Шантарам - Грегори Дэвид Робертс

— Она убита? — спросил я сквозь зубы.

— Нет, жива. И говорят, по-прежнему во Дворце. Но лишилась всей своей власти. У нее ничего не осталось. Она сама — ничто, нищая. Ее слуги рыскают по городу в поисках хоть какой-нибудь пищи для нее, а она тем временем сидит и ждет, пока ее Дворец не обрушится окончательно. С ней покончено, Лин.

— Еще не совсем.

Я направился к выходу, но он кинулся ко мне с таким несвойственным ему проворством, что я не мог сдержать улыбки.

— Лин, пожалуйста, одумайся! Давай посидим здесь, разопьем бутылочку-другую. А? Ты успокоишься, придешь в себя.

— Я и так достаточно спокоен, — ответил я, улыбаясь тому, что он так тревожится за меня. — Я не знаю… что именно я собираюсь сделать. Но мне надо покончить с этим раз и навсегда, Дидье. Я не могу просто… оставить все, как есть. Я хотел бы махнуть на это рукой, но не могу. В этом Дворце слишком многое… переплелось, что ли.

Мне и самому было не вполне понятно, что меня подстегивало, — явно не только желание отомстить. В этой клейкой сети, связавшей воедино мадам Жу, Кадербхая, Карлу и меня, запуталось столько постыдных секретов, тайн и предательств, что я никак не мог взглянуть на все это ясно и объяснить это моему другу.

— Bien[163], — вздохнул он, увидев по моему лицу, что меня не переубедить. — Если уж тебе непременно надо туда идти, я пойду с тобой.

— Это исключено… — начал я, но он прервал меня гневным жестом.

— Лин! Это я сообщил тебе о том, что она подвергла тебя всем этим… ужасам. И теперь я обязан пойти с тобой, потому что иначе на мне будет лежать ответственность за все, что случится. А ты же знаешь, друг мой, я ненавижу ответственность почти так же сильно, как копов.

Глава 38

Хуже пассажира, чем Дидье Леви, невозможно было придумать. Он так судорожно вцепился в меня, что трудно было управлять мотоциклом. Он взвывал всякий раз, когда мы приближались к какому-либо автомобилю, и визжал, когда мы обгоняли его. На крутых поворотах, где мотоцикл по всем законам физики клонился в сторону, Дидье начинал ерзать и метаться, чтобы вернуть машину в вертикальное положение. Когда мы останавливались на перекрестках, он тут же со стоном спускал ноги на землю и вытягивал их, чтобы размять, а когда мы трогались с места, он не успевал подтянуть их и промахивался мимо подножки, так что его ноги какое-то время волочились вслед за мотоциклом. Если ему казалось, что едущая рядом машина слишком сблизилась с нами, он отпихивал ее ногой и грозил водителю кулаком. По моим прикидкам, за полчаса езды с Дидье по оживленной магистрали мотоциклист подвергается примерно такой же опасности, что и за месяц под пулями в Афганистане.

Я затормозил около нашей мастерской, где всегда трудились мои шри-ланкийские друзья Виллу и Кришна. Но мастерская выглядела странно. Двери были распахнуты, над ними висела новая вывеска. Заглянув внутрь, я увидел, что вместо фальшивых паспортов здесь теперь изготавливают цветочные гирлянды.

— Что-то не так? — спросил Дидье, когда я вернулся и нажал на стартер.

— Да. Они куда-то переехали. Придется заглянуть к Абдулу, чтобы выяснить.

— Alors[164]! — обреченно воскликнул Дидье, обхватив меня так крепко, будто мы вдвоем спускались на одном парашюте. — Кошмар продолжается!

Спустя несколько минут я оставил его с мотоциклом возле особняка Абдула Гани. Охранник у входа узнал меня и поднял руку в шутливом салюте. Я всунул в другую бумажку в двадцать рупий, он открыл передо мной дверь, и я вошел в прохладный вестибюль, где меня встретили двое слуг. Они тоже хорошо знали меня и повели на второй этаж, дружески улыбаясь и жестами выражая свои эмоции, вызванные видом моих отросших волос и отощавшей фигуры. Один из них постучал в дверь большого кабинета Гани и приложил ухо к филенке в ожидании ответа.

— Ао! — крикнул Абдул. — Войдите!

Слуга вошел, закрыв дверь за собой, но через несколько секунд вернулся и, покачав мне головой, пригласил в комнату. Сияющее солнце врывалось в высокие арочные окна, отбрасывая зубья и когти теней на полированный пол. Абдул сидел в кресле с подголовником лицом к окну. Мне были видны только его пухлые руки, свисавшие, как сардельки в мясной лавке.

— Итак, это правда.

