Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Александр Дмитриевич Прозоров

Князь дернул подбородком:

– Этот… темненький… он в каком виде… был?

– В плохом виде. Зверье успело погрызть… все горло…

– Волки? – скосила глаза Аманда.

Усатый покусал губу:

– Скорее – волк! Появился тут один зверь… Ух… страх божий. Кстати, а не ваш ли это парень?

– Наш, – не стал скрывать Егор. – Отстал, потерялся… Не уберегли. Жаль!

– Жаль, что и говорить, жаль. Сколько их тут пропадет, таких вот бродяжек. Иных и имен никто не скажет. Значит этот – ваш.

– Вообще-то то, хотелось бы посмотреть… однако ж не разрывать же ради этого могилу?

– Вот то-то же, – покивал усач. – Не разрывать. Лучше помолитесь.

Путники так и сделали, и к ним присоединились воины капитана Гильермо Ньезы – так звали усатого – небольшой отряд ополчения из горда Террасы, расположенного на юго-восток от Манресы, так что беглецы сделали изрядный крюк, удалившись от монастыря Монтсеррат с Черной Святой Девой, а вовсе к нему не приблизившись. Все мавры…

Они, они виноваты – от Манресы-то до монастыря рукой подать – дорога имеется, а от Террасы – древнего, выстроенного римлянами, а потом – готами, городка – топать и топать.

– Мы, видите ли, как раз и посланы изловить волка, – помолившись вместе со всеми, пояснил доблестный капитан. – Напасть у нас от волков – недавно двух пастушат растерзали да порезали все стадо. Многих мы уже убили – на то и шкуры имеются, – а главный, вожак, ускользнул – ну да мы примерно знаем – куда. В горы, серая сволочуга, подался! Ничего, не уйдет… Вот он-то, похоже – и вашего парня…

– Думаете, все-таки волк?

– Он. Людоед серый. Ничего! Найдем. На копья возьмем, да сдерем шкуру! Хватит ему уже подличать.

Капитан яростно сплюнул в траву и перекрестился:

– Вы не беспокойтесь – словим. В Монтсеррат, значит, идете?

– Да-да.

– Так вам через Манресу надо, тут прямой дороги нет… вернее, есть, да опасна – крутовата сильно, вот никто почти по ней и не ходит – только одни пастухи.

– Вот бы вы, почтеннейший сеньор…

– Зовите меня – дядюшка Гильермо, я так больше привык.

– Вот бы вы, дядюшка Гильермо, показали нам прямой путь!

– Покажем, – подумав, капитан покрутил усы и улыбнулся. – Все ж таки повезло вам, что на нас нарвались. А вот парню вашему – не повезло, да будет земля ему пухом.

Напросившись в попутчики к ополченцам, князь не ждал большего, хотя и мог бы, если б хотел, просто заручиться рекомендациями капитана Гильермо Ньезы, пройти в Матаро через Террасу, в римские времена известную как Эгара Романа, или – через соседний Сабадель. Это было бы куда быстрее, однако неизбежно вызвало бы подозрения у славного капитана, да и собственные бы люди – ватага! – не поняли бы. Если уж есть возможность заглянуть к Святой Деве – так как не заглянуть?! Тем более, по словам «сеньора Жоржу» – именно в монастырь на горе Монтсеррат они и направлялись, как и положено паломникам. Либо – туда, либо – обратно, но уж никак не поперек! Слава Господу, хоть не пришлось возвращаться в Манресу… если, правда, «дядюшка Гильермо» не соврет и тропы на перевале покажет.

Похоже, и вправду там доброй дороги нету, думал по пути Вожников, припоминая отрывки из бывших своих, в старые – с поездами и самолетами – времена, путешествий. Насколько помнил Егор, в монастырь добирались тогда либо по шоссе – опять же, через Манресу – либо подвесной дорогой, по воздуху через станцию Монтсеррат-Аэри, либо – горным – с зубчатым колесом – поездом – «кремальерой» – через Монистроль де Монтсеррат. Та еще была дорожка, даже тогда – в индустриальном будущем, что уж говорить о нынешних диких временах, одно слово – средневековье! Только вот Вожникову почему-то давно уже казалось, что хороших и отзывчивых людей в Средние века – куда больше, нежели в двадцать первом веке. Наверное, потому что мировоззрение у всех – религиозное (никакого другого и быть не могло), вот и не грешили… а если уж и грешили, то – каялись или индульгенции покупали.

Поужинали вместе – ополченцы и паломники – кто-то из воинов оказался большим любителем рассказывать разные веселые истории, вот и заслушались, Агостиньо Рвань даже рот открыл удивленно, да так и сидел, восторженно тихо, как и все остальные, кроме разве что Аманды с Лупано – жалея Малыша Фелипе, девчонка плакала, а Лупано ее как мог утешал. Вообще, в эти времена не было принято сильно грустить по мертвым – человеческая жизнь стоила очень мало, средневекового человека смерть подстерегала буквально на каждом шагу: даже обычная простуда в отсутствие антибиотиков частенько оказывалась смертельной, не говоря уже о полной антисанитарии и – вследствие этого – эпидемиях. Тем более душа-то – вечна! И где ей быть – гореть ли в Аду или в Раю нежиться – от человека и всей его жизни зависело.

Егор неожиданно для себя улыбнулся, подумав, что некоторым завсегдатаям фитнес-клубов и вообще, лицам, особенно заботящимся о своем драгоценном здоровье, – хорошо бы и о душе подумать, а то ведь очень часто бывает так, что все вокруг человека красиво и прекрасно – и машина, и новая жена, и яхта, а вот внутри-то – душа подлеца и подонка, о чем данный конкретный подонок и подлец, к слову сказать, прекрасно знает, хоть и не говорит никому, да мало того – и себе-то, любимому врать пытается, мол, «сам я всего достиг, всего добился, все сделал», и не подлюга я с душою, чернее угля, а просто человек «успешный» – завидуйте все и с меня пример берите! Я просто «умею жить». А сам-то помнит все до мелочей: где сподличал, где кого-то подсидел, а где просто не помог, хотя и имел возможность. Помнит. И памяти этой до жима в яйцах боится, боится остаться с нею один на один, словно в страшном сне, и частенько пытается заглушить остатки совести безудержным разгулом: пить, потреблять, жрать в три горла – завидуйте, вот он я, я жить умею!

Жизнь быстро пройдет. А дальше? Неужто все «успешные» – атеисты? Неужто не страшно?

И что тут скажешь? Не страшно, наверное. Подлую душу ничем не исправишь – в Аду гореть, в Аду, как бы тут ни выкручивались, а уж там-то суд другой. Высший судия! За откаты не договоришься.

Эх, Малыш, Малыш… несомненно – в Раю сейчас парень… хотя, как знать? Компашка-то у него при жизни была та еще, мягко говоря –