невская. — Но, прошу вас, не надо искать виновных. Это очень стыдно — валить вину на других, мы были и остались пассажирами, а они делают все, что могут.

— Зоя права! — горячо поддержал Гриша. — Мы, тетя Аня, должны гордиться такими людьми, как дядя Коля и Илья Матвеевич.

— Ой, сыночек, — горестно вздохнула Анна Григорьевна, — устала я им гордиться, живой он мне нужен, куда я без него, нитка без иголки…

— Я уверен, что все будет хорошо, — успокоил Гриша, — вот увидите, тетя Аня.

Гриша подсел к Анне Григорьевне и что-то тихо ей сказал. Она закивала, встала и подошла к нарам, на которых лежал Седых.

— Не спишь?

— Не сплю, — откликнулся Седых.

— Глупость я брякнула, сынок, ты уж не говори Илье.

— Я не сплетник, — холодно произнес Седых.

— Сгоряча я, — сокрушалась Анна Григорьевна. — У меня и в мыслях не было на Илью вину валить.

— Не вы, так другие, — тем же тоном сказал Седых, — мы к этому привыкли.

— Прости, сынок.

— Ладно.

— И ты прости, дочка. Невская пожала плечами.

— Что вы, тетя Аня, меня вы нисколько не обидели.

— Не тебя, так Илью. Он и в самом деле хороший мужик — Илья, это я тебе точно говорю.

Невская промолчала. На душе у нее было пасмурно. Ее беспокоил хрип в груди, все сильнее терзал голод, и сердце сжималось, когда она смотрела на Гришу: она — что, она выдержит, а вот он… И не пожалуется, даже знаком не покажет. И Лиза, бедняжка, ей хуже всех…

— Зоинька, — шепнула Лиза, — не смотри на меня жалеючи, я от этого злая становлюсь.

— Я всех жалею, — сказала Невская, — и себя тоже.

— Себя сколько хочешь, а меня не надо.

— Хорошо, не буду.

— Оби-иделась, — протянула Лиза.

— Мы сейчас только и делаем, что обижаем друг друга.

— Это жизнь нас обижает, и тебя, и меня.

— Я этого не считаю.

— А ты горда, подружка.

— И ты тоже.

— Верно, — согласилась Лиза. — Милостыни пока что ни у кого не просила.

Шельмец подался к дверям, зарычал.

— Кто-то идет! — вжав нос в окошко, выкрикнул Гриша. — Медведь!

Анна Григорьевна встрепенулась.

— Если вломится, головешку ему в пасть, головешку! Да не сейчас, потом, дыму напустишь!

— Фу ты, обжегся! — вскрикнул Чистяков.

— Рукавицы надень, защитничек! — Анна Григорьевна подсела к печурке, забрала у Чистякова кочережку. — Уйди, я сама.

— Уходит! — радостно доложил Гриша. — Это не тот, что раньше был, значительно меньше. Наверное, двухлеток.

— Знаток, — усмехнулся Чистяков, — медведица это, видишь, медвежонок за ней бежит?

— Не вижу… Вижу! Зоя, медвежонок, быстрее!

— Ш-ш-ш! — потребовала Анна Григорьевна. — Уж не самолет ли?

Все притихли.

— Самолет, — подтвердил Седых. — Успеют ли разжечь костер?

Гул моторов приблизился и разросся до звона в ушах, отдалился и вновь разросся, и так несколько раз. Потом отдалился и исчез.

— Значит, не успели, — спокойно констатировал Седых. — Будем ждать следующего раза.

— Дождемся ли, — сдавленным голосом произнесла Лиза.

— Дождемся, — уверенно сказал Чистяков. — Ни им, ни нам никуда не деться.

— Им-то есть куда, — Лиза зло усмехнулась. — Возвратятся на Средний, поужинают и кино пойдут смотреть. Это мы с тобой никуда не денемся. Игорь, а почему ты все-таки не пошел с ними?

— Но ведь Николай Георгиевич… — начал Чистяков.

— Да, я забыла, он тебя оставил. А ты молодец, дисциплинированный! Боря, запамятовала, летчика-то нашего, который из сил выбивается, нас ищет, как зовут?

— Язва ты, Елизавета Петровна… Миша Блинков, ты его в Тикси видеть могла, высоченный, чуть не с Диму ростом.

— Цыганистый такой, с бородкой?

— Наоборот, Мишка блондин и безбородый.

— Игорек, — строго сказала Лиза, — отращивай усы и бороду, а то молодой ты очень, даже неловко будет с тобой расписываться.

— Спасибо, что предупредила, — ухмыльнулся Чистяков, — а то я как раз собрался бежать в парикмахерскую.

— А Илья Матвеевич на Диксоне брился два раза в день, — напомнил Гриша.

— Может, кому хотел понравиться? — высказала догадку Лиза. — Как думаешь, Зоинька?

— Илье Матвеевичу для этого не обязательно бриться, — возразил Гриша. — Он притягивает к себе людей, как магнит.

— Забавный ты, Гришенька, — заулыбалась Анна Григорьевна. — Воспитанный. А мой, Коля, сколько помню его, всегда был с бородой. В юношах она у него реденькая была, смешная, хотел сбрить, да я не позволила.

— Он тебя слушался, тетя Аня? — поинтересовалась Лиза.

— Как не слушаться, молодые они все послушные, пылинки сдувают.

— Секрет, что ли, знала?

— Секрет здесь простой. Раньше, дочки, девок сызмалу учили: «Не заметай грязь по углам — муж рябой будет, мой порог и крыльцо, — любить будет, не уведут». У грязнуль всегда уводят, не ленитесь, дочки. А главное…

* * *

Анна Григорьевна рассказывала, Лиза переспрашивала ее, смеялась, а Невская, сделав вид, что слушает, погрузилась в раздумье.

Однажды, давным-давно, ей приснился тревожный сон. Темная чаща, деревья гнутся под ветром, над ними сверкают молнии, из-за кустов рычат звери, а она бежит куда-то с Гришей на руках, и вот он, кажется, спасительный просвет, а это другая чаща, и другие звери рычат, а Гриша обнимает за шею ручонками, что-то лепечет…

Лет десять прошло, как снился сон, а она до сих пор его помнила. Беспричинных снов не бывает, решила она, каждый из них отражает тайные или явные наши мысли, предчувствия, и сон был вещий: мне суждено долгие годы вести Гришу через чащу, такой мне дан намек на мою судьбу.

Твердая вера в то, что ей предстоит трудная жизнь, изменила Невскую и внешне и внутренне. Ей даже не верилось, что когда-то она убегала на танцы, хохотала над пустяками и радостно слушала робкие признания: было ли это на самом деле или тоже далекий сон? Перебирая девичьи фотографии, она смотрела на них с грустью и жалостью: неужели это беззаботное существо с блестящими от удач глазами и есть она? Первая ученица, первая красавица, первая танцорша и певунья — сколько помнила себя, всегда первая, как ее любимая бунинская Оля Мещерская с ее легким дыханием…

Потом, поверив в судьбу, она рассудила, что