— Что правда? — спросил я, обогнув кресло и встав перед ним. Меня поразило, как постарел старый друг Кадера всего за девять месяцев. Густые волосы были наполовину седыми, наполовину белыми, на бровях лежал серебряный иней. От крыльев носа к углам рта и дальше по отвисшей челюсти спускались две глубокие складки. Губы, некогда непревзойденные по роскошной чувственности, растрескались, как у Назира на снежной вершине. Мешки под глазами свисали ниже скул и вызывали у меня дрожь, заставив вспомнить глаза сумасшедшего Хабиба. А глаза — его смеющиеся золотисто-янтарные глаза — были пусты, прежнее самодовольное хитроумие и бьющая через край жизнерадостность испарились.

— Ты и вправду вернулся, — ответил он со своим оксфордским выговором. — А где Кадер?

С Гани нельзя было ограничиться уклончивым ответом.

— Он погиб, Абдул, — сказал я. — Он… его подстрелили русские, когда он пытался доставить в свою родную деревню лошадей.

Абдул схватился за сердце и зарыдал, как ребенок, бормоча что-то невнятное и стеная. Крупные слезы потоком хлынули из его глаз. Взяв себя в руки, он посмотрел на меня, приоткрыв рот.

— Кто еще вернулся с тобой? — спросил он.

— Назир, Махмуд и еще мальчик по имени Ала-уд-Дин. Нас только четверо.

— А Халед? Где Халед?

— Он… ушел в самый последний вечер, когда был сильный буран, и больше мы его не видели. Наши говорили, что слышали где-то вдали выстрелы, но неизвестно, в него стреляли или нет. Так что я не знаю, что с ним случилось.

— Значит, это будет Назир… — пробормотал он.

Его опять стали сотрясать рыдания, он закрыл лицо своими мясистыми руками. Я смотрел на него, испытывая неловкость и не зная, что сказать или сделать. С того самого момента, когда я держал в руках тело Кадера на снежном горном склоне, я отказывался признать факт его смерти. Мой гнев на Кадер Хана еще не прошел, я загораживался им, как щитом, отодвигая скорбь и любовь к нему в самый дальний угол сердца. Пока я был зол на него, я мог бороться со слезами и тоской и не расклеиваться, как Абдул. Пока я был зол, я мог сосредоточиться на своих делах, мог думать о Кришне и Виллу, о мастерской. Я хотел спросить Абдула о ней, но он заговорил первый.

— Жизнь Кадера была, конечно, уникальной, но ты знаешь, во сколько нам обходилось то, что он взял на себя роль героя с его роковым уделом? В миллионы. Мы потратили миллионы на эту его войну. Мы уже несколько лет так или иначе участвуем в ней. Может показаться, что это не такие уж большие деньги. Но это не так. Ни одна организация не может устоять, когда ее руководитель слепо следует своему роковому уделу. А переубедить его было невозможно. Невозможно было спасти его. Деньги для него ничего не значили. Как можно вести дела с человеком, который не понимает ценности денег? Деньги — это то, что объединяет всех цивилизованных людей, согласись. Если деньги ничего не значат, то нет и цивилизации. Нет ничего.

Его речь перешла в неразборчивое бормотание. Слезы ручьями стекали с его щек и падали сквозь солнечный свет на его колени.

— Абдулбхай… — обратился я к нему, выждав некоторое время.

— А? Что?.. Уже? — воскликнул он. В глазах его внезапно вспыхнул страх, нижняя губа скривилась с такой злобой, какой я никогда не видел в нем и даже не подозревал, что он на нее способен.

— Абдулбхай, где теперь работают Кришна и Виллу? На старом месте я их не нашел. Мне надо кое-что подправить в паспорте. Вы не скажете, куда перевели мастерскую?

Страх сжался в две маленькие точки, настороженно блестевшие в центре его глаз. На губах появилось некое подобие его обычной сластолюбивой улыбки; он поглядел на меня с какой-то жадной сосредоточенностью.

— Ну конечно, конечно, Лин! — усмехнулся он, утирая слезы ладонями. — Мастерская теперь здесь, в этом доме. Мы переоборудовали под нее подвальное помещение, мальчики и сейчас там работают. Туда можно попасть через люк в кухне. Икбал покажет тебе дорогу.

— Спасибо, — ответил я и, помолчав, добавил: — Мне сейчас надо идти… Но я еще зайду вечером или, по крайней мере, завтра, так что мы скоро увидимся.

— Иншалла, — ответил он тихо, опять уставившись в окно, — иншалла.

Я прошел на кухню, поднял тяжелую крышку люка и спустился по ступенькам в ярко освещенный подвал. Кришна и Виллу обрадовались мне и тут же взялись за мой паспорт. Мало что могло доставить им такое же удовольствие, как какая-нибудь сложная задачка по подделке паспорта, и они стали с воодушевлением обсуждать, как лучше с ней справиться.