Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Deirde Nansen McCloskey

- чтобы они рассматривали государство как социальный институт, существующий ради них и заинтересованный в их благосостоянии"²¹."Я буду считать большим преимуществом, когда у нас будет 700 тыс. мелких пенсионеров [в то время почти все население Германской империи старше 60 лет], получающих пенсию от государства, особенно если они принадлежат к тем классам, которым в противном случае нечего терять от потрясений", например, потрясений против монархии, в пользу социал-демократов или против планов Бисмарка по установлению мира в Европе.ІІІ Историк А. Дж. П. Тейлор писал в 1955 г., что "социальное обеспечение, безусловно, повсеместно сделало массы менее независимыми, но даже самый фанатичный апостол независимости не решился бы демонтировать систему, которую изобрел Бисмарк и которую скопировали все другие демократические страны. . . . Три четверти века спустя даже образованные люди ставят безопасность выше свободы".²³ Хотя государство всеобщего благосостояния в последнее время испытывает финансовые трудности, оно по-прежнему пользуется большой популярностью в большинстве богатых и некоторых бедных стран. Бисмарковская сделка кажется надежной.

В первом акте драмы, благодаря товарищу Ленину и графу Бисмарку, небуржуазные "левые" и "правые" выглядят неплохо. Но к третьему акту они выглядят уже не так хорошо. Консервативный премьер-министр Великобритании с 1957 по 1963 год Гарольд Макмиллан совершил бисмарковскую победу над лейбористами, построив большое количество государственного жилья, которое через двадцать лет другой консерватор, Маргарет Тэтчер, во время своего заигрывания с либертарианскими и антибисмарковскими идеями, распродала по бросовым ценам заселившим его беднякам.

 

Глава 64. Антиконсюмеризм и про-богемность были плодами реакции антибеттеризма

Когда в 1848 г. духовенство впервые столкнулось с Великим обогащением, оно, естественно, предположило, что новые богатства должны были быть получены старым способом - путем современного воровства или наследования от древнего воровства. Беспрецедентные масштабы Великого обогащения не были очевидны в 1830-1840-х годах и еще не перечеркивали старую историю нулевой суммы. Реальная заработная плата в Великобритании и Франции росла, но не скачкообразно, как это произошло в третьей четверти XIX века.

Поэтому следовало ожидать, что в романах того времени богатые люди представлялись ловкими ворами, одержимыми скрягами, удачливыми наследниками или коварными любовницами жен таких людей. Производительность, взаимовыручка, Великое обогащение, взаимовыручка, буржуазная сделка - все это не имело ничего общего. Таким образом, у Диккенса каждый герой начинает с бедности, а заканчивает богатством от наследства, а не от покупки идей по дешевке и продажи их подороже тем утомительным буржуазным способом, который в третьем акте приносит пользу всем нам. Буржуазный герой Бальзака 1835 года, прер Горио, продает товар, который должен вызывать у его читателей улыбки превосходства, - вермишель (разновидность спагетти, но более смешно звучащая по-итальянски и по-французски, поскольку verme и ver - слова, означающие "червяк"), и по-идиотски предан своим вероломным дочерям. Сам Бальзак, как впоследствии Марк Твен, был неудачливым бизнесменом, презиравшим бизнесменов. Эжен де Растиньяк, амбициозный юноша с юга Франции (как и отец Бальзака), в серии романов, где он появляется, развращен модной игрой в адюльтер в Париже времен Реставрации и Июльской монархии. Так амбициозный, но бедный парень добивается успеха в экономике с нулевой суммой, принятой левыми и правыми в 1835 году.

Историк Питер Гэй в пятом томе своего потрясающего портрета сексуальной и культурной истории европейской буржуазии отмечает, что с 1800 г:

Художники всех жанров все чаще делали объектом своего порицания само общество. ... . . Разве буржуазия XIX века не любила деньги и не ненавидела искусство? Разве она не отличалась от прежнего благородного, одухотворенного обществом патрициата настолько, что стала фактически новым классом? ... Поэтому творческие личности считали своим долгом ненавидеть буржуазию и занимать агрессивную позицию, которая доставляла им удовольствие, когда они мобилизовывались на спасение святого дела честного искусства, честной музыки и честной литературы. . . . Таков модернистский миф, который продолжает формировать наше представление об отношении викторианского среднего класса к высшим вещам.¹

Более опасным, чем эти ранние мифы клерикалов, является их сохранение и развитие в течение длительного времени после 1848 года. Например, уже в начале своего существования клерикалы стали заявлять, что обычные люди заблуждаются в торговле и поэтому нуждаются в экспертной защите и контроле - ощущение, характерное для "модернистов", как выражается Гей в своем личном словаре. Это ощущение сохранилось, как одно из ряда бусинок беспокойства по поводу "провалов рынка", которыми с 1848 г. навязчиво занимались и левые, и правые. Ни одна из этих тревожных возможностей, как выяснилось, не имеет большого веса по сравнению с Великим обогащением за счет свободы и достоинства.

Посмотрите на теорию "консьюмеризма". До появления письма К. Золя и многие другие романисты выражали красноречивую тревогу по поводу консьюмеризма. Позднее анализ консьюмеризма становился все менее сочувственным по отношению к тому, что хочет леди или джентльмен, и все более апокалиптическим. В частности, американское духовенство долгое время считало, что "капиталистические" траты просто ужасны. В 1985 году историк Дэниел Горовиц утверждал, что с 1920-х годов клерикалы в США находятся в тисках "современного морализма" в отношении расходов. Традиционный морализм XIX века с тревогой взирал из среднего класса на рабочих и иммигрантов, пьющих пиво, повинующихся ирландским священникам и другими способами демонстрирующих свою утрату добродетели. Но у традиционных моралистов, таких как комиссар труда США Кэрролл Д. Райт, "не было никаких принципиальных сомнений, - пишет Горовиц, - в справедливости и эффективности экономической системы - их вопросы касались ценностей рабочих и иммигрантов, а не ценностей капитализма"².

Напротив, современный моралист в эпоху социализма после 1917 г., в стиле Торстейна Веблена и Синклера Льюиса, смотрит с клерикальной высоты на средний класс. Поэтому, замечает Горовиц, "в основе большинства версий современного морализма лежит критика, иногда радикальная и всегда состязательная, экономики", которой средний класс специализируется на управлении. Горовиц вежлив со своими собратьями по американскому духовенству - Вебленом, Льюисом, Бутом Таркингтоном, Стюартом Чейзом, Линдами, Гэлбрейтом, Рисманом, Маркузе, Лашем, Беллом, Чомски, Берри, Шором - и не говорит прямо, что их критика просто ошибочна. Однако он замечает, что "осуждение других людей за их расточительность и отсутствие Культуры - это способ подтвердить собственную приверженность".

Такие антибуржуазные, антирыночные, антидемократические, антипрогрессивные теории преследуют нас до сих пор, например, в образе богемного Художника или чистосердечного Философа. Опера Джакомо Пуччини "Богема" была произведением так называемого реализма в музыке, веризмом, противопоставленным мифическим темам Верди и Вагнера. Но это был "веризм", который романтизировал - сравните с "Мистериями" (1862). В основу оперы, премьера которой состоялась в Турине в 1896 году под руководством молодого Артуро Тосканини и которая в последующие месяцы была