Брисингр - Кристофер Паолини

Эрагона охватила такая сильная дрожь, что он стиснул зубы, чтоб не стучали.

— А потом, когда он узнал, что Сапфира уже проклюнулась из яйца, выбрав меня?

Оромис ответил не сразу; спокойствие на его лице сменилось некоторой неуверенностью.

— Не знаю, Эрагон. Вполне возможно, Бром все еще пытался оградить тебя от своих врагов. Возможно, он ничего не сообщил тебе по той же причине, по какой и к варденам тебя сразу не отвез, — просто ты еще не был готов ко всему этому. Возможно, он собирался все тебе рассказать перед тем, как ты отправишься к варденам. Если уж строить догадки, то я склонен думать, что Бром держал язык за зубами не потому, что тебя стыдился; просто он привык жить со своими тайнами и не желал ни с кем ими делиться. И еще потому — но это не более чем предположение, — что он не представлял, как ты воспримешь его рассказ о твоем происхождении. По твоим собственным словам, ты не так уж и хорошо успел узнать Брома, когда вы с ним уезжали из Карвахолла. Может быть, он просто боялся, что ты возненавидишь его, если он откроет тебе, что именно он твой отец.

— Возненавижу? — удивленно воскликнул Эрагон. — Ну, это вряд ли. Хотя… может быть, я бы ему не поверил.

— А стал бы ты по-прежнему доверять ему после такого объяснения?

Эрагон прикусил губу, думая: «Нет, наверное, не стал бы».

— Бром сделал все от него зависящее и возможное в таких невероятно трудных условиях, — продолжал Оромис. — И прежде всего на нем лежала огромная ответственность: нужно было сохранить вам обоим жизнь, нужно было обучать тебя, Эрагон, нужно было подготовить тебя к тому, чтобы ты не использовал свое могущество в эгоистичных целях, как Гальбаторикс. И это Брому в основном удалось. Он, может, так и не успел стать тебе таким отцом, какого ты хотел бы иметь, но он оставил тебе такое огромное наследие, какого не имел ни один сын в нашей истории.

— Но он оставил бы его и любому другому, кто стал бы новым Всадником.

— Это ничуть не снижает его ценности, — заметил Оромис. — К тому же ты ошибаешься: Бром для тебя сделал больше, чем сделал бы для кого бы то ни было. Чтобы понять, что это действительно так, стоит вспомнить хотя бы о том, что он пожертвовал собой, чтобы спасти тебе жизнь.

Эрагон поковырял ногтем столешницу, поводил указательным пальцем по рисунку едва заметного на старом дереве годового кольца и спросил:

— А это действительно была случайность, что Арья послала Сапфиру ко мне?

— Да, — подтвердил Оромис. — Хотя, пожалуй, не совсем. Вместо того чтобы переслать яйцо отцу, Арья переслала его сыну.

— Как такое могло случиться, если она даже не знала о моем существовании?

Старый эльф молча пожал узкими плечами:

— Мы тысячелетиями изучаем магию и ее различные проявления, но так и не научились предсказывать и объяснять некоторые результаты ее действия.

Эрагон продолжал водить пальцем по столешнице. «У меня был отец, — думал он. — Я видел, как он умер, так и не зная, кто он для меня…»

— А мои родители, — спросил он, — они были женаты?

— Понимаю, почему ты об этом спрашиваешь, Эрагон, но не знаю, удовлетворит ли тебя мой ответ. Брак не входит в число эльфийских традиций, поэтому тонкости этого ритуала мне недоступны. Нет, никакой брачной церемонии не было, никто не соединял руки Брома и Селены, но я знаю, что они считали себя мужем и женой. Если смотреть на это трезво, то тебе не стоит беспокоиться, что кто-то из людей может назвать тебя ублюдком; удовлетворись тем, что ты сын своих родителей и оба они пожертвовали собственной жизнью для того, чтобы ты мог жить.

Эрагон поразился тому, как спокойно воспринимает эти слова Оромиса. Всю жизнь он пытался угадать, кто же его отец. Когда Муртаг заявил, что это Морзан, он был потрясен до глубины души не меньше, чем сообщением о смерти Гэрроу. И теперь, пожалуй, заявление Глаэдра о том, что его отец — Бром, потрясло его столь же сильно, однако он быстро овладел собой, да и сама эта новость не показалась ему такой ужасной. Сейчас он размышлял об этом совершенно спокойно и пришел к выводу, что, вероятно, потребуется немало лет, прежде чем он окончательно разберется в своих чувствах по отношению к отцу и матери, которой он никогда не знал.

«Мой отец был Всадником, а моя мать, Черная Рука, была наложницей проклятого Морзана…» — думал он.

— Можно мне сказать об этом Насуаде? — спросил он. Оромис развел руками:

— Скажи, если хочешь. Тайна теперь принадлежит тебе, можешь делать с ней что угодно. Вряд ли теперь тебе может грозить опасность, даже если весь мир узнает, что ты — наследник Брома.

— А Муртаг… Ведь он считает, что мы родные братья. Он сам сказал мне это, причем на древнем языке.

— Уверен, что и Гальбаторикс так считает. Это же Двойники выяснили, что у вас с Муртагом общая мать; и, уж конечно, Гальбаториксу они об этом сообщили. Но они ни чего не могли ему сообщить о том, что тут замешан еще и Бром, потому что среди варденов не было никого, посвященного в эту тайну.

Эрагон глянул на пару ласточек, что по-прежнему носились в небе, и позволил себе слегка улыбнуться. — Чему ты улыбаешься? — спросил Оромис. — Не уверен, что ты поймешь… Эльф сложил руки на коленях. — Может, и не пойму. Но ты ведь не можешь знать наверняка, пока не попробуешь объяснить. Эрагону потребовалось некоторое время, чтобы подобрать нужные слова. — Когда я был моложе… в общем, до всего этого, — и он мотнул головой в сторону — Сапфиры, имея в виду и Оромиса, и Глаэдра, и вообще весь мир в целом, — я любил выдумывать всякие истории насчет того, что моя мать в силу своей красоты и ума входила в число наиболее знатных дам при дворе Гальбаторикса. Я представлял себе, как она путешествует из города в город, как садится за стол вместе с графами и графинями в их роскошных замках… а потом она без памяти влюбилась в кого-то богатого и знатного, но по какой-то причине была вынуждена скрывать от него мое появление на свет, потому и отдала меня на воспитание Гэрроу и Мэриэн. И я все надеялся, что однажды она вернется и скажет мне, кто я такой, и поклянется, что никогда не хотела бросать меня.

— В общем, примерно так и было на самом деле, — заметил Оромис.

— Да, наверное… и все же… А еще я воображал, что мои мать и отец — персоны очень важные, и я тоже в этом смысле кое-что из себя представляю. Судьба наконец дала мне то, чего я желал, но правда оказалась не столь грандиозной и не столь радостной, как я когда-то думал… И улыбался я, видимо, своему собственному невежеству, своим детским глупым мечтам. А еще — тому, какие невероятные вещи вдруг стали мне известны.

Над поляной пронесся порыв легкого ветерка, будоража траву и шевеля ветки окружающих их деревьев. Эрагон несколько секунд смотрел на волнующуюся траву, потом вдруг спросил: