Золотая свирель - Ярослава Кузнецова

— М-малыш! Это я, М-малыш! Это я, Ратер!

Острый укол ужаса, узнавание холодом обжигает сердце, звякают волосы, вставшие дыбом.

О, нет, мальчик, полувзрослый человечий щенок, только не ты!

Откуда ты здесь?

Он стоит перед Эрайном с пустыми руками, мокрое пугало в облепившей тело одежде, волосы приклеились ко лбу, по роже течет, глаза — как ямы с водой, в них мерцают отблески факелов.

У него губы дрожат.

— М-м-малыш… — почти шепотом. — Узнай ж-же. Узнай м-меня, Малыш…

— Ратери… — говорит Эрайн.

— Ску, ску, ску… — говорит Дракон.

Такой комок чувств, не разобрать, и смятение, и боль, и боязнь пошевелиться, чтобы — тьма меня побери! — не сломать это хрупкое, бесстрашное, бесценное…

Эрайн так и не придумал, что делать, а Дракон, звеня лезвиями, медленно и неловко лег у ног человека, словно пес.

— О-ххх… — выдохнула толпа.

Кукушонок шагнул между вытянутых лап. Бледное, пестрое от веснушек лицо, губы пляшут, пытаясь сложиться в улыбку. Как же ему страшно! Ему до обморока страшно, но он идет, подходит, совсем близко, вплотную. Эрайн, не выдержав его взгляда, опускает голову.

И ты еще называешь себя волшебником, Эрайн из Сумерек?

Стыдно смертному мальчишке в глаза смотреть.

Холодная, чуть вздрагивающая рука легла на плечо.

— Пассскудва! — кто-то в толпе высказался от всего сердца.

— Братие… да он же… как Карвелег Святой… гляньте, змей перед ним наземь лег!

— Господи помилуй, присмирело чудище!

Люди загомонили.

— Малыш, — шепотом позвал Ратер. — Глянь на меня.

Эрайн, моргая, поднял глаза.

— В тебе, Малыш, дырок понаделали, чуешь? Сейчас отведу тебя под крышу, куда нибудь в сарай. Ты только слушай меня, лады? А я попрошусь с тобой остаться, ни на шаг не отойду. Я ж сюда потому и пришел, чтоб с тобою быть.

Со мною?

Я так долго был один. Ведь никто со мной так и не остался — ни друзья, ни родичи, ни Геро Экель, ни Вран Чернокрылый… а учитель погиб, и Шелари тоже. Сам выкарабкивайся, Эрайн, расчитывай только на себя, маг обязан быть безжалостным. В первую очередь, к себе. Я и Лесс это в голову вбивал…

Лессандир?

Связующая нить дрогнула и отозвалась незримым присутствием. На том конце было глухо, но не пусто. Она жива, и даже, вроде, цела. Значит, сама справилась. Как и учили.

А я не смог. Справиться в одиночку.

— Господин мой, брат Хаскольд! — Ратер оглянулся на монахов. — Разреши с чудом рядышком остаться, он, видишь, спокойный, когда я поблизости.

— Парень, ну ты даешь! «Малыша» придумал! — один из монахов подхромал на костылях, Эрайн видел его вечером, в компании с колдуньей. — Как тебе удалось?

— Лаской и добрым словом, господин хороший. Я привычный, страхолюдин неразумных уговаривать. У нас с отцом работник был, собой великан и силищи немеряной, а ума — как у котенка. С рук у меня ел.

Люди топтались вокруг, бренча железом, огонь факелов змеился и плясал на мокрых камнях. Эрайн смотрел, как пару скорченных тел погрузили на плащи и поволокли в темноту.

— И что, — спросил хромой, — он теперь послушный?

— Работник-то?

— Да нет, чудовище наше!

— А вот приставьте меня к нему, господин мой брат Хаскольд. Со мною он как шелковый станет, вот увидите.

— Ну… ладно. Брат Фальверен, отец Викор! Что скажете?

Осторожно приблизились еще двое монахов.

— Пусть парнишка попробует, — кивнул тот, что помоложе. — Может, с ним и правда благодать Единого?

А старик покачал головой.

— Грешно сомневаться, — тихо сказал он. — Как бы мы не объясняли свершившееся, сие есть чудо Господне, ибо зверь неистовый, как и всякое зло, склоняет голову лишь перед Божьей любовью неизреченной, и не перед чем иным.

Я проснулась.

Я проснулась от того, что ужасно замерзла в сыром платье и шея у меня затекла. Оказалось, я так и сижу на кровати, завалившись лежащему бандиту на ноги, а в руке у меня мокрая тряпка, которой я вытирала ему лицо.

Фителек в плошке с маслом сильно прогорел и прыскал искрами.

Первым делом проверила, жив ли мой болящий.

Жив. Лоб уже не так пылает, лихорадка немного отступила. Беспамятство перешло в сон. Дай Бог, выкарабкается. Наткнись я на него получетвертью позже, вряд ли можно было на что-то надеяться.

Я встала, чтобы посмотреть в щелочку ставен — слепая мгла на улице и шелест дождя. Спала я всего ничего.

Но видела странный сон.

Странный сон глазами Эрайна. Словно я опять попала в его тело, но только как безмолвный зритель, ничего больше. Я себя не осознавала, мне казалось, что Эрайн — это я.

Все что я видела, слишком похоже на правду. И это случилось не сейчас, а когда корвитины люди рубили мою Скату и когда уходил Ирис.

Эрайн. Дракон. Ратери.

Те, кто остались у меня, кого нельзя забывать. Ратер еще ничего не знает. Надо завтра… то есть, уже сегодня утром сбегать в форт и поговорить с ним.

Когда немного посветлело, я вышла во двор, зачерпнуть воды из переполненной бочки и проверить сарайчик на предмет присутствия там дров или угля. Да не оставит Господь на том свете хозяйственного Камо Барсука, старый хрыч основательно подготовился к долгой суровой зиме. Я перетащила кучу сосновых чушек к печи, вылила воду в котел, но разжигать огонь не спешила. Совсем ни к чему, если горожане увидят дым из трубы заколоченного дома.

Чтобы дым не увидели, нужно — что? Нужно спрятать трубу под слепое пятно. А как накладывается слепое пятно? Леста Омела, ты знаешь, как это делается?

Понятия не имею. Но сделать это надо.

Сбегать к Эрайну в форт и спросить его?

Что он тебе скажет?

Известно, что он тебе скажет!

Стой. Аме Райне это удавалось. Она закляла слепым пятном плащ из шерстяных ниток и надела этот плащ на тебя. Тебя в том плаще никто не увидел.

Сделаем тоже самое. Ибо, как твердил любимый учитель, заклинание заклинает не духов и не таинственные силы — заклинание заклинает самого заклинателя. Плащ нам не нужен, а возьмем мы… возьмем мы… ну, хотя бы моток веревки. Что там бормотала старая перечница?

Что-то на андалате… какие-то стихи. Дехадме, нудохас рейес… дехадме эхкондерло а макула сьега…

Я навязала на веревке побольше узелков, потом поднялась на чердак, через завалы пыльного барахла и поломанной мебели добралась до слухового окошка и вылезла на мокрую крышу. Веревка оказалась достаточно длинная, чтобы обмотать трубу несколько раз.

Дождь перестал, но в сером воздухе висела водяная пыль, и весь небольшой городок тонул в тумане. Зато отчетливо были слышны звуки. Я услышала голоса, смех и выкрики, глухой перестук копыт по горбылю, который заменял тут мостовые, шлепанье тех же копыт по лужам, скрип колес, конский храп, треньканье сбруи. Большая толпа — всадники, повозки, пешие — двигалась мимо нас… похоже, что к воротам. Это же Каланда уезжает! Вместе с Корвитой… и псоглавцы, должно быть, с ней. И мантикора увозят, и Ратера